i f   i   t o l d   y o u ,   t h a t   t h i s   c o u l d n ' t   g e t   
b e t t e r   b a b y   a n d   y o u r   h e a r t b e a t ,
i t   l e t s   m e   k n o w   y o u                                         
              feel the same

[indent] мэл стоически сжимает зубы, да так сильно, что желваки ходят ходуном под ее смуглой кожей, лишенной какой-либо косметики, пухлые выразительные губы бледнеют, а густые черные брови практически сходятся на переносице в мученическом жесте. она жмурится, плотно смежая веки, и длинные ресницы мелко дрожат, отбрасывая на щеки пушистые фигуристые тени. ее болевому порогу не позавидуешь: в этом кресле мэл сидит не первый раз, но каждый раз - как в первый. с ней не работает правило про чувствительные места и особо нежную кожу на, например, ребрах, шее или в паху, потому что вся она - оголенный нерв. я, по правде, не до конца понимаю, какое удовольствие ей доставляет вся процедура, почему она не останавливается и наведывается с частотной регулярностью, светящаяся от счастья неоновой лампочкой и сжимающая в пальцах - кстати, тоже забитых - новый эскиз. мы проработали ее тонкие изящные ключицы, облюбовали пересчет выступающих ребер, расписали позвонки и даже оставили вязью киррилических букв инициалы на шее: чем бы дитя не тешилось; сейчас она вытягивает старательно руку, дышит размеренно, но от болезненных ощущений избавиться не может, а от обезбола слишком самоуверенно отказывается. мне, на самом деле, практически все равно: мэл ведь не первый раз здесь, так что лучшей знает, что именно и как ей нужно. она игнорирует исходящийся вибрацией телефон и время от времени кидает на меня внимательные взгляды - чувствую их боковым зрением, но не поворачиваюсь в ответ, хоть и стараюсь отвлечь: таких, как она, музыка не расслабляет, глупое кинцо по тв не увлекает, так что приходится болтать. кто-то отвечает, кто-то бессмысленно угукает в ответ, кто-то просит заткнуться. мэл обычно болтает сама, но сегодня она, кажется, не в силах себя перебороть, а поэтому только изредка издает какие-то скулящие звуки и вновь замолкает. я провожу стерильной салфеткой по ее предплечью в очередной раз, удаляя остатки краски, отодвигаюсь подальше и с облегчением выпрямляю спину до характерного щелка в позвонках: все, что выше поясницы ноет безостановочно, шея поднимается с трудом и я готов молить о хотя бы одном выходном, но завтра - записи с раннего вечера и практически до ночи, отменять их - себе дороже, переносить - некуда. радует только то, что до обеда хватит времени отоспаться или попытаться сделать вид, что несчастных нескольких часов хватило на то, чтобы закрыть глаза и отдохнуть. - на сегодня достаточно, - стаскиваю черные перчатки и хлопаю ладонью по обтянутому плотной джинсой бедру: там, под темной тканью, вьется от колена до тазовой косточки зеленый стебель с мягкими желтыми бутонами раскрывшихся пионов, меж которыми прячется субтильное тельце черного ужика - безобидной, но все-таки змейки. на касание девушка реагирует активнее, чем я предполагал: привстает, отпускает ноги на пол, сползает по сиденью вниз и все еще тянет руку вперед, позволяя обработать и обмотать пленкой. - может закончим сегодня? - ее взгляд едва ли не молящий, и я практически согласен, но правда в том, что мэл скорее вырубиться, чем выдержит еще хотя бы минут двадцать, а возиться с ее практически бездыханным телом мне как-то не особо хочется, так что я только отрицательно качаю головой из стороны в сторону, помогаю ей опустить рукав толстовки до запястья и провожаю молча к выходу. растираю заднюю поверхность шеи ладонью, сжимаю волоски у линии роста и хлопаю за исчезнувшей в стороне ресепшена спиной дверь. на часах - половина первого ночи, на парковке, наверняка пустынной - стоит одна-единственная машина, в салоне, помимо меня и шерил у стойки регистрации - никого, и это почему-то навевает тоску. уборка, как обычно, занимает не больше сорока минут. ни в одном из помещений уже не горит свет, и я включаю фонарик на телефоне, пока вожусь с ключами и запираю все двери, а затем включаю сигнализацию; черно-белая неоновая вывеска над главным входом продолжает сиять, и она абсолютно не похожа на ту, которую я видел буквально каждый день своей жизни в вашингтоне. там - незыблемая классика, всюду - настоящее дерево, дуб и ясень для столешниц, шкафов, дверей и полок; минимум стекла и металла, теплый свет, практически светящиеся от чистоты доски паркета на полу и матовое натянутое полотно на потолке. я скучаю по тому месту, потому что отдал ему лет пять своей жизни. но расширение сети влекло за собой изменения, перемены коснулись и меня, и стоило бы радоваться, ведь ехать в другой город на открытие в качестве основного мастера - это признак доверия, но никакого удовольствия мне это не доставило. бостон - чужой город. яркий, но неприветливый; заводить новые знакомства, искать новое жилье, делать вид, что все в порядке - я не был готов к этому ни психологически, ни морально, но меня никто не спрашивал, а я даже не пытался возникать, потому что это было бесполезно - раз, потому что и дома меня уже ничего не держало - два. общение с родителями было прервано семь лет назад: и эти годы не пролетели как один миг. едва ли не на постоянной основе я ждал от них хоть какого-то шага, хоть какой-то попытки сблизиться, раз уж мои они игнорировали всегда. мать не отвечала на звонки, отец заблокировал номер; они не пускали меня на порог дома, сначала готовы были за шкирку по невысокой каменной лестнице спустить, затем перестали реагировать и не открывали дверь, если замечали в радиусе обнаружения камеры наблюдения мой силуэт; я не оставлял надежд и настойчиво стремился добиться их внимания, а потом - прощения, хоть и считал, что извиняться мне, на самом деле, было не за что. я просто сделал свой выбор и предпочел прожить эту жизнь так, как хотел того сам, но они смириться не смогли, и что-то мне подсказывает, что даже не пытались. я действительно поступит в медицинский колледж, как они желали. отучился три семестра, а потом бросил - забил хуй, забрал документы, на волне юношеского максимализма швырнул их на стол прямо в кабинете отца, занятого подписанием очередной стопки договоров для очередного дружественного соглашения с какой-нибудь компанией. мама сжимала его плечо, стоя позади, не отрывала от зашторенного окна взгляда и не смела вставить ни единого слова, пока он смотрел раздраженно и, брызжа слюной, описывал мне мое жалкое никчемное будущее, на которое я себя обрек. ни поддержки, ни помощи, ни средств, ни откладываемых ими на мой счет средств практически с самого рождения - они не дали ничего, а то, что имел, отобрали, прежде чем я собрал предметы первой необходимости и свалил под покровом ночи. тогда я думал, что это на пару недель: перебесятся, успокоятся, сами позовут обратно. а сейчас осознаю, что это - навсегда. от этого знания на душе особенно паршиво. я и подумать никогда не мог, что они от меня отвернуться, потому что мы, на самом деле, всегда жили душа в душу. я не помню ни ссор, ни ругани, ни криков, ни истерик, ни скандалов; мои родители умели разговаривать и все конфликты решали беседами еще в зародыше; они тщательно распланировали мою жизнь и уже заранее знали, куда и когда я буду поступать, а потом - в какой медицинской клинике работать, но я не хотел. меня нисколько не привлекала перспектива спасать людские жизнь, потому что большую часть - даже своих знакомых - я достойными спасения не считал. это все, конечно, благородно, но не благодарно. не в моей оси восприятия, по крайней мере. первый раз я поднял вопрос за год до выпускных экзаменов: отец тогда посмеялся, отставляя чашку с кофе подальше, затянул узел галстука и сказал, что сомневаться - нормально, что я одумаюсь и еще спасибо им скажу за такой выбор; мама болванчиком кивала головой и я поверил, у меня, на самом деле, даже выбора не было - верить или нет. так что, заправляя рубашку в классические брюки, старательно зачесывая светлые волосы назад и зашнуровывая коричневые кожаные ботинки я пытался свыкнуться с мыслью о том, что все уже предрешено. кажется, именно в тот школьный день - ничем не примечательный, такой же унылый, как и все в той частной дорогостоящей школе, мы с тобой познакомились. точнее, не с тобой, а с твоей сестрой - вы поступили в один день, новенькие, переехавшие из бостона - как любопытно, да? как будто на чертовом земном шаре и в этой чертовой стране больше нет городов - и не имели никаких знакомых. у нас совпадало пять предметов, практические идентичные расписания, и я был не против глотка свежего воздуха, пусть только в общении. я бы мог даже приударить за ней, но она была не в моем вкусе, а еще как будто какая-то пришибленная и на постоянной основе унылая, редко улыбающаяся и не особо распространяющаяся а) о причине переезд; б) о том, почему ее эмоциональный диапазон не знает ничего кроме беспричинной тоски и затянувшейся депрессии. зато ты - ученица средней школы - произвела на меня впечатление. хотя, казалось бы - бунтарка, такая же, как и все остальные в твоем подростковом возрасте, с вздернутым уголком смоляном брови, жвачкой во рту, шлейфом приторно-сладких духов (как выяснилось позже, всего лишь неудачный эксперимент, они не нравились даже тебе самой), густо прокрашенными ресницами и клубничным блеском для губ. у нас не было ничего общего, кроме твоей сестры: ей, в общем-то, было совершенно плевать на складывающуюся между нами дружбу, она не обращала на мои попытки сблизиться никакого внимания, а потом я случайно узнал что-то о разбитом сердце - и, нет, интерес не пропал, а заиграл новыми красками. только вот о ее личной жизни никто из вас двоих не распространялся, и со временем мне стало практически все равно на эти драмы. но не на тебя. ты постоянно была рядом: крутилась возле андреи, не скрывала своего очаровательного любопытства и даже пыталась кокетничать так, как это делают девочки в тупых сериалах, беспрестанно облизывая губы, пряча прядку волос за ухо, оголяя ножку и прижимаясь спрятанной за слоями одежды грудью то к спине, то к плечу; к счастью, тебе самой это быстро надоело, ну или ты быстро поняла, что выглядишь так - глупо. я не осуждал, а только сильнее привязывался, потому что твое ничем не прикрытая симпатия не могла не пленить. и я сдался. быстро, на самом деле, и как-то  естественно. без завоеваний, пробежек с цветами до дома вашей матери и отчима, долгих ухаживаний. наши отношения стали чем-то самим-собой разумеющимся, мы приняли их как должное и увлеклись друг другом настолько, что представить все в другом свете не получалось. я грешным делом думал - и ненавижу себя сейчас за это - что то, что между нами было - оно навсегда. чтобы со временем, после окончания школы, каждое утро вместе, в одной ванной комнате перед одним зеркалом и одним умывальником с двумя зубными щетками умываться наперегонки, чтобы вечером торчать перед теликом в просторной гостиной, ютиться на полу в объятиях друг друга и игнорировать диван, чтобы я постоянно лез к тебе, целуя то за ушком, то в тонкую шейку - ты такая отзывчивая, я все еще поражаюсь этому, и мурашки, которыми покрывается твоя кожа, невозможно проигнорировать было никогда; я бы лез ладонью под твою футболку, оглаживая поясницу и играя с поясом домашних шорт, нисколько не скрывающих аппетитных мягких бедер - мне так нравилось, что ты не фанатела безумно по спорту и не носилась, как умалишенная, по фитнес-центрам от тренажера к тренажеру, потому что сжимать мягкую упругую кожу на ляжках и оставлять бледные следы - одно из величайших удовольствий; и ты бы не отталкивала. сопротивлялась бы для виду, едва сдерживая улыбку на дрожащих губах, удерживала бы меня пальцами, вплетенными в остриженные волосы, а потом поощряла бы своим надрывным дыханием, полувсхлипами, жмурящаяся, как котенок, и лезущая навстречу в попытке поцеловать, наконец, нормально, губами к губам - и целоваться с тобой, боже, кида, целоваться с тобой - одно из высших степеней наслаждения, потому что никто и никогда, я уверен в этому, не отдавался этому делу так чувственно, как ты, прижимаясь всем гибким молодым телом, лаская руками всюду, куда дотянешься - часто ты цеплялась за края рубашки, торопливо выдергивала пуговицы из дырочек и распахивала полы, чтобы горячими ладонями прикипеть к голой коже и гладить безостановочно, царапаться, впиваться пальцами, потому что ты - такая же собственница, как я, потому что ты никогда не стыдилась и не стеснялась, не боялась следов едва грубоватой ласки на теле, а потом - потом цеплялась за шлевки на джинсах в попытке расстегнуть еще и ремень. мы никогда не досматривали бы фильмы вечерами, мы действительно в принципе никогда этого не делали, ведь ты была для меня гораздо интереснее боевиков, детективков и комедий, и я готов был променять любой шедевр кинематогрофа на твой поплывший взгляд и хриплый горячечный шепот с просьбами не останавливаться и признаниями в любви. и я - я был так жалок, кида, поскольку я утопал в ней, в этой любви, и не пытался ничего с этим поделать. я настолько привык к тебе еще тогда, что надеялся, что ты в моей жизни навсегда, ты занимала в ней практически все место. я никогда ни в чем тебе не отказывал и ни в чем не ограничивал, готов был из шкуры вон лезть, чтобы ты ни разу ни о чем не пожалела, особенно о том, что решила связаться со мной, чтобы со временем - парные кольца на пальцах, кошка или собака, и я верил в этом. когда держал тебя за руку, когда кружил в вальсе на свой, а потом твой выпускной, когда мы начали ругаться - часто и неконтролируемо, неудержимо, до твоих слез и подступающей к горлу тошноты разочарованию - моему. сейчас я понимаю, каким это было детским садом. пиздецки смешно и нелепо.

[indent] все начиналось так хорошо - так стремительно, быстро, ярко - как зарождение сверхновой где-то в глубинах космоса после взрыва частиц газа и чего-то еще - я не силен в физике и астрономии; а потом так же стремительно закончено, и я не должен винить тебя в этом, но я не могу. правда в том, что я не чувствую на себе и грамма ответственности, потому что - ну в чем я, по-твоему, мог провиниться? я едва не сдувал с тебя пылинки, я нуждался только в твоей ебанной поддержке, надеялся, что хотя бы ты встанешь на мою сторону и сожмешь мою ладонь тогда, когда я буду нуждаться в этом больше всего. но я ошибся с тебе так же, как ошибалась в людях порой ежедневно. ты ведь понравилась моим родителям - и подвох стоило почувствовать уже тогда. нашла общий язык и с мамой, и с отцом, и они были даже не против нашей скоропалительной помолвки, а я был счастлив только от осознания, что это на самом деле может случиться, но подвох почувствовать стоило бы уже тогда. ты была на их стороне. постоянно, каждый день ты была с ними заодно, несла откровенный бред, тот же, которыми они кормили тебя на завтрак, обед и ужин, о том, что мне надо поступать; о том, что медицинский - лучший выбор; о том, что от этого зависит мое будущее. а я не хотел. ни костюмы, пошитые на заказ носить, ни волосы ежедневно гелем укладывать, ни скальпель в руки брать, ни клятву гиппократа приносить. я поступил: прислушался к ним, прислушался к тебе, честно пытался, взращивая отвращение к самому себе планомерно, потому что прогибался ради чужого мнения и чужого одобрения, ради твоей поощрительной улыбки - к тому моменту мы даже съехались - и гордости во взгляде папаши, а потом шар терпения переполнился и лопнул в какой-то момент. я поймал себя на мысли, что мне абсолютно похуй. я был уверен, что ты поддержишь, но ты - ты не сказала ни слова. проглотила язык, тупила взгляд, позволяла себе смотреть на то, как мои родители уничтожают мою жизнь, а потом предпочла остаться с ними, а не уйти следом за мной, и я не знаю, в ком тогда разочаровался больше, кида - в них или в тебе. я любил тебя - бескомпромиссно. не относился к тебе, как к разовой случайно интрижке. не проебывал возможности видеться чаще и старался радовать, баловать, лелеять и любить, и чем ты отплатила мне, милая? я ведь не требовал ничего взамен, я просто хотел знать, что могу тебе доверять, я был перед тобой раскрытой книгой, но ты предала мое доверие в первой же подвернувшейся ситуации и я, я откровенно  не знал, как реагировать на это. мне звонила даже твоя сестра - я сбрасывал ваши звонки по очереди, а потом случайно ответил. попал на нее - в ночи. и ждал нытья, скулежа, просьб поговорить и все исправить, но она была спокойна и куда адекватнее, чем мы оба; говорила что-то о свершении ошибок и том, что нужно уметь останавливаться вовремя, пока не стало слишком поздно; рассказывала что-то о себе впервые за те два года, что мы друг друга знали, о каком-то парне и о том, что крупно проебалась - я тогда не сдержал издевательского смеха и комментария о том, что просирать отношения у вас, судя по всему, семейное. не знаю, в курсе ли ты, но мы с ней тогда встретились - спустя минут тридцать сидели на качелях возле кампуса все того же медицинского колледжа. я затягивался дешевыми крепкими сигаретами и хлебал холодное светлое пиво из запотевшей бутылки практически взахлеб, она втягивала голову в плечи и прятала нос в воротнике толстовки, ежась от порывов безжалостного ветра. андреа никогда не была открытой, общительной и доверчивой, она позволяла быть рядом, но не впускала в душу, а тогда все изменилось - она рассказывала о вашем детстве и о том, как сложно складывались взаимоотношения ваших родителей; рассказывала о том, из-за кого решила уехать из бостона накануне окончания школы и о том, как жалела - каждый божий день жалела о том, что не позволила себе перетерпеть обиду, снести ее и сделать вид, что все в порядке. я хотел утешить ее, отставать в сторону бутылочку и прижать к своему теплому боку, пустить погреться под свободную дутую куртку, но продолжать молча сидеть рядом. никто из нас в словах не нуждался, каждый скорбел о своем, а перед рассветом мы разъехались, как будто ничего и не было. только потом, сидя на заднем сидении такси я понял, что она не собиралась просить нас помириться. она ни слова не сказала о том, как ты чувствуешь себя, ни разу не попросила созвониться или увидеться, чтобы поговорить нормально, а огородами и окольными путями умоляла не наделать тех же ошибок, которые наделала сама. мы не прислушались. видеть тебя я не горел желанием. и оно, это желание, сбылось. 

[indent] стоит ли говорить о том, насколько сильно я жалел о своем упрямстве и как часто клял собственную гордость? я тосковал, кида. сильнее, чем ты можешь себе представить; сильнее, чем тосковала ты сама. я не пытался сделать шаг навстречу, не собирался искать встреч и не ждал какого-то чуда, благодаря которому мы пересечемся случайно. я перестал поддерживать общение с твоей сестрой примерно через пару недель: она не писала, я тоже, общих тем для разговоров у нас с ней не было, общих интересов - тоже, и насколько я знал - мы созвонились как-то раз через полгода - между вами отношения тоже накалились. я не знал, в чем причина, и узнавать не собирался. это добавило бы мне лишних мук и я бы, будучи в курсе всех событий, обязательно захотел бы помочь тебе со всем справиться. но ты сделала свой выбор, показала мне себя настоящую, и я принял это - как бы принял все, что угодно от тебя. время шло, я смог устроиться. подрабатывал, где приходилось и кем приходилось: мыл посуду и полы в ресторане практически в центре города, там, где обычно ужинал с родителями в особые дни; был официантом там же; носился курьером по вашингтону из одного конца в другой, чтобы оплатить аренду и обучение; иногда - голодал, ограничивая себя в том, чего так хотелось. пришлось завязать с куревом: сигареты обходились чертовски дорого. просить у кого-то помощи не хотелось, было элементарно стыдно. я хотел всего добиться сам, своими силами, своим потом и трудом, чтобы доказать - я все еще чего-то стою. я способен дойти до своей цели и достичь своей мечты. и у меня вышло: к крохотной комнатушке на окраине я настолько привык, что со временем съезжать в уютные апартаменты практически не хотел. тот салон, на который я облизывался, сколько себя помню, стал для меня вторым домом. я вырос в нем, повзрослел в нем, вернул былую уверенность в самом себе, и начал все с чистого листа. первая машина появилась после первой татуировки на шее, прямо под левым ухом; первые отношения после второй - рваными буквами под ребрами там же, справа - миловидная девчонка так старательно помогала нанести вонючую мазь и даже носик не морщила от противной вони, что я не устоял - тело требовало разрядки, истосковавшееся по девичьей ласке, мозг коротило от взгляда на тонкие ножки. пригласил на свидание - прямиком в свою квартиру с предложением задержаться. она, разумеется, согласилась. мы спелись легко, не претендуя на любовь до гроба. она, может, и хотела, но мне этого дерьма хватало с навалом, я все еще вспоминал то, чего между нами не было, в самые паршивые времени. я все еще сравнивал тебя со всеми, все еще готов был скулить, землю носом рыть, лишь бы тебя найти, вернуть, отмотать время вспять. адель не справлялась. ей не удавалось вытравить воспоминания из моей души ни кротостью, ни этой навязчивой сексуальностью - порой ее было слишком много. к счастью, она оказалась не глупой и свалила вовремя, поняв, что со мной ей ловить нечего: никакой выгоды. на плаву меня удерживала мысль о том, что тебе, скорее всего, уже похуй. что ты, скорее всего, нашла себе кого-то и живешь дальше, нормально и полноценно, а не как я - в попытках; и знаешь, порой я думаю: как жаль, что у меня нет брата. только более ответственного и серьезного - тогда тебе не пришлось бы далеко ходить. мои родители все еще любили бы тебя, он - тоже, и обязательно шел бы на поводу каждого, устраивая свою жизнь так, как вам угодно. этими мыслями я пытался взрастить в себе злость на тебя, но у меня не получалось даже это, представляешь? и я сдавался в самом начале.

[indent] и я уж точно не думал, что когда-нибудь мы встретимся вновь. и уж точно не думал, что - так. я тебя не узнал сразу. по правде сказать, я чуть не поседел и не откинулся разом, когда увидел тебя в грязном туалете, сидящую на кафельном полу в своих модных джинсиках и ярком коротком топе. я бы и не заглянул, если бы не истошные вопли какой-то девчонки с просьбой вызвать врача - потому что человеку плохо. я медицинский так и не окончил, но базовые навыки оказания первой помощи знал чертовски хорошо. посмотреть, что к чему, пока бригада неотложки едет, все равно можно; ты едва дышала. задыхалась, сипела, хрипела, закатывала глаза и судорожно ловила ртом воздух; твои пальцы мелко дрожали, кожа горело, а рядом с сумочкой валялся пустой полиэтиленовый пакетик. я думал недолго: подхватил его, затолкал в карман джинс и взялся за тебя основательно в попытках привезти в сознание и заставить хотя бы нормально дышать. у меня, к счастью, получилось вовремя, к приезду врачей. тебя погрузили в скорую, меня пустили следом. я думал, что это случайность. что ты попался на чей-то крючок и приняла что-то ради праздного любопытства, но ты сидела - крепко и основательно, имела зависимость и ничего не собиралась с ней делать. выглядела ты отвратительно - с ломкими тусклыми волосами, потерянным взглядом, впалыми щеками и болезненной худобой: не осталось ничего от той киды, которую я обожал упоенно трогать-гладить-тискать. и я думал, что ты начнешь вызывать отвращение. еще большее разочарование, но ничего из этого не произошло, почему-то. я не испытывал жалости, не брезговал нашим общением и пытался взяться за тебя - за твой ум, чтобы не позволить вернуться в то болото, в котором ты погрязла так глубоко. оказалось, твоя сестра не была в курсе. ее личная жизнь заиграла новыми красками и она постоянно торчала в четырех стенах, как жена декабриста, пока ты медленно, но верно подыхала от всей той дряни, которую пихала в себя. я не собирался докладывать андрее. взял все в свои руки, считая, что хотя бы так могу видеть тебя чаще, чем, как раньше - никогда. все начинало налаживаться. или мне так только казалось? ты агрилась, бесилась жутко, но прислушивалась. все так же смущенно отводила взгляд, как раньше, от пристального внимания; все так же мягко улыбалась, слыша искренние комплименты, тогда, когда они имели место быть. когда ты на самом деле начала хорошо выглядеть. все так же искала близкого телесного контакта и без причины опиралась о плечо или грудь, наваливаясь сверху, если мы сидели рядом. никто из нас не говорил о прошлом; никто не вспоминал былое в попытке избежать неловкость, и у нас практически получалось, но потом - потом все изменилось вновь, потому что ты сорвалась. соскочила, не выдержав, и устроила настоящий скандал, достойный своим масштабом голливуда. я слушал - молча, терпеливо, скрипя зубами и сжимая челюсть слушал, пока ты плевалась ядом и обвиняла во всем меня - это так по-женски, если честно - и позволял тебе выговориться. я делал все, чего ты так хотела, вновь, и под конец твоей речи уже просовывал руки в рукава кожаной куртки, потому что ты просила свалить туда, откуда я появился. я ушел, не испытывая ни чувства вины, ни угрызений совести, оставил тебя так же, как ты меня - тогда, в родительском доме, приняв их мнение и точку зрения, и это не было местью, кида. просто каждый из нас вновь показал свое отношение. мое к тебе, как видишь, не изменилось абсолютно. о том, что ты не в вашингтоне, я узнал гораздо позже. сам уже обживал съемную квартиру, таскался с тележкой по икее, готовый суициднуться между отделом с декором и домашним текстилем, когда пришло короткое, но лаконичное сообщение: «мы с кидой возращаемся в бостон. она не хотела тебе говорить.» от андреи. я едва сдержал смех - серьезно? ну, типа, серьезно? мы оказываемся в одном и том же городе вновь, и к чему все это? к совершению новых ошибок? я, правда, не думал, что это что-то изменит. но на всякий случай ответил лаконичным «я тоже», которое осталось без комментариев. иногда мне казалось, что твоя сестра постоянно находится в состоянии какой-то чрезмерно пассивной агрессии, что ей настолько все равно только тогда, когда дело касается меня или наших с тобой взаимоотношений. и, что же мы имеем сейчас? денег на сигареты хватает - вот только курить опять я не начал. я едва успеваю завести машину, когда телефон в кармане драных штанов вибрирует. доставать не хочется, но я зачем-то отвлекаюсь, и обмираю моментально, потому что на экране - твое имя (ого вау я действительно все еще не удалил твой номер), а ниже - твое сообщение с прикрепленной геолокацией. стучу пальцами по рулю буквально несколько мгновений, размышляя, а потом выезжаю с парковки и вместо привычного маршрута еду туда, куда ведет навигатор. там - клуб. и я, если честно, не удивлен. паркуюсь неаккуратно, останавливаю машину у дороги, надеясь, что эвакуатор не окажется где-то в округе, и пробираюсь внутрь. там - темно и накурено. а еще кондиционеры не справляются, как и вытяжка, и в любой другой раз я бы закрыл на это глаза, потому что тела, одной волной двигающиеся под четкие музыкальные биты, привлекают. хочется присоединиться, вклиниться в слаженный ряд и пробираться к центру, туда, где самый движ, но я здесь не за этим, а потому старательно избегаю всех этих ненужных касаний липких или мокрых рук. кто-то успевает схватить за руку, кто-то цепляет прямиком за пальцы, и я раздраженно дергаюсь, чтобы отвалили, наконец, когда замечаю тебя. к счастью, не надо выискивать среди отрывающихся в эпицентре, ты сидишь за столиком для целой компании, подпираешь кулаком затылок и пялишься в стакан с тающими кубиками льда. - давно не виделись, кида, - я вскидываю руку, смотрю на циферблат умных часов и возвращаю взгляд тебе, щелкаю пальцами перед твоим лицом, чтобы обратить на себя внимание, но ты в этом не нуждаешься: реагируешь практически моментально, и я облегченно выдыхаю, уверенный в том, что кроме коктейля или парочки - максимум - в тебе ничего нет. - настолько не хочешь меня видеть, что решила написать именно мне? - растягиваю губы в улыбке - вполне себе мирной: я не настроен ругаться. абсолютно. - я бросил машину у дороги. идем, надо поторопиться, - и ты, о чудо, не возражаешь - встаешь моментально, будто только этого предложения и ждала. что-то внутри меня неопределенно дергается, что-то приятно согревается и я тушуюсь. но только на мгновение. желание довериться тебе прямо сейчас чертовски велико, но ты неспособна его оценить, и поэтому я только поджимаю губы, практически раздосадовано. я удерживаю крепко тебя за ладонь и чувствую, как твои пальцы робко оплетают мои; не мешаю, не останавливаю, и иду навстречу даже в этом, уступая и позволяя, потому что сжимаю в ответ так же крепко. выйти получается быстрее, чем получилось войти. свежий воздух освежает, ветер треплет волосы, машина все на своем же месте, и все складывается лучше, чем я только мог себе представить. я снимаю ее с сигнализации, открываю для тебя дверь, как джентльмен, а потом сажусь на свое, водительское, место. сейчас самое время спросить, где ты живешь, но я упорно молчу, ведь тогда мне придется вбивать твой адрес в навигатор и ехать туда, но я не делаю этого, я упорно реагирую условности и везу нас туда, куда стоит - к себе домой. - почему вы решили вернуться? ты же из бостона, верно? - не самый подходящий вопрос для начала беседы, но даже это лучше, чем ничего, так что, тебе придется отвечать.

i   c a n   h o l d   y o u ,   k e e p   y o u   s a f e   u n t i l   y o u   f a l l   a s l e e p     n e v e r   w o r r i e d ,   c a u s e   
i   c a n   g i v e   y o u   w h a t   y o u   n e e d
n o w   e v e r y t h i n g   i   d o ,                                                         
                  is all for loving you

e a r l i e r

[indent] я перехватываю твою ладонь покрепче, когда веду в сторону входной двери родительского дома: мы должны были приехать на полтора часа раньше, и мама успела оборвать мой телефон звонками и сообщениями, но я не заметил ни одного, потому что тот лежал во внутреннем кармане джинсовки, перекинутой на задние сиденья автомобиля, подаренного на совершеннолетие, а сам я был занят твоими мягкими губами и знакомством со вкусом нового бальзама для губ: арбузный, кажется? ты пыталась нас остановить, пыталась вразумить и предлагала посмотреть, кто звонит и пишет, но меня это волновало в последнюю очередь и я делал вид, что никого, кроме нас на старой парковке какого-то закрытого мексиканского ресторанчика не существует, особенно тогда, когда сиденье до максимума было отодвинуто назад, а ты сжимала своими коленями мои бедра, восседая сверху. твои густые черные волосы были распущены; ты смущалась сначала, боялась, что нас кто-то может заметить, ведь на часах было около пяти после полудня, а окна не были тонированы, но я нашел слова чтобы тебя успокоить, и ты легко перекинула одну ногу за другой, вцепилась пальцами в плечи, обтянутые тонкой хлопковой рубашкой: лето выдалось по-настоящему жарким, по вискам стекали крошечные капельки пота, волосы на затылке взмокли, а ткань начинала прилипать к спине, но это было меньшим из зол, практически не осязаемым. я концентрировался только на том, как ты пыталась сдвинуть волнистые прядки назад, но они не слушались, и я нашел действенный способ помочь тебе, намотав волосы на кулак; их длина позволяла играться с ним, как душе угодно, и ты не противилась, а только поддавалась ближе, чтобы отвечать на поцелуи и дразниться, касаясь губами и языком то щеки, то скулы, то носа до тех пор, пока моя вторая ладонь, поглаживающая в попытке расслабить спину и пересчитывающая пальцами выступающие острые позвонки, не сползла ниже, чтобы сжать округлую мягкую ягодицу в собственнической хватке. ты тут же выгнулась навстречу, прижалась грудью к груди, вжалась в меня своим телом и зацепилась зубами за нижнюю губу, прокусывая до крови и выстанывая что-то неразборчивое прямо в рот. мы не занимались ничем подобным в машине раньше и предпочитали что-то более безопасное и классическое: кровать, диван, до жути удобное кресло в моей съемной квартире, однажды даже стол - такая себе практика, натерли твою поясницу и рассыпали весь сахар из сахарницы с низкими стенками; но обстановка располагала, а ты вызывала желание и жгучее возбуждение, концентрирующееся в паху одним своим существованием, и я ничего не мог с собой поделать, представляешь? особенно, когда ты не могла угомониться, остановиться и безостановочно ерзала, надавливая с самым невинным видом на скованный плотной тканью узких драных джинсов член. я успел задрать подол твоего совершенно легкого летнего сарафана, одна из лямок спала с покатого смуглого плечика сама - на тебе не было лифчика и это действовало на меня так же, как на разъяренного быка - красная тряпка; мы могли даже не раздеваться: расстегнуть и приспустить штаны с бельем, поднять твое платьице повыше и сдвинуть трусики - и все, проблем примерно ноль, но ты, к моему абсолютному сожалению, продолжала сохранять мысли в трезвости, а рассудок в здравии, и поэтому, случайно увидев время на приборной панели, когда отвлеклась на что-то, остановилась. уперлась ладонями в мою грудь, отодвинулась, лишая физического контакта, качнула головой, и я выпустил твои волосы из хватки, а ладонь тут же сползла ниже, на голое бедро; - я обещала твоим родителям, что мы не опоздаем, - ты улыбнулась ласково, наклонилась пониже, имея под руками опору, и поцеловала в последний раз, невинно чмокнула в губы, не успокаивая и не облегчая мою жизнь, а потом вернулась на свое место и пристегнулась, готовая к возвращению. я знал, что так нельзя, но почти возненавидел отца и мать из-за этого фантастического облома, но ныть не стал и после короткого и емкого «блять» все же завел авто. мы доехали быстро; мне пришлось оставить машину у обочины, потому что перед гаражом уже стояло две других: отцовский вольво и чей-то шевроле; мне потребовалось ровно две секунды, чтобы понять, кому оно принадлежит. родители говорили еще неделю назад о том, что пригласили какого-то кардиохирурга на ужин, чтобы я познакомился с ним и произвел впечатление. мне это, конечно, нахер не сдалось, но мама настаивала, а отец даже не спрашивал - утверждал. ослушиваться их я не хотел, гадить преднамеренно - тоже; к тому же, ты пообещала пойти со мной, и вечер с уровня «сдохнуть можно» поднялся до вполне простого и лаконичного «терпимо». дверь не заперта, и стоит мне только надавить на ручку и толкнуть ее вперед, как по ту сторону сразу же кто-то появляется: я узнаю в этом ком-то маму и старательно избегаю ее недовольный взгляд. - ты вообще смотрел на часы? - она не обращает никакого внимания на тебя, жмущуюся за моей спиной, скрещивает руки на груди и пышет праведным гневом. кажется, ей даже не нужен мой ответ, и вопрос оказывается риторическим, потому что спустя ровно одно мгновение она продолжает тоном, не терпящим возражений: - выглядишь неподобающе, но времени итак уже нет. живо за стол, - я киваю, разуваюсь и чувствую, как ты сжимаешь мою руку чуть крепче, как оглаживаешь второй спину, опустив ладони между разведенными в напряжении лопатками. я поворачиваюсь к тебе, пользуясь моментом, и в качестве благодарности целую целомудренно в открытый высокий лоб. твое присутствие заставляет меня держаться и облегчает попытки сохранения самоконтроля в этом удивительном фарсе. я веду тебя следом за собой и освобождаю наши руки только для того, чтобы выдвинуть стул и усадить за сервированным столом. усаживаюсь рядом, не напротив, и отвечаю на рукопожатие мужчины лет пятидесяти: видимо, именно о нем говорил отец. он представляет виктором, задает вопросы о планах на будущее, интересуется, в какие колледжи я собираюсь подавать документы, а у меня ответа нет: я не хочу идти ни в медицинский, ни в юридический, ни в какой-либо еще; меня совершенно не привлекает бумажная волокита, работа с нудными, скучными людьми и наличие униформы. я не готов тратить молодость и зрелость на накопление пенсии и выплат для страховой, не готов закупаться в севен-элевен пластмассовыми контейнерами, в которых буду таскать обед на работу, не готов вставать по будильнику одинаково в пять : тридцать и девятнадцать : сорок пять чтобы успеть на смену вовремя, но мои родители этого не понимают. отец считает, что я должен стать достойным человеком, и я с ним в этом согласен; но он под своим желанием подразумевает учебу в медицинском, ординатуру в клинике, в которой работает его друг, а потом устройство на работу туда же. он считает, что там я окажусь на своем месте, и если сейчас мне это не интересно - то это только от глупости и дурости. мать его поддерживает полностью; они не знакомы с моими друзьями, просто потому что не считают ребят ровней нашей семье, и смирились с тобой только тому, что поддерживаешь их мнение. ты, какого-то блять хера действительно поддерживаешь моих родителей, пытаешься порой построить из себя мою мать и намекнуть, что мои интересы - не то, что может гарантировать мне хорошую безбедную жизнь. а бедность - это вообще последнее, о чем я думаю; это то, до чего я не доберусь, потому что сам себе не позволю. я отвечаю на вопросы виктора скупо. киваю время от времени, бормочу что-то себе под нос и налегаю на кислое сухое вино. чувствую укоризненный взгляд родителей, чувствую твою ладонь на своем колене: ты мягко оглаживаешь и поднимаешься выше, к бедру, и в любой другой ситуации это было бы чертовски возбуждающе, потому что твоя ладонь все ближе и ближе к паху, но сейчас в этом нет ни грамма пошлости, ты пытаешься успокоить меня и заставить остановиться. виктор промокает губы льняной голубой салфеткой, встает из-за стола первым, и отец поднимается следом, чтобы его проводить. я не присоединяюсь к ним, ведь нам не о чем говорить, и уже готовлюсь к очередному промыванию мозгов. оно не заставляет себя долго ждать: как только за гостем закрывается входная дверь, а папа возвращается в столовую, он не выдерживает. - почему так сложно вести себя нормально? ты хоть понимаешь, что позоришь нас своими выходками? - я сцеживаю остатки вина, отодвигаю бокал в сторону и невозмутимо разрезаю ножом куски отварного брокколи на тарелке, хоть и не собираюсь их есть. мама встает, чтобы подойти к отцу и взять его под руку. она поддерживает его во всем, и даже не пытается смягчить ситуацию и сбавить нарастающий накал. не шевелишься только ты, и я ощущаю себя ебанным клоуном. зверушкой на цирковой арене. - почему так сложно смириться с тем, что мне все это не интересно? я не собираюсь поступать в колледж. ни в этот, ни в какой-либо другой, - я слышу скрип лезвия столового ножа по стеклу тарелки, но не останавливаюсь, потому что даже этот писк не такой раздражающий, как шумный синхронный выдох. я знаю, что будет дальше, я готов к этому всегда, но почему-то именно сегодня усталость ощущается особенно сильно. - ты ведешь себя недостойно, - это слова матери, ее голос звучит холодно, она чеканит свои слова и я поднимаю голову, чтобы посмотреть в ее равнодушное лицо. в какой момент все изменилось? в какой момент все стало именно таким? я слишком хорошо помню свое детство, помню, как ходил с папой на баскетбол и бейсбол, как мама водила меня на дополнительные после школы, как мы все вместе ходили на пикники в парк недалеко от массачусетского колледжа, как ездили на гранд-каньон, когда мне было тринадцать и на границу с канадой, чтобы полюбоваться водопадом ниагара спустя два года. мы были образцово показательной семьей без изъянов, пороков и недостатков, все шло гладко и я не хотел взрослеть - никогда. я чувствовал себя дома как в спокойной гавани, не сомневался в том, что могу доверять родителям. о моей первой влюбленности мама узнала сразу: я рассказал ей о девочке, с которой мы ходили вместе на испанский, она была отличницей и помогала мне с этим языком и еще литературой, потому что я практически не читал все то, что давалось в школьной программе; я планировал признаться ей на день святого валентина, и мама помогла мне сделать шоколадное печенье в форме сердечек и звездочек. она меня отвергла, потому что была влюблена в старшеклассника, а подарок не приняла из-за аллергии на глютен. я потом почти депрессовал: сидел на полу в гостиной и не выпускал из рук джойстик; только игра помогала отвлечься от тяжелых мыслей, а потом - мамины теплые руки. она присела на диван, прижала мою голову к своим коленям и долго гладила, безостановочно рассказывая какие-то глупые истории, пока я не начал расслабляться. я считал, что мне безумно повезло с родителями, но сейчас мне так не кажется. - как жаль, что я в очередной раз не оправдал ваши ожидания, - я откладываю в стороны столовые приборы, встаю со стула резко, так, что он ножками проезжается по ламинату; ты встаешь следом, не отстаешь от меня и только шепчешь тихое и осуждающее: - майло! - как будто правда не понимаешь, что я не в этом нуждаюсь сейчас. мне бы поддержку получить хоть какую-то, чтобы на мою сторону встали, чтобы поняли и не делали вид, будто я - главное из зол, самый большой в мире проблематик. поэтому, именно поэтому я даже не смотрю на тебя, а когда ты тянешься за касанием, отдергиваю руку. нет смысла находиться здесь дальше, ничего хорошего уже не произойдет, и я ухожу прочь из столовой в сторону лестницы, чтобы подняться к себе. ты не идешь следом и остаешься внизу. я не прошу присоединиться ко мне, даже не оборачиваюсь; наверное, так будет лучше. к сожалению, ты ничем не отличаешься от моих родителей. к сожалению, тебе не нравятся мои друзья так же, как и им; ты не оцениваешь мои увлечения, хоть и любишь пальцами прослеживать линии нескольких татуировок, которые уже успел набить; ты считаешь, что мне нужно поступать в колледж, а я считаю, что тебе нужно иметь свою голову на плечах, и из-за этого в последнее время мы стали очень часто ссориться. я правда надеюсь, что это какой-то переходный период, что это для нас не навсегда, что это не конечная, но если наши взгляды на жизнь настолько противоположны - есть ли вообще хоть какой-то смысл пытаться?

n o w a d a y s

[indent] ты не заставляешь себя долго ждать и, уже собранная, идешь следом за мной. я не упускаю возможности оценить твой внешний вид: трезвый образ жизни, лишенный алкоголя и наркотиков, идет тебя на пользу, и ты выглядишь сногсшибательно, так же, как тогда, когда мы только сошлись; когда я только тебя заприметил. короткое черное платье - его длина просто непозволительна, знаешь, в таком нельзя расхаживать в одиночестве, потому что не все мужчины в обществе умеют держать себя в руках и думать головой, а не головкой, прежде чем лезть к девушкам; не спасает даже кричаще-яркий пиджак; он практически ослепляет. я держу язык за зубами, хоть и пялюсь время от времени на круглые загорелые коленки, на смуглые голые бедра и на узкие щиколотки под ремешками туфель на убийственном каблуке. сложно поверить, что ты сейчас не в отношениях, потому что мимо таких девушек, как ты, парни обычно не проходят. твоя ладонь лежит в моей, и то тепло и тяжесть приятно напоминают о временах, в которых это было нормой; свободной рукой я поправляю высветленные волосы, зачесываю по пробору назад, чтобы не мешались, пока веду тебя к выходу. я рад, что оставил машину недалеко, потому что на улице прохладно, а ты больше раздета, чем одета; ты легко забираешься в салон прогретого теплого автомобиля, сразу же послушно пристегиваешься и затихаешь, растеряв весь боевой дух, которым обладала пару лет назад, когда мы виделись в последний раз. возможно, кстати, прошло меньше времени, я сейчас уже и не вспомню, потому что старался не концентрироваться на нашем последнем разговоре. вышло не очень, потому что ты была не в себе, а мне не хватило спокойствия и хладнокровия, чтобы переждать и выдержать весь напор ярости и злости, который на меня полился. ты звучала так искренне, что я поверил; знаешь, я правда поверил каждому твоему слову, кида, потому что твои упреки не были беспочвенными. ты не выдумывала грехи, в которых меня обвиняла, ведь я действительно тебя подвел. не оправдал ожиданий - таков уж мой удел - и разочаровал. я оставил тебя, бросил, поступил так же, как поступали все, кроме андреи: твоя сестра готова была заменить тебе весь мир - и отца, который тебя не любил, и мать, которой не было до тебя дела, потому что она обустраивала личную жизнь, и друзей - и меня восхищало в ней это стремление, но и пугало одновременно. андреа оберегала тебя, пыталась спасти от всего, но у нее не получилось, даже у нее не получилось - что уж говорить обо мне? ты нашла новую компанию после того, как мы расстались, и я не имел никакого права к тебе лезть. мне, на самом деле, было все равно, я ведь занимался тем, о чем так мечтал. устраивал свою жизнь, шел к своей мечте напролом и не задумывался даже о том, где ты и что с тобой. с твоей сестрой мы больше не общались, не было как-то повода. наша дружба была больше формальностью: она явно не считала меня близким человеком, постоянно погруженная в свои мысли, а я не навязывал ей свое общество, и коннекта не произошло. я не сожалел, потому что после нашего фееричного разбега сохранять отношения с ней было бы сложно: она бы разрывалась между приятелем и сестрой и не знала бы, чью сторону ей нужно принимать, так что я, считай, хоть кому-то облегчил жизнь. сомнительное достижение. ты говоришь о том, что у тебя никого нет, и я готов оспорить эту информацию, ведь как минимум у тебя есть андреа: навряд ли она оставит тебя в одиночестве или в какой-нибудь вот такой ситуации; но я молчу и держу язык за зубами, потому что понимаю: ты и сама это прекрасно знаешь, но иногда хочется чувствовать рядом кого-то, кого не видишь практически двадцать четыре на семь. а ты, к тому же, наверняка чувствуешь себя не обузой, так хотя бы слишком обязанной и отвлекающей. возможно, у нее свои планы на вечер и этот самый вечер она проводит с кем-то другим? в любом случае, меня это мало касается. мы так и не наладили общение, но иногда списываемся, чтобы не позабыть о том, что вообще когда-то были знакомы. - не переживай, кида. я отвезу тебя к себе, - и плевать, что перед тем, как мне пришло сообщение от тебя, я был в икее а отоваривался для дома; для квартиры, в которую только въехал и которую не успел до конца обустроить; плевать, что из мебели в ней пока только не распакованный диван в целлофане и футон в спальне, собранный наспех, чтобы было на чем спать; плевать, что на кухне только один бокал и одна тарелка, ведь у меня не бывает гостей и я знаю в этом городе от силы несколько человек: тех, с кем по какой-то причине встречался раньше, кто был моим клиентом или чьим клиентом становился я сам. пару недель, прежде чем заселиться, мне удалось пожить у рика: классный парень, работающий тренером в фитнес-центре, любящий потрепаться о том о сем, но не терпящий отлыниваний и жестко пресекающий все попытки полениться или пропустить один подход. он держал свое тело в идеальном состоянии, а процент жира в подкожной прослойке достигал абсолютного минимума, но он не требовал того же ото всех и старался помочь каждому найти гармонию с самим собой. звучало слишком пафосно, но именно этим он и занимался, соблазняя девчонок (я уверен, что не только девчонок, на самом деле, соединенные штаты ведь страна возможностей и свободы) крепкими руками и не менее крепкими бедрами. я уже и не помню, когда мы познакомились, и где именно это было; город утек из памяти, но зато я четко помню, что он посещал мой салон и не единожды оказывался в кресле под иглой. мне удалось разукрасить его кожу на лице, шее и груди; на большее он пока не решался, но я знал, что настанет тот день, когда и он захочет чего-то нового. мы с ним легко нашли общий язык, потому что он по-другому не умеет и легко располагает к себе каждого; мне не удалось отвертеться от его гостеприимства, и в плату я уже успел записаться в зал, в котором он работает, хотя даже понятия не имел, где именно буду жить. с жильем, кстати, помог наш общий приятель - тогда я поразился тому, насколько тесен на самом деле мир, потому что мерфи, которого я знал с юности и руку которого забивал в течение нескольких лет, был знаком с риком едва ли не с детства. жить на окраине я не хотел, в старом районе - тоже, и мерфи помог подыскать новые апартаменты практически в центре и за достойную цену. - я не планировал переезжать, на самом деле. в вашингтоне классно, у меня есть своя клиентская база и все такое, - я намеренно пропускаю слова о том, по какой причине в бостоне оказались вы, потому что комментировать это сейчас - значит зацикливаться на этом сейчас. я перескакиваю на следующую тему, более легкую и позитивную, я бы даже сказал - нейтральную, чтобы ты расслабилась до конца и позволила себе не цепляться за контроль над ситуацией, чтобы ты вспомнила, что значит доверять мне. - парень, на которого я работаю, решил расширять сеть и открыл салон в бостоне. отправил меня сюда на выгодных условиях, чтобы следил за порядком. среди любителей тату я весьма популярный, обо мне знают и ко мне стараются попасть, так что ходжу это только на руку. а мне в принципе все равно, где жить, - я пожимаю плечами, улыбаюсь коротко, ведь это чистой воды правда; не хочу хвастаться и хвалиться, но я в самом деле смог добиться успеха в том, чем горел столько, сколько себя помню. ради работы со мной в вашингтон прилетали люди со всей страны, со своими идеями, просьбами, пожеланиями или в чистом неведении, и я воплощал их мечты в реальность без особых усилий. я оказался на своем месте в тату-салоне с машинкой в руках, и ходжу повезло, что во мне пока недостаточно амбиций открыть свое собственное заведение. я стараюсь избегать лишней мороки и волокиты. - у меня нет семьи, так что и держаться не за что, - и это тоже правда. с родителями я так и не общаюсь: они не отвечали на звонки и сообщения, когда я пытался помириться, когда вместо машины, подаренной ими, купил , хоть и старю, но сам; когда нашел новую квартиру, меньше, но зато за свои деньги; когда хотел показать, что все еще чего-то стою. она даже не открыли двери, когда я приехал домой, а мой ключ не подошел, потому что замок они тоже сменили. они отказались от меня из-за моей мечты и из-за моей упертости в ее достижении, так что, я привык быть один и справляться со всем в одиночестве тоже привык. мне не на кого было положиться, но я старался не думать об этом, чтобы позорно не сдаться. я чувствую на себе твой взгляд: ты пялишься, не пытаясь этого скрыть, и я улыбаюсь вновь, но теперь эта улыбка другая. самодовольная, потому что твой взгляд мне хорошо знаком. ты всегда смотрела так, когда оценивала; когда прикипала, прежде чем всполохнуть желанием поцеловать. - нет, ты была права. пусть сейчас ты так не считаешь из-за стыда или чего-то еще, но ты была права. я пытался помочь тебе, но все время делал только хуже. не нужно сейчас вспоминать об этом. все в прошлом, верно? - я пользуюсь коротким окошком в тридцать секунд, пока светофор горит красным сигналом, и впервые за все время поворачиваюсь к тебе лицом. я нахожу твои ладони: они зажаты между ногами; и я позволяю себе коснуться одной, чтобы выудить ее, чтобы сжать, но пальцы не переплетаю, потому что это не очень удобно. ты робко улыбаешься, будто пытаешься поверить в то, что я говорю, и я улыбаюсь в ответ, но более уверенно, и сжимаю ладонь чуть сильнее. светофор бликует желтым, я возвращаюсь к слежению за дорогой, но твою руку больше не выпускаю. палец поглаживает костяшки и мелкие тонкие венки, выступающие под тонкой смуглой кожей. нам осталось не так далеко: движение в центре все еще оживленное, нам приходится ползти, как черепахе, и только поэтому мы все еще не добрались. когда остается два поворота до заезда на платный огражденный паркинг, я заговариваю вновь: - квартира новая, я въехал в нее на днях. ничего не успел купить, так что не обращай внимания, хорошо? - не то, чтобы мне неловко, но вести тебя в пустую холостяцкую берлогу, лишенную хоть какого-то комфорта, тоже не особо хочется. я останавливаю машину на месте, закрепленном за мной, глушу двигатель и выключаю ближний свет вместе с подогревом твоего сиденья. ты не медлишь, отстегиваешь ремень безопасности сразу после того, как наши руки разъединяются, выходишь на свежий воздух и ежишься из-за холодного ветра. я включаю сигнализацию и прячу ключи в карман штанов; веду тебя в сторону подъезда, оттуда - сразу в светлый просторный лифт. - я рад, что ты написала именно мне. я бы не смог не приехать, это ведь ты, - ты отводишь в сторону взгляд, не выдерживаешь повисшего между нами напряжения, и я хочу сказать что-нибудь еще, чтобы ты расслабилась, но лифт доезжает до девятнадцатого этажа слишком быстро. мне кажется, что даже быстрее, чем обычно. ключи от квартиры уже наготове, я проворачиваю несколько раз их в дверном замке, прежде чем зайти внутрь и включить свет. стягиваю с ног кроссовки, скидываю с плеч кожаную куртку и сразу же вешаю ее на петельку, чтобы не занимала много места. помогаю тебе избавиться от твоего пиджака - я все еще в восхищении, как попугай, от этого цвета. ты явно смущаешься, тушуешься, не знаешь, куда деть, и мне непривычно видеть тебя такой, поэтому я иду сразу же в спальню, открываю дверцу шкафа и, порывшись недолго на полках, выуживаю самую чистую, но мятую футболку и легкие шорты: в квартире тепло, окна закрыты, и ты не должна замерзнуть. я возвращаюсь к тебе с полотенцем и сменной одеждой, ты все так же мнешься у двери, но уже босая. - можешь переодеться в удобное в ванной. если хочешь, прими душ. в шкафу над раковиной есть запасные зубные щетки, беру любую. - ты принимаешь стопку из моих рук, разворачиваешься и идешь по направлению к ванной комнате, а я еще стою несколько минут, до тех пор, пока шум полившейся воды не перекрывает все остальные посторонние звуки. слышно только, как шуршит падающее с твоего тела платье, и я уверен, я готов поклясться всем, что у меня есть, что на тебе вновь нет лифа, и одна только эта мысль бросает то в жар, то в холод, будто я подросток на пике пубертата. я растираю ладонями лицо, надавливаю на веки и виски, разворачиваюсь, как ты минутами ранее, и шагаю в сторону кухни, чтобы приготовить что-нибудь по-быстрому. в одном из шкафчиков есть несколько пакетов быстрорастворимой лапши, в холодильнике немного свежих овощей, в мешочке около печки - хлеб для тостов. я кипячу воду, вываливаю в нее все содержимое упаковок в лапшой и варю до готовности, как написано в инструкции, пока мою крохотные помидорки черри и нарезаю оставшуюся после вчерашнего ужина моцареллу. на кухне нет стола, его еще не успели завезти, поэтому я перебираюсь со всем ужином - далеко от ресторана, но выбирать не приходится - в спальню; есть на полу не очень удобно, но это лучше, чем стоя и на весу. я расставляю плошки с супом прямо перед футоном, а желудок пронзительно урчит, напоминая, что не получал ничего с самого утра, как я заехал в студию, чтобы оставить документы, а потом отравился по магазинам. я расставляю и бокалы с чаем - нашел еще один, видимо, принесенный и оставленный кем-то из друзей, и столовые приборы как раз к тому моменту, когда ты возвращаешься из ванной и идешь на свет, включенный в спальне. я успеваю даже проверить уведомления на телефоне и включить напоминания на завтрашний день; успеваю стащить футболку, зацепив ворот пальцами, потому что в комнате становится еще теплее из-за закрытых окон, и остаюсь полуобнаженным - мы видели друг друга без одежды, и ничего нового не заметим; успеваю поставить его на зарядку и размешать ароматно пахнущую лапшу в своей тарелке, а в горле образуется ком. ты держишь платье в руках, ищешь место, куда его можно пристроить, а потом просто перекидываешь через спинку одинокой вешалки. на твоей голове замотано полотенце, несколько влажных прядок выбились из него и теперь вьются тугими колечками позади шеи. мои шорты смотрятся так же хорошо, как футболка: одежда не облегает, потому что чуть велика, но зато я могу легко рассмотреть тонкие косточки ключиц, россыпь родинок на правом, оголенном плече и круглые голые коленки. ты выглядишь очаровательно, по-домашнему, так, как я чертовски давно тебя не видел, и вот сейчас я сижу и пялюсь так, будто язык в жопу засунул, не находя слов.

[indent] я чешу подбородок, покрытый едва заметной однодневной щетиной, отрываюсь от разглядывания тебя, чтобы не смущать, и перевожу взгляд в сторону пульта от телевизора; щелкаю кнопкой включения, чтобы поставить что-нибудь фоном, потому что тишина нисколько не располагает к расслаблению. ты явно чувствуешь себя неловко, но оно и понятно: и в моей, и в твоей памяти свежи воспоминания о наших последних встречах, которые хорошо никогда не заканчивались. ты обвиняла меня в нашем расставании только заочно, но оно и понятно. точку ведь решил поставить я, устав от давления. ты, наверное, не понимаешь до конца до сих пор, как я мог так поступить. мы, без преувеличений, были хорошей парой: я одаривал тебя любовью и не мог оторвать взгляда; ты расцветала под моим пристальным вниманием и окружала меня заботой, которой я раньше не знал и всей то нежностью, которую не успела растратить за всю свою непродолжительную жизнь, а ее в тебе было очень много. мне нравилось, что запал не пропадал; не исчезала вот эта искра, которая заставляет людей сходиться: я все так же хотел тебя, твое тело - как бы плоско и низменно это ни звучало, но ты возбуждала, практически не отказывала и разделяла со мной мои желания. никуда не девалась романтика: свидания по вечерам, пешие прогулки по парку, кормление уточек, которые выхватывали корм у тебя прямо из рук, купание голышом в заливе под лучами осветительных прожекторов, совместные походи в кино и на концерты, и даже поездки - помнишь, одно лето, после твоего школьного выпускного, мы посвятили небольшому путешествию на запад? только ты, я, еда в кафешках на заправках, ночи в придорожных мотелях, куча кремов от солнечных лучей и заправленный пленочный фотоаппарат, чтобы на память сохранились снимки. наши отношения были прекрасными, и я совру, если скажу, что не скучаю по тому времени, но в самый важный, самый нужный для меня момент ты приняла другую сторону; ты отвернулась от меня, осталась на другом берегу, там, где комфорт, где стабильность, где правильность, о которой я не грезил. ты предпочла моих родителей мне, потому что твоим, как бы горько не было это осознавать, до тебя не было никакого дела; ты считала, как и они, что я одумаюсь, перебешусь и вернусь в строй, из которого выбился только-только оперившимся птенцом, но это так не работало. и я сделал свой выбор, поняв одну простую истину: иногда на пути к мечте приходится отказываться не только от привычных устоев, но и от людей. и оно того стоит. самое паршивое в этом то, кида, что оно действительно того стоило, потому что я, в отличие от тебя, смог обрести счастье. я нашел упокоение и одухотворение в своей работе и я получаю от нее настоящее удовольствие. я заставляю людей чувствовать себя лучше, дарю кому-то уверенность в себе, кому-то - спокойствие, а чьи-то негативные воспоминания заменяю позитивными, стирая их из памяти рисунками. несколько раз ко мне попадали люди, считавшие себя изуродованными. была девчонка с огромным шрамом на левой руке от кисти до предплечья по внутренней стороне: она получила химический ожог, потому что психопатка-бывшая ее молодого человека не справилась с ревностью и плеснула кислоты. к счастью, не попала на лицо и волосы, но руку задело: ткань рубашки разъело вместе с кожей, и теперь она была стянута и исполосована белесыми руками. врачи не взялись делать пластическую операцию, потому что руку легко можно скрыть одеждой. они считали, что ничего критичного в этом нет. девушка отчаялась: она не знала, куда податься и что делать, и в салон ее привела боевая подруга (с парнем она рассталась, чтобы ничто не напоминало об инциденте, а он, ублюдок, и не парился), настроенная весьма решительно. мы потратили проплаченные первые три часа только на разговоры и выбор эскизов. мне не хотелось бить что-то банальное, не хотелось рисовать скучную абстракцию и бутоны пышных цветов на тонкой руке; она была со мной согласна, хоть и смущалась и волновалась до жути. я думал, что она не придет во второй раз; посчитал, что страх погонит ее прочь, но она пришла, и вновь не одна. подруга осталась в зале ожидания и разглядывала каталог готовых работ, мое небольшое, но полное портфолио, пока девчонка расположилась на кушетке и едва ли не училась дышать заново, не сбивая с ритма. мы набили змей: трех, переплетенных между собой телами, и решили использовать больше цвета; она любила их, говорила, что даже мечтала завести однажды какого-нибудь ужика в террариуме, но не решалась. змеи были ее невообразимой мечтой и талисманом, она не считала их символом коварства, обмана и причиной человеческой смерти, и ее рассуждения о том, что даже сброс старой кожи - это символизация начала чего-то нового, заставили меня обо всем этом задуматься. мы потратили на ее татуировку несколько сеансов: она приходила на каждую исправно, не пропускала, не отказывалась и не опаздывала, но стыдливо каждый раз просила разделить оплату на части. я не отказывался, проникшись к ней-то какой-то особой симпатией, далекой от физиологии, и в конечном итоге даже не смог принять от нее вторую половину от всей суммы и проплатил сам, выдумав историю о благотворительном проекте, в котором наш салон принимал участие. примерно спустя еще один год был парень: он не внушал доверия и я думал, что это какой-то малолетний зажравшийся придурок, какой-нибудь мажор, ищущий острых ощущений, но пацан не оправдал моих ожиданий: он был несговорчивым, скрытым, но безобидным; разве что немного депрессивным. одно за другим, проблемы и трудности одолевали его, и он с ними не справлялся. родители не понимали и не поддерживали, девчонка кинула и ушла к лучшему другу, в школе откровенного издевались из-за необщительности, считая его белой вороной и удобной мишенью для издевательств, поэтому он начинал заглушать душевную боль физической. он резал себя бритвенными лезвиями. полосовал бледные руки, но всегда мог остановиться вовремя. однажды его за этим делом застукала младшая сестра и подняла такой шум, что он, перепугавшись до жути, резанул сильнее обычного и задел вены по чистой случайности. его успели откачать и привести в чувства, родители обратили на него свое внимание и нашли хорошего психолога, но шрамы остались, и они напоминали о том, что все произошедшее - не сон. сейчас, когда все начало налаживаться, он решил, что не готов видеть следы причинения вреда самому себе на своем теле, и решил их перекрыть. он пересилил себя и своих демонов, и говорил обо всем так легко и просто, словно это и не с ним происходило вовсе. я восхищался безумно. однажды, после какого-то из таких сеансов даже плакал, когда вернулся в свою крохотную пустую квартиру. размазывал сопли и слезы по лицу, не сдерживая эмоций: я ощущал единение с этими людьми, ощущал близкое душевное родство с ними и понимал, что у нас гораздо больше общего чем со всеми теми, кого я когда-либо знал. они придавали мне сил и уверенности; заставляли не останавливаться, и именно благодаря им я понял, что нахожусь на своем месте. именно поэтому я рад. рад, что не сдался под упреками родителей и не сломался из-за постоянных скандалов, рад, что не позволил кому-то присесть на уши с нравоучениями, рад, что не прислушался даже к тебе, потому что все то, о чем говорила мать, о чем говорил отец и о чем говорила ты, кида, не привело бы меня к счастью. - давно ты завязала? - вопрос грубый и, возможно, неуместный, но я должен знать. я был тем, кто вогнал тебя в состояние душевной нестабильности и лишил какого-либо равновесия своим предательством: ты ведь воспринимаешь наше расставание именно так, отзеркаливаешь мою собственную позицию, и я не берусь тебя осуждать за это. я считал себя обманутым верой в тебя, ты - обманутой верой в меня, и мы квиты в какой-то степени; я старался, правда пытался убедить себя в том, что зависимость от наркотиков - это только твой собственный выбор. все дерьмо, в котором ты оказалась - последствие твоих действий, но я не мог. я продолжал любить тебя после нашего разбега слишком сильно, чтобы строить из себя безгрешного мудака. ты была привязана ко мне чертовски сильно, это не заметил бы только слепой. ты заглядывала мне в рот буквально, принимая за правду и истину любое мое слово. мы не ссорились зачастую только потому, что ты сглаживала углы и не показывала свой характер, потому, что ты прижималась ко мне бочком или грудью в особенно тяжелые времена и целовала под подбородком, как ласковая кошечка, а я этим нагло пользовался. я бы женился на тебе - такой, если бы не мои родители и их влияние над тобой: они знали, что не смогут надавить на меня напрямую, и поэтому выбрали тебя своей жертвой; как итог - у меня нет ни семьи, ни тебя, и если с первым я смирился, то со вторым - никогда не смогу. у меня не получалось нормально сходиться с девушками, потому что я привык к твоей покладистости, привык к тому, что даже споры с тобой - это смак и веселье, а не головная боль, что после них неизменно любовь, исцеляющая и оправдывающая, а не тягучие недели игнорирования и обид. я встречался ради встреч. просто, чтобы не чувствовать себя одиноко. флиртовал, кокетничал, соблазнял - девчонки ведь ведутся на таких, как я. им нравится этот флер таинственности и образ плохого парня с татуировками в самых неожиданных мечтах; нравится, когда не стесняются проявления чувств на людях; нравится, когда отвешивают комплименты без разбору, когда смотрят на них, а не их подружек, когда руками пробираются под подол и без того короткой юбки, чтобы сжать внутреннюю сторону бедра, касаясь пальцами ткани трусиков; нравится, когда развязно целуют, не брезгуя слюной и стонами, когда всасывают кожу, откровенно метя. с такими чертовски легко: они не притязательны, падки, им достаточно фотки для обновления ленты в инсте и короткого видео для сторис, чтобы все увидели, с кем она проводит время, и я им не отказывал - это та цена, которую я готов был заплатить ради одной-единственной ночи в клубе, гостинице, чужой квартире или даже какой-нибудь подворотне: девчонки с поразительной легкостью опускались коленками прямо на асфальт, не боясь порвать чулки или испачкать джинсы, стремясь за плотскими утехами и ласками. я понимал, что ни одна из них не станет для мой той самой, хотя бы только потому, что ни одна не имела и капли самоуважения. и я сам, на деле, не был лучше. вместо того, чтобы искать кого-то достойного, я довольствовался доступными. и меня все устраивало, устраивает до сих пор, но вот это уже спорно. я и не думал, что мы встретимся в бостоне, не ставил своей первичной целью искать тебя, и сообщение от андреи стало для меня новостью: все-таки, мы все еще были больше приятелями, чем друзьями, и не откровенничали о чем-то серьезно. она не знала, что я испытываю до сих пор к тебе, я не знал, к кому на свидания она бегает, и это неведение умиротворяло нас обоих. - в прошлый раз нам так и не удалось пообщаться нормально, - ты вновь не сдержалась, вновь соскочила и готова была практически на все ради дозы; я не узнавал в тебе тебя, но пытался успокоить себя мыслями о том, что в тебе говорят наркотики, а не ты, - чем планируешь заниматься в бостоне? - я опускаю вилку в плошку и наматываю по часовой стрелке лапшу на ее зубчики. ты усаживаешься, наконец, рядом, и вопреки трусливому ожиданию не пытаешься натянуть подол футболки ниже, чтобы спрятать оголенные задравшимися шортами ноги. я стараюсь не смотреть слишком откровенно и обращаю все внимание на наш сегодняшний ужин: готовка - то, в чем я все еще профан. раньше, когда мы были вместе, за это отвечала ты, и баловала меня всем, что только умела. ты жарила, варила, запекала все: овощи, мясо, рыбу; даже десерты умудрялась делать такие, которые не уступали пирожным  из кондитерских, хотя по тебе и не скажешь, что кулинария - это вообще твое. поэтому, мне немного стыдно от того, что сейчас стоит перед тобой. наверное, это выглядит жалко, но это то, через что я прохожу не в первый раз. обычно я обхожусь едой из доставки, и сделал бы это и сегодня, но твое сообщение изменило мои планы. знаешь, я даже рад. - я переписывался недавно с твоей сестрой. она говорила, что вы живете с отцом, - я знаю, что отношения с ним у тебя еще хуже, чем с матерью, потому что ты не его ребенок, потому что ваша мать изменила ему, а ты стала плодом этой измены, и в вашингтоне остался как раз-таки биологический папа. ты не любила рассказывать о своей семье, но несколько раз обмолвилась о том, насколько все плачевно: тебя буквально не замечали в родительском доме, уделяя все внимание андрее, - я въехал сюда недавно, и часть мебели завезут только на следующей неделе, но если хочешь, - я отрываюсь от своего супа и перестаю сербать вкусный острый бульон, чтобы договорить; облизываю губы, собирая языком остатки вкуса, и поворачиваюсь вновь к тебе, подавленной и сломленной - в ночи это заметно особенно сильно, и мне - ты бы знала, насколько - хочется тебя собрать по кусочкам в единое целое, залатать каждую брешь, каждую трещинку перекроить, - если хочешь, можешь переехать ко мне. ну, знаешь, пока не найдешь вариант получше. я практически не бываю дома, все время в студии, так что никто никого не будет стеснять, - даже если охота. это предложение не продиктовано жалостью или сочувствием к тебе, оно - чистое желание вернуть тебя в мою жизнь хотя бы частично, потому что это именно того, чего мне не хватает, и сейчас, сидя рядом с тобой - с тобой в моей одежде, пахнущей моим гелем для душа и моей зубной пастой - я ощущаю это особенно сильно, так что, я прошу лишь об одном: не отказывай, кида. скажи, что ты хочешь этого, скажи, что согласишься, потому что я не могу иначе. не смогу оставить тебя, зная, что судьба столкнула нас с тобой вновь, в одном городе, спустя все то, через что мы прошли вместе и то, через что пройти нам так и не удалось.