o n e   m o n t h   a g o

[indent] - это крутая идея, недомерок, - отросшие кудри лезут в глаза, закрываю рот, и я недовольно отвожу их назад свободной ладонью; помогает мало, и я вспоминаю про наспех затолканную в карман спортивных шорт бандану. свернуть ее в несколько слоев и завязать на лбу, поддевая волосы, получается очень быстро, настолько, что майло, скрестив руки на груди, успевает только скептически выгнуть бровь и скривить свои по-девичьи пухлые губы в издевающейся усмешке. он подпирает голым плечом холодный дверной косяк, пытаясь остыть после тяжелой тренировки и не обращает внимания на то, что возможно, мешает кому-то, вольготно устроившийся в самом проходе. я замечаю краем глаза мерфи: он сидит на месте администратора, выкатив кресло на колесиках из-за стойки регистрации и оформления договоров, его плечи подрагивают, скачут мелко то вверх, то вниз, и широкой ладонью он закрывает лицо, едва сдерживая рвущийся сквозь грудь смех. он не пытается вмешаться, и я не знаю, чего испытываю больше: благодарности за то, что позволяет мне самому решить проблему, или недовольство от того, что в очередной раз не встревает и заставляет нас с майло разбираться самостоятельно. я не помню, когда гарсайд появился в нашем славном дуэте, нам неплохо жилось и без него: я не забываю, что мы с мерфи знакомы с молодости, нам удалось разделить одну на двоих юность, но майло? в какой момент ему удалось вклиниться и занять место между нами так, будто оно всю жизнь его ждало? мой телефон вибрирует короткой чередой нескольких уведомлений, и я знаю, что они от тебя, потому что на твой контакт в мессенджере стоит отдельный сигнал. иногда мне лень общаться с другими людьми, даже если это родной брат, его жена или мои закадычные друзья, оставившие меня прямо сейчас, в минуту трудности и слабости, но с тобой я готов быть на связи двадцать четыре на семь. утром я завез тебя в университет, потому что ты хотела посетить открытую лекцию по теории искусства и собиралась пообщаться с профессором о том, чтобы иметь возможность записать к нему на курсы для усовершенствования своего мастерства, и мы договорились, что я заберу тебя, когда все закончится. - это правда будет лишним, рик, - майло наконец заговаривает, отлипает от стены и поднимает с пола свою сумку. он уже успел принять душ и освежиться после тяжелых силовых упражнений, и вены на его голых, лишенных чернильной вязи руках все еще выступают, а девочки, снующие туда-сюда в соблазнительно коротких топах и лосинах, подчеркивающих зад, не отказывают себе в возможности попялиться и пострелять глазками. особо настойчивые даже подходили к нему, и это забавно, то, насколько они на самом деле уверенные в себе и своем успехе, и насколько измучен этим всем предмет их симпатии, обожания и страсти, потому что отказы действительно утомляют. я не концентрируюсь ни на одной из них, как и мои друзья, оба лишенные прелестей холостой жизни, оба по ним не скучающие. в запасе у меня еще как минимум три аргумента в мою же пользу, но тут, наконец, мерфи дает о себе знать. он поднимается с кресла, накидывает на плечи просторную летнюю рубашку, которую до этого держал в руках, и хлопает сначала меня, а потом майло по предплечью, привлекая к себе все внимание. в его руке я уже замечаю ключи от автомобиля; - с ним проще согласиться, чем спорить. пусть делает, что хочет, - на этот разговор оканчивается, потому что мерфи принял сторону и я чувствую себя неимоверно гордым, а майло, шипящий что-то типа придурок, все же добродушно улыбается и кивает головой в согласии, сдавшись. они уходят, по очереди пожимая руки, и я выхожу на парковку следом за ними. там, перед высотным зданием спортивного комплекса, в который я перебрался недавно и в открытие которого вложился, став совладельцем, несколько направлений занятий, и я считаю это настоящим успехом, потому что теперь к нам ходят не только парни и девушки, желающие похудеть или привести тела и здоровье в идеальное состояние, но и дети, и дамы преклонного возраста, и беременные на гимнастику, и любители помедитировать на пилатес - найти себе место среди тренажеров и станков может каждый. наши автомобили стоят рядом: у меня есть собственные место с удобным выездом и заездом, а эти двое пользуются нашей дружбой и паркуются рядом, как будто это в порядке вещей. я наблюдаю за тем, как они разъезжаются в разные стороны: майло едет за кидой, тоже в университет, он что-то говорил о том, что она собирается поступать, потому что поднакопила средств (на самом деле, она действительно копила, но майло знал номер ее банковского личного счета и подкладывал туда неплохие суммы; он хотел позволить ее мечте поскорее осуществится и знал, что она не возьмет, если он предложит просто так), а мерфи, должно быть, поехал домой, чтобы провести с андреей побольше времени, пока есть возможность. а я сделал то, что собирался с самого начала и чему так противился гарсайд: сделал общий, на троих, чат в мессенджере. и только после этого выехал. я искренне не понимал, что ему не нравится, и мог бы отступить и забыть, если бы он не был так категоричен, так что это стало делом принципа; я даже нашел общую фотку, одну из последних, когда мы ходили в бар после победы бостон брюинз над вашингтон кэпиталс с разгромным счетом по итогу всех периодов и позволили себе немного перебрать. мерфи пришлось нас развозить, потому что он не пил напитки, содержащие алкоголь, а мы были в состоянии добраться самостоятельно, но не в состоянии сесть за руль. в общем, я не думал о том, что этот чат будет жить, и поэтому со спокойной совестью кинул телефон под приборную панель, отключив уведомления в очередной раз. по пути я успел заехать в старбакс и взять два айс-американо, идеально подходящих для вечерней духоты, чтобы освежиться и взбодриться, и два шоколадных маффина с кусочками апельсинов: мне нравился пряный вкус цитрусовых, граничащий с приторной сладостью; ты же старалась избегать любую выпечку и десерты, все еще продолжая комплексовать, и я старался делать все, чтобы пробудить в тебе уверенность. я замечаю тебя, стоящую у тротуара, когда проезжаю последний светофор на едва загоревшийся зеленый. рядом с тобой стоят какие-то девушки и парень, и вы о чем-то увлеченно переговариваетесь. твои щеки покрыты румянцем, выпрямленные светлые волосы струятся ровной волной по спине, удерживаемые красивым бархатным ободном с розовыми камушками, и ты размахиваешь руками, рассказывая о чем-то весело и звонко. я торможу у обочины медленно и плавно, не привлекая внимания, и не тороплюсь выходить из прохладного салона авто, пока наблюдаю за тобой. твоя компания слушает тебя внимательно, едва не раскрывая рты. они смотрят внимательно, кивают головами в знак согласия, поддакивают и подбрасывают новые идея для обсуждения, и они в полном восторге от тебя, абсолютно все; и я хочу сказать тебе об этом, хочу показать, насколько ты восхитительна в глазах окружающих, хочу научить видеть это самостоятельно, но не знаю, как, потому что ты каждый раз отмахиваешься и закрываешься в себе, а я стараюсь сохранять спокойствие и не пылить, чтобы не пугать, чтобы не напоминать тебе твоего конченого бывшего. прошло больше полугода с вашего расставания, и все это время мы вместе, все это время ты живешь у меня, но как будто не даешь себе поверить в то, что это происходит на самом деле. парнишка, стоящий рядом, протягивает руку, чтобы коснуться твоего локтя, но ты замечаешь это раньше и уворачиваешься от касания. тебе чуждо мужское внимание, и я не хочу показаться эгоистом, но мне это нравится. нравится, что ты расслабляешься в моих, а не в чужих руках. нравится, что ты ищешь физического контакта со мной, а не с другими. нравится, что ты умышленно ищешь возможности взяться за руки и улыбаешься облегченно, когда я переплетаю пальцы, а не просто сжимаю ладонь. ты позволяешь мне многое, но я не собираюсь обирать тебя и пытаюсь давать еще больше, чем беру. я выхожу из машины с одним из стаканчиков с холодным кофе. он уже успел запотеть, и я предумышленно вставляя трубочку. прячу телефон в карман джинсовых шорт, на которые успел сменить спортивные, прежде чем выйти из спортивного комплекса, скорее из привычки, чем от нужды, закрываю аккуратно дверь машины - не убийственно-розовый фольксваген-жук, и уже хорошо, и подхожу к тебе со спины. пацаненок замечает меня и хмурит брови, а девчонки рядом с тобой следят за его взглядом, чтобы тут же выпрямиться и развести плечики в сторону, а грудь двинуть вперед. это тоже забавно: то, как некоторые леди пытаются представить из себя что-то, стоит только рядом показаться мужчине. ты считываешь их замешательство и невольно замираешь, когда я, игнорируя их, занимаю твое личное пространство. моя правая рука обхватывает твою талию, ладони ложится посередине мягкого ровного живота, спрятанного за хлопковой просторной блузочкой, а ладонь левой перед тобой со стаканчиком с кофе. ты позволяешь себе расслабиться, когда прижимаешься спиной ко мне, но чуть смущаешься и пытаешься зажаться, стоит мне только клюнуть неаккуратно губами в плечико. видимо, трехдневная щетина колется, и я не пристаю больше к нежной гладкой коже, пахнущей моим гелем для душа и чем-то твоим - возможно, это немного дезодоранта с ароматом граната, но в основном - запах твоего тела; ты поворачиваешься, чтобы позволить поцеловать в щеку, но мне этого мало, я хочу большего, однако, не напираю. тебе все еще не по себе от публичных проявлений чувств, и даже такие объятия для тебя уже что-то предельно откровенное, поэтому я сдерживаю себя, поэтому чмокаю в щеку шумно и звонко, наслаждаясь твоей скромной улыбкой. - я задержался. долго ждешь? - ты не говоришь ни слова, но качаешь головой из стороны в сторону в качестве отрицания; я выпускаю тебя из своего мягкого кокона, чтобы тут же взять за свободную руку. ты делаешь несколько глоточков через трубочку, удовлетворенно мыча, и я - боже, милая, я не хочу показаться озабоченным, но это мычание звучит крайне сексуально, особенно вкупе с тем, как ты прикрываешь глаза и дуешь губы, стараясь не проронить ни капли. ты прощаешься со своими новыми друзьями, они машут тебе рукой и возвращаются к прерванному мной разговору, пока ты усаживаешься в салон автомобиля, предусмотрительно кинув кожаный рюкзак на заднее сиденье. ты пристегиваешься сразу же, отставив кофе в подстаканник, и робко, краснея, признаешься практически полушепотом: - я соскучилась, а я кривлю губы в улыбке, пока сердце ухает куда-то вниз. я дразню тебя шутливым: - правда, что ли? - наклоняясь ближе, и ты киваешь, смотришь, не отрываясь, ожидаешь, сложив прилежно ладони на коленках, натянув ткань юбочки до них, и открываешь рот, как только я приближаюсь максимально близко. я целую, и тут с готовностью отвечаешь, позволяешь мгновенно подключить язык, позволяешь себе раскрепоститься, потому что нас никто не видит за тонированными стеклами, позволяешь огладить пальцами твою щеку и скулу, сжать бок, и сама позволяешь себе касаться, когда опускаешь ладонь на мое колено, поддаваясь вперед. я улыбаюсь сквозь поцелуй, отодвигаюсь немного, и ты двигаешься, чтобы не потерять контакт, как маленький котенок, и это очаровательно. я целую еще раз, прежде чем твоя ладонь поднимается значительно выше, чтобы сжать ткань футболки. что-то вроде стоп-сигнала. ты облизываешь припухшие губы, расправляешь ткань юбки вновь, а потом усаживаешься поудобнее, когда я выезжаю с импровизированной стоянки прежде, чем патрульный влепит штраф за неправильную парковку. - как прошли твои лекции? - предусмотрительно убавляю звук до минимума, чтобы тебе не приходилось говорить громче, а мне напрягать слух. ты молчишь немного, и я надеюсь, я так надеюсь, что ты не спросишь робко: тебе на самом деле интересно? ожидая услышать отказ, как делала это в первое время, когда я спрашивал о чем-то. о каких-то мелочах вроде тех, что рассказали бы мне о твоем дне. к счастью, ты давно уже не переспрашиваешь, и сейчас - не исключение. ты вновь переводишь дыхание, садишься полубоком ко мне и начинаешь говорить, не забывая обо всех подробностях, и я не перебиваю, но задаю время от времени наводящие вопросы. я не понимаю половину, но ты по-настоящему счастлива сейчас, говоря о том, что тебя увлекает, и я не сдерживаю ответную улыбку, поглядывая на тебя время от времени. ты замолкаешь только у жилой высотки, утомленная разговорами. я помогаю тебе выйти, придерживая дверь, забираю с заднего сиденья твой рюкзак и закидываю себе на плечо, переплетаю наши ладони вновь и пропускаю в подъезд первой. ты не противишься, и уже в лифте прижимаешься головой к моему плечу. все во мне трепещет, все органы живут своей жизнью, готовые один за другим выйти из строя, но не от боли, а из-за тех чувств, которые переполняют. когда мы оказываемся дома, ты тут же уходишь на кухню, едва освободившись от босоножек на невысоком каблучке, открываешь холодильник и достаешь свежие овощи и размороженные куриные грудки, чтобы что-нибудь быстренько приготовить на ужин, а я продолжаю наблюдать за тобой, надеясь, что эта обыденная реальность станет для нас постоянной.

s i x   m o n t h   a g o

[indent] по сути, мы с тобой практически незнакомцы, тебе так не кажется? ты ничего не знаешь обо мне, ровным счетом, как и я ничего не знаю о тебе. не знаю, какая у тебя семья. не знаю, где ты родилась и выросла. не знаю твоих друзей, не знаю, что ты любишь, кроме искусства и чем занимаешься, если до рисования нет никакого дела. все мои суждения поверхностны, человеческая психология от меня далека, и пары по ней я успешно пропускал (ну, или высыпался после гулких вечеринок в доме какого-нибудь приятеля), поэтому сейчас разобраться в том бардаке и в той мешанине чувств, которые утягиваю тебя в безудержный хаос, я не могу. я хочу помочь тебе, но какой из меня помощник? меня никто даже не воспринимает всерьез; мои родители любят меня, я знаю, но они так же понимают и то, что я ничего в этой жизни к своим тридцати не добился. тренер в спортивном комплексе - разве можно этим похвастаться, когда родной брат, точная копия, занимает должность генерального директора в строительной корпорации? разумеется, нет. я знаю, моя мама счастлива, что я получаю удовольствие от того, чем занимаюсь, но она не может перестать переживать из-за того, что все время заниматься этим я не смогу, и придется искать что-то новое. а делать что-то, кроме как тягать железо, я не умею. я знаю, отцу практически все равно, как я зарабатываю: он не сравнивает нас с братом в редкие семейные встречи, не позволяет нам друг друга задирать, даже в шутку, потому что в далеком детстве постоянно говорил о том, что дело должны быть любимым, а все остальное - не так важно; я пытался к нему прислушиваться, делал вид, будто мне все равно до суждений других, посторонних людей, но я не мог расслабиться на все сто процентов. каждый раз какой-то маленький червячок сомнений закрадывался в буйную голову и прогрызал дорожку до самого мозга угнетающими мыслями и суждениями о том, что я - полный неудачник. у меня не задавались серьезные отношения; я не был слепым и осознавал всю свою привлекательность - вышел и лицом, и телом, и девушек легко обхаживал, и внимание привлекал у противоположного пола с легкостью, даже несколько раз ко мне клеились парни, но я никогда не испытывал слабости к мужчинам и не допускал ничего более тесного, чем приятельство, но все ограничивалось ночью, может быть двумя или тремя, а потом редкими встречами несколько раз в месяц или в два. со мной не о чем говорить, я примитивен, как любой спортсмен, и хорош только в том, что жрать тоннами протеин и куриную грудку, хотя ни то, ни другое, я старался не употреблять. девочки велись на смазливое личико, на высокий рост и широкие плечи, на соблазнительную улыбку и обещания исполнить всех их самые скрытые мечты; девочки возбуждались и заводились легко, теряли остатки стыдливости и стеснения, а еще самообладания, когда мы оказывались наедине, и самостоятельно натягивали тонкий латекс на член, нетерпеливо ерзая и сжимая голые тощие бедра. раньше мне казалось это классным, знаешь, быть настолько популярным и беззаботным. я просыпался, чаще всего, в одиночестве в своей холостяцкой квартире. завтракал неторопливо, тоже в одиночестве, а потом в одиночестве собирался на пробежку или на работу. меня не пугала перспектива остаться таким - не нужным - ровно до тех пор, пока все друзья вокруг не начали обзаводиться подружками или даже женами. одним из первых в их числе стал брат: роб отличался от меня, и иногда я думал, что он делает это специально, что наше сходство, наша одинаковость его раздражает. он даже сменил цвет волос, осветлившись до естественного блонда, не марал смуглую кожу чернилами и не прокалывал ничего на своем теле, сохраняя естественность первичностью, в отличие от меня. меня это забавляло: к двадцати пяти мы совершенно изменились и уже не походили друг на друга так сильно. роб не отказывался от костюмов, носил рубашки и классические туфли или челси; роб укладывал волосы в ровный пробор и носил очки скорее для имиджа, чем из-за упавшего зрения; роб не снимал с безымянного пальца левой руки обручальное кольцо и каждую среду и пятницу заказывал в одной и той же цветочной лавке разные, но неизменно дорогие букеты для мэри, не оставляя ухаживания в стороне после женитьбы и не лишая ее своего желания. меня восхищали их отношения, а еще они вызывали зависть, потому что я хотел однажды так же. хотел, чтобы и меня ждали вечерами; хотел, чтобы и меня целовали в щеки, пусть они были небритыми; хотел, чтобы со мной целовались по утрам, забивая на гигиену рта; хотел, чтобы и мне было для кого стараться, делать сюрпризы и создавать романтику, и когда ты появилась, когда мы только познакомились, когда начали общаться и становиться ближе, чем просто тренер и клиент, я подумал, что у меня могло бы получиться сделать что-то для тебя? одноразовые связи порядком надоели и я хотел остепениться, хотел произвести впечатление на тебя, оставаясь самим собой и при этом предельно доброжелательным. мне нравилось смущать тебя случайными касаниями, нравилось заставлять краснеть, когда подлавливал на подглядывании (порой ты смотрела слишком пристально, наблюдала за игрой мышц на спине или руках во время силовых упражнений, ведь я умышленно избегал футболки с рукавами и предпочитал майки или голый торс тогда, когда в моем расписании значилось твое имя). мы вели себя как подростки, перебрасываясь улыбками. ты продолжала стесняться своего тела, а я постоянно кусал язык, чтобы не сказать, что тебе здесь делать нечего. твой максимум - поддерживание тонуса мышц, может, растяжка или йога как альтернатива активным нагрузкам, просто чтобы чувствовать себя бодрой, но уж точно не скачки ради похудения. природа и родители наградили тебя щедро и плавными изгибами имеющейся талии, и округлостями чуть пухлых бедер, и мягкостью плеч и рук, и длинной ног - при маленьком росте ноги не казались короткими и я мечтал, откровенно говоря, однажды закинуть их на свое плечи, пока буду двигаться в тебе, пока буду брать нерасторопно, глядя в глаза и покусывая узкие солоноватые щиколотки. ты гналась за стандартами, хотела согнать жир, избавиться от лишней воды и превратиться в какую-нибудь из девчонок, которые здесь были постоянными клиентками: с несомненно классными, но слишком твердыми задницами, с ненатуральными сиськами, потому что после изнуряющих диет потеряли все свои размеры и не нашли альтернативы, кроме как пластики, с вечно недовольными из-за постоянного чувства голода лицами и не выпускающими из рук телефоны с графиком питания, калькулятором калорий и фильтрами для фоток в инстаграм. я не имел права отговаривать тебя; моей задачей было лишь составить подходящий набор упражнений и следить за твоим ежедневным рационом, но я не мог; я слишком часто отходил от строгих правил, позволяя тебе увлекаться сладким и мучным в надежде, что твои нежные розовые щечки никуда не денутся, а пальчики с кольцами не превратятся в обтянутые кожей кости. я правда не понимал, чем твоя внешность не угодила твоему парню и почему ты, собственно, позволяешь ему заставлять тебя что-то в тебе же менять; это ненормально, это неправильно, и в двадцать первом веке об этом знают абсолютно все. внешности не должно уделяться столько внимания, а культ здорового тела уже не включает в себя нездоровые и нереальные параметре моделей из списка виктории сикрет. я готов был даже поговорить с ним: ллойд, кажется? но ты отговаривала, просила не лезть, и именно тогда ты впервые позволила себе ко мне прикоснуться: зацепилась за мои ладони, боясь отпустить и боясь позволить сделать хотя бы один шаг в сторону, прижалась практически вплотную - если бы не разница в росте, мы бы обязательно столкнулись носами, и я расслабился. улыбнулся понимающе и позволил тебе выдохнуть, обещая, что не буду делать что-то против твоей воли, и это - внимание, ильза - это нормально. не пытаться перекроить другого человека под себя. меня буквально потряхивает изнутри от того, насколько ты беззащитна; насколько напугана и подавлена; меня потряхивает от того, насколько ты нуждаешься в заботе, но не позволяешь самой себе в этом признаться, уверенная в том, что становишься обузой, помехой в глазах других людей; меня потряхивает от бешеного желания найти твоего конченого женишка и выбить из него все то дерьмо, которым он планомерно накачивал все годы ваших отношений. я злюсь, и злюсь справедливо, и мне с огромным трудом удается сохранить мнимое спокойствие, потому что сейчас ты должна столкнуться с иным. желание спрятать тебя в кокон от чужих глаз пробивается сквозь кожу, чешется где-то под ребрами и вдоль ладоней, и я хочу рассказать тебе об этом, но сомневаюсь в том, что ты поверишь хотя бы одному моему слову сейчас; ты похожа на котенка, спасенного из семьи моральных уродов, которые издевались над ним всеми возможными способами: и поджигали усы, и выдирали коготки, и швыряли, и пинали, и наступали, обманывая елейными голосами и ласковой интонацией в словах, не обещающих ничего хорошего. ты шугаешься, ежишься, словно это поможет тебе скрыться и избавиться от пристального внимания, а я вдруг ловлю себя на мысли, что ставлю своей первичной целью стремление научить тебя думать иначе. решение украсть тебя с твоей же свадьбы - одно из самых лучших и правильных моих решений; даже в том случае, если вдруг у нас не получится. если ты все еще будешь бояться меня, если все еще будешь оглядываться назад; даже если попросишь уйти и больше никогда не приходить - я сделаю так, как ты того захочешь, и буду счастлив, если узнаю, что ты не вернулась к нему после всех лет отношений. он будет обещать, я уверен, что изменится. что все у нас начнется заново, что он все еще любит тебя безумно так, как никто и никогда, и что ты глупышка,  если позволила себе сомневаться в этом. он утянет тебя в свое токсичное болото и утопит тебя в своей абьюзивной любви, а ты позволишь, развесив уши и искреннее веря в каждое пропитанное ложью слово.

n o w

[indent] ты выходишь из дома босиком. ступаешь по ровной кладке, нагретой за день горячим солнцем, и несешь в руках два стакана с холодным домашним лимонадом. на тебе легкий сарафан на пуговичках спереди, и сколько тебя не уговаривали девочки - я случайно услышал ваш разговор - ты отказывалась выйти из дома в одном купальнике, чтобы позагорать у бассейна, в котором сейчас расслабляюсь я. майло и кида уехали в город, чтобы подкупить шампанского и безалкогольных напитков, и не вернутся в ближайшие три часа, потому что до бостона ехать не меньше сорока минут без пробок, а сегодня машин будет уйма в связи с праздником; мерфи и андреа занимаются ужином, кажется, он должен пожарить мясо, а она приготовить овощные закуски, но что-то мне подсказывает, что они сейчас увлечены друг другом, потому что в течение дня уединиться им ни разу не удалось; я подплываю к бортику и отвожу мокрые волосы назад, от лица, когда ты подходишь ближе, усаживаешься на расстеленное полотенце, чтобы не садиться на камень, и второе, свернутое в рулон, принесенное для меня, кладешь рядом. ты протягиваешь мне стакан с содовой, в которой плавают кубики льда, а сама пьешь воду с лимоном. опускаешь ноги в бассейн, и вынужденно разводишь их в стороны, потому что я оказываюсь точно между ними. - ты такая красивая, малышка, - я говорю тихо, практически шепотом, и отставляю стакан в сторону. мои ладони на твоих ляжках, двигаются вверх, под подол, и ты замираешь. смотришь неуверенно, начинаешь дышать как-то загнанно, а потом облизываешь пересыхающие губы. я не остановлюсь, пока ты не попросишь, и ты молчишь, не требуешь, только выжидаешь, подстрекаемая любопытством; я достигаю самой нижней пуговицы, и расстегиваю ее, неторопливо, медленно, чтобы не вспугнуть, не отвожу взгляда от твоего смущенного, но заинтригованного лица; перехожу к следующей, и избавляюсь так от всех, одна за одной, к тому моменту, как ты делаешь особо глубокий вдох, поджимая напряженный живот. на гладкой коже бегут мурашки, ты сжимаешься, пытаешься свести ноги, но у тебя не получается, и ты только сводишь щиколотки за моим затылком. я стягиваю с твоих плеч и рук сарафан, скидываю ткань вниз, оставляя тебя в раздельном купальнике; белые трусики сидят низко, на под выпирающими тазовыми косточками, и я, приподнимаясь на руках, целую в правую, собирая мурашки губами. мое тело холодное, твое, наоборот, горячее, и ты вздрагиваешь вновь из-за разницы температур. я подтягиваюсь еще выше, вынуждаю тебя сдвинуться назад, и устраиваюсь над тобой, но наши лица все еще не на одном уровне. ты касаешься меня впервые за весь день; твои ладонь ложится на макушку, ты сжимаешь влажные волосы в кулаке, когда я подносу ко рту стакан с содовой и допиваю залпом, чтобы утолить жажду и хотя бы чуть-чуть утолить разжигаемый внутри огонь. идея появляется сама собой, и я поднимаю стакан выше, чтобы зацепить губами кубик рубленного льда. он не скользит, не морозит рот, и я чувствую его абсолютно. ты все также лежишь подо мной, с широко разведенными ногами, и эта поза такая развратная, ильза, такая соблазнительная; твоя грудь хаотично вздымается, ты дышишь часто, заполошно, капли воды, стекающие с меня, расплываются и тают на твоей бледной, не тронутой солнцем коже; часть попадает на ткань лифа, и белый материал - уверен, ты даже не думала, когда кидала его в нашу сумку с вещами, о последствиях - становится практически прозрачным, он просвечивает, трется об аккуратные розовые соски, и ты ерзаешь, пытаясь получить больше, но делаешь только хуже, не добиваясь разрядки, и тебя буквально подкидывает, ты извиваешься в пояснице, когда я наклоняюсь ниже, оторвавшись от разглядывания груди, лишенной внимания, и прижимаюсь губами с зажатыми между ними льдом к низу живота. ты не визжишь, а сипло выдыхаешь сквозь сжатые зубы, и твое тело выгибается следом за дорожкой, которую я прокладываю в этой тонкой полоске вдоль живота. лед тает, стекает струйками к резинке белья; я опускаюсь еще ниже, опираясь на руку, согнутую в сгибе, а правую увожу вниз, оставляя ее между нашими телами. когда лед достигает ложбинки между грудей, едва не теряясь из-за тесемки купальника, моя ладонь накрывает тебя между ног, и ты вздрагиваешь вновь, ты продолжаешь пытаться сдерживать звуки, и я, стараясь звучать разборчиво, требую: - не молчи, - это становится облегчением для протяжного гулкого стона, которого ты сама же пугаешься. лед исчезает окончательно у ключичной ямки - я целую в нее, собираю остатки влаги губами, и поднимаю выше ртом, продолжая наглаживать внизу, готовый сдвинуть ткань в сторону, чтобы подразнить пальцами, надавливая на чувствительный клитор, а потом - позже - заменить палец своим языком. знаешь, я ведь живу, чтобы доставлять тебе удовольствие, и с легкостью останусь между твоими бедрами до конца жизни. но пока я просто целую под челюстью, в щеку, кусаю нижнюю губу жадно и напористо, когда стеклянная панорамная дверь вдруг открывается и оттуда высовывается так некстати андреа. она хочет что-то сказать, но замечает нас, застывает, я уверен - краснеет; к счастью, оттуда практически ничего не видно, но ты улавливаешь мое замешательство, начинаешь возиться, и оборачиваешься, и когда тебе удается это, наконец, сделать, ты мгновенно теряешь весь запал. ударяешь меня по плечам, требуя немедленно подняться, запахиваешь полы сарафана, стараясь прикрыться, подхватываешь с земли полотенце, на котором я тебя распластал минутами ранее, и убегаешь в дом, не одарив меня ни единым взглядом. вставший член головкой болезненно упирается в резинку шорт, и я возвращаюсь в бассейн, чтобы холодная вода помогла избавиться от возбуждения. я знаю, мне не следует сейчас следовать за тобой, потому что тебе стоит побыть одной, но я готов проклясть мерфи за то, что он не нашел занятия для своей подружки, пока я пытался раскрепостить свою. я не знаю, сколько времени проходит, сколько времени я провожу в воде. свет в комнате, которую мы заняли, загорается лишь ненадолго. я вижу очертания твоего тела за занавесками, вижу, как ты переодеваешься, избавляясь от сарафана, а потом свет гаснет и ты уходишь. задушевное 'блядство' вырывается изо рта. я все же вылезаю из бассейна, когда начинает темнеть и загораются фонари по периметру дома, а зубы стучат от холода. обтираюсь наспех принесенным тобой полотенцем и иду в помещение босиком, чтобы принять душ и тоже переодеться. ты на кухне, вместе с андреей и кидой, кажется, вернувшейся из города неизвестно когда. видимо, я правда увлекся заплывами. ты не смотришь в мою сторону, но и в разговоре сестер не участвуешь. я задерживаюсь, чтобы вмешаться, в случае чего; кида обращается к тебе, и ты отвечаешь ей, как-то тушуясь, и она только поджимает губы и переглядывается с андреей. им тоже тяжело, так же, как и тебе; они пытаются найти подход, но ты не идешь навстречу, и я хочу разобраться, почему, но у меня не получается. девочки машут мне руками, когда замечают, а ты только кидаешь один короткий взгляд и отворачиваешься вновь. сердце, недавно сходившее с ума из-за тебя, сейчас готово раскрошиться из-за этой холодности. чем я обидел тебя, милая? чем заслужил это равнодушие? я ведь просто - я просто хотел сделать тебе приятно, хотел успокоить, придать уверенности, и не желал ничего плохого. я так ничего и не говорю и направляюсь дальше. по-быстрому ополаскиваюсь, используя чей-то шампунь, по-быстрому сушу волосы чистым полотенцем, надеваю шорты и рубашку, которой не суждено оказаться застегнутой, и бреюсь, чтобы избавиться от короткой щетины. настроения практически нет, оно на нуле; но я не собираюсь винить тебя в этом. когда я выхожу на задний двор, все уже там: мерфи выкладывает мясо на тарелку, ты помогаешь киде выносить тарелки с овощами, пока андреа о чем-то шепчется с майло, пытающимся открыть шампанское без жертв. за барной стойкой стоят коробки с фейерверками и только это вынуждает меня улыбнуться. кажется, даже друзья замечают, что между нами что-то произошло; им хватает ума не лезть с душными вопросами, и я молча занимаю оставленное ими место рядом с тобой после того, как расставляю стаканы и бокалы по плетенному столу. я опускаю руку на спинку твоего стула, задеваю пальцами твое плечо и распущенные волосы, оглаживаю шестой позвонок, но ты не реагируешь. пытаешься улыбаться, пытаешься веселиться, но тушуешься, когда видишь, как раскрепощенные другие две девушки; когда видишь, как кида усаживается между ног майло, как он прижимает ее к себе, уложив ладонь на плоский голый живот, под тесемками ее блестящего короткого топа; как они едят из одной тарелки, кормя друг друга с одной вилки, два самых влюбленных человека; когда замечаешь, как расслабленно себя чувствует андреа, когда мерфи целует ее время от времени, куда придется, когда уводит ладонь под стол, чтобы наверняка сжать ее колено. ты смотришь на сестер - и я понимаю, улавливаю, в чем дело, потому что ты не просто смотришь. ты сравниваешь. все то время, что мы находимся здесь, ты наблюдаешь за ними; ты чувствовала себя неловко в автомобиле, пока мы ехали сюда, и я рассказывал тебе истории о своих друзьях: о том, что майло набил добрую половину татух мерфи из-за того, что выиграл спор; о том, как однажды он же едва не угодил за решетку, потому что полицейские подумали, будто он домогается свою же девушку: после этого они оба поубавили свой пыл и, кажется, сбавили на минимум желание разнообразить сексуальную жизнь экстримом в общественных местах; о том, как мне однажды пришлось ночевать у мерфи, потому что я захлопнул дверь и ключи остались внутри, и это было худшей ночью в моей жизни: он приперся к себе практически в полночь, и я ждал его добрых три часа, сидя прямо на ступеньках под дверью, а потом мы оба встали в четыре тридцать, чтобы он успел на пробежку перед утренней тренировкой. ты практически не слушала меня, кивала задумчиво время от времени и вытирала о ткань тонких летних джинсов потеющие от жары ладошки. тогда я подумал, конечно, что от жары; но по всей видимости, от стресса. ты пыталась поддакивать и улыбалась ласково, как делала это всегда, когда мы оставались с тобой наедине, и я не придавал значения мелочам. ты стала единственным новым человеком в нашем круге: я уже был знаком с девушками своих друзей; так вышло, что иногда ты искала миллион причин для того, чтобы избежать с ними знакомства, даже случайного, а я не настаивал, заботясь о своем комфорте. ты все глубже закапывалась в песок головой и все дальше забиралась в собственную ракушку, пока жизнь вокруг тебя не останавливалась и шла вперед семимильными шагами. и кида, и андреа спрашивали о тебе, если мы пересекались в каком-нибудь баре: у них тоже все было не гладко с майло и мерфи, но они решали свои проблемы и не скрывались от посторонних глаз, думая только друг о друге; я всегда терялся и начинал шутить и дурачиться, чтобы перевести тему. они понимали все прекрасно и поддерживали меня, сразу же подхватывая и переключаясь, но осознать было не сложно: рано или поздно у меня кончится желание оправдывать нас. и вот, мы здесь: далеко за городом, в компании моих друзей, которые хотели бы стать и твоими, ведь у тебя практически никого, кроме меня, и твоих сокурсниц, нет; и ты тушуешься. стоило нам только выйти из машины, стоило тебе только заметить девушек моих друзей, как ты тут же отпустила свой взгляд и вся сжалась, пытаясь казаться еще меньше, и даже моя рука, перекинутая через плечи, тебе не помогала. да, не отрицаю, возможно, они обе выглядели обычно стервозно, было в них что-то такое, что могло вспугнуть или завести не на шутку (иначе что бы в них нашли эти отсталые?), и с тобой случилось первое, но я не понимал, почему. я ведь не давал тебе поводов для ревности. иногда ты продолжала приходить в зал; иногда занималась, иногда просто наблюдала, попивая отвратительную на вкус матчу, а иногда оставалась дома и писала редкие сообщения (скажу честно, я мечтал, чтобы их становилось больше), и ни в один из дней я не позволял себе на кого-то засматриваться. но не потому, что не хотел делать тебе больно, а потому, что мне никто и не нравился. ллойд превратил тебя в загнанного ручного зверька с кучей комплексов, и теперь ты отказывалась вылезать из своей скорлупы, насколько активно я бы ни протягивал тебе руку помощи. ты не сомневалась в своей неправильности, видела недостатки во всем: волосы, лицо, тело, кожа, стиль, даже голос - ты стеснялась собственного смеха и предпочитала улыбаться, пока не начнешь забывать и не перестанешь следить за тобой; и ты не представляешь, насколько тяжело мне все это видеть, насколько тяжело все это переживать, насколько тяжело долбиться в закрытые двери и надеяться, что все изменится. я не считал себя рыцарем и не возомнил героем, потому что это неправильно и, как минимум, глупо; но я мечтал, что однажды увижу тебя совершенно иной - не перемолотой под чужие стандарты, а расслабленной и не скованной больше, ведь я так полюбил наши вечера - те, в которые я возвращался домой позже обычного и уставал настолько, что не имел сил вести тебя куда-нибудь на свидание, а ты ждала дома, с набранной горячей ванной и приготовленным ужиным: я называл тебя ласково своей женушкой и целовал предельно в губы, не пытаясь протолкнуть язык в твой рот, пока оглаживал мягкие щеки, и ты смущалась, а я забирал это смущение с тобой. я стал безумно зависимым и от тех вечеров, в которые ты позволял мне наблюдать за тобой: ты переехала в мою квартиру практически сразу, перевезла все вещи, и мы купили тебе новые художественные принадлежности, чтобы ты могла рисовать. я ни черта не мыслил в живописи, но ты не злилась и просвещала, рассказывала о том, что тебя наиболее привлекает и, робко пряча прядку волос, выбивающуюся из пучка, удерживаемого кистью, предлагал сходить с тобой на выставку. я не отказывался и даже обещался найти подобающие шмотки: в рванье по картинным галереям ходить не принято. наседать на гардероб брата было уже как-то не солидно, и мы вместе с тобой прошвырнулись по магазинам ради благой цели: ты самолично выбирала рубашки и брюки, отметала пиджаки и чередовала их с жилетками, а еще жутко смущалась, когда я мерил приглянувшиеся кожаные штаны, оказавшиеся немного узкими, но все равно удобными в паху и бедрах. разумеется, помимо шерсти и вискозы мы забрали из того бутика и их. порой, когда наступали не самые лучшие времена, и ты подолгу смотрела в витрины или зеркала, мы говорили. тебе казалось, что нужно продолжать что-то менять, и я не запрещал, не настаивал, но спрашивал - точно ли это то, чего хочешь именно ты? ты начинала плакать, невольно и неудержимо, и сжимала воротники моих футболок в пальцах, пока размазывала по плечам слезы и, наверняка, сопли, а я гладил по спине и шептал успокаивающие слова. я ненавидел такие дни так же сильно, как любил другие, ведь не мог на них повлиять. а ты никак не могла уяснить одну простую истину: ты не нужно было что-то делать, чтобы быть рядом со мной. тебе достаточно просто быть, и все остальное я сделаю сам. потому что это я, ильза, должен соответствовать тебе: твоему уму, твоему очарованию, твоей красоте, твоей доброте, щедрости и мягкости, твоей любви, твоей искренности и твоей привязанности; это мне стоило стараться лучше, чтобы не разочаровать, чтобы не сбить настолько высокую планку и не подвести; я идеализировал тебя и это, наверное, неправильно, но мне так плевать, правда, до тех пор, пока мне не все равно, и я уверен - это продлится как минимум десятки лет.
- как ты себя чувствуешь? все в порядке? - я не знаю, кому принадлежит этот голос. возможно, это андреа, возможно - кида; они обе выглядят взволнованно. я успел потерять нить разговора, погрузившись в свои размышления слишком глубоко. стол практически опустел и все тарелки - за исключением твоей - измазаны соусами для мяса, испачканы картофельными крошками и мясными прожилками. бокалы опустели, шампанское выпито практически полностью, да и на улице значительно стемнело. ты встаешь из-за стола, говоришь, что хочешь немного отдохнуть, откладываешь в сторону салфетку, и я поднимаюсь следом. ты смотришь предупредительно, будто не хочешь, что я шел за тобой, но я не собираюсь и дальше делать вид, будто ничего не произошло. майло усмехается, опуская голову вниз, надумав что-то для себя, но я игнорирую его ехидство; мне абсолютно все равно сейчас на то, что подумают наши друзья. им хватает ума не заострять внимания на том, что происходит и том, почему мы уходим; девушки слишком воодушевленно начинают новый разговор, и это выглядит практически жалко, но я им благодарен. ты идешь впереди, не оборачиваясь. я следую по пятам, выдерживая небольшое расстояние; даже с него можно увидеть, насколько ты напряжена. твои волосы собраны, и мне хочется распустить их, чтобы уткнуться носом в затылок, чтобы сжать в ладони, перебирая шелковые пряди, чтобы поцеловать за ухом, путаясь в них; ты поднимаешь наверх, не медля, в комнату, которую выбрала для нас, и я захожу, закрывая за собой дверь на хлипкий замок. ты продолжаешь молчать, и это порядком действует на нервы. неплохо было бы научиться пользоваться языком по делу, но что-то заставляет тебя возвращаться вновь, к тому, откуда мы ушли; к этой проклятой неуверенности. - если тебе не нравится здесь и ты хочешь обратно, я отвезу тебя сейчас же, - я не выпил ничего алкогольного, кроме пива с парнями днем, но даже оно успело выветриться из-за жары. блять, ильза - я смотрю на тебя побитым щенком - мне чертовски хотелось провести эти выходные иначе. я отказал родителям в их желании провести четвертое июля вместе, чтобы отдохнуть с друзьями и тобой, потому что вы мне ближе семьи, но если тебе не нравится здесь, я готов затолкать это желание как можно глубже в глотку и пойти у тебя на поводу вновь; ты молчишь. ты будто делаешь вид, что меня здесь нет, когда занавешиваешь плотно окно и включаешь свет на прикроватной тумбе. - в чем я провинился? что не так? - почему ты наказываешь меня так жестоко? я продолжаю стоять у двери, прижимаюсь к ней спиной, чувствуя, как дерево холодит лопатки. я не собираюсь приближаться к тебе, пока ты не позволишь, пока не захочешь этого сама, пока не скажешь мне хотя бы одно слово.

t w o   m o n t h   a g o

[indent] - ты вообще собирался нас знакомить? - роб не отрывается от своего телефона даже сейчас; мэри улыбается натянуто, когда я смотрю на нее, не поглядывает в сторону своего супруга и только скупо поджимает губы реакцией на его слова. ее живот значительно вырос и его уже не скрыть даже за просторными платьями. она обхватывает обеими ладонями свой прозрачный стакан с бабл ти и прикладывается губами к ярко-розовой трубочке. отвечать мне абсолютно не хочется: настроение испорчено абсолютно. мой работ с чего-то решил, что имеет полное право заваливаться ко мне домой как ни в чем ни бывало, даже не предупредив; мы никогда не были по-настоящему близки, и я не становился для него радушным хозяином. пытался свалить всю вину на родителей, воспитание и взросление, на постоянные тычки и упреки, на постоянное сравнение с человеком, на которого я был похож как две капли воды; в юности я считал, что у нас с ним все сложится, что брат будет поддерживать меня, как это должно быть в нормальной семье, но чем старше и успешнее становился роб, тем сильнее мы отдалялись. казалось порой, что он вообще не способен на проявление нормальных человеческих эмоций. он скупо улыбался, если был рад, сжимал губы до побеления, если злился, оттягивал волнистые волосы ото лба к затылку, если был в приступе гнева, и на этом все. я не знал, что в нем нашла абсолютно противоположная ему мэри: когда мы только познакомились, она встречалась с другим; она была веселой и добродушной, активной и открытой, разговорчивой и до жути общительной. мы подолгу могли разговаривать и иногда я думал, что если бы она была свободна, то обязательно бы приударил за ней; меня не смущало даже то, что роб запал на нее. он не говорил об этом никому, но становился таким очевидным, когда краснел, смущался и бледнел, когда провожал ее всегда долгим задумчивым взглядом и демонстративно игнорировал ее парня. он собирался ждать, и действительно ждал ее; он не обращал внимания ни на кого, хотя сам был чуть ли не звездой школы из-за успеваемости и, само собой, внешности; и он сумел оказаться рядом, когда она в нем нуждалась. он подставил ей свое плечо, подал свою руку и ее хрупкую ладонь сжал настолько крепко, что не отпускает до сих пор, но мэри не смогла его полюбить так быстро, и он начал угасать на глаза, превращаясь в живую куклу, набитую стеклом и ватой. его устраивал факт того, что они теперь вместе, он не планировал ее оставлять, но весь запал растерял, возможно, разочаровавшись или потеряв веру и надежду на то, что между ними все сложится по-настоящему. я пытался его вразумить, пытался убедить в том, что мэри нуждается в ином, что ее волнует не количество нулей на его банковском счете, дороговизна тачки на подземной парковке и прочие материальные возможности, а его чувства, но роб не слушал, погружался в работу все больше и откупался от нее все активнее. ее робкие шаги навстречу не замечались или игнорировались, и она приноровилась к тому ритму жизни, который задал мой брат. иногда мы с ней встречались. когда роб уезжал в командировки, я часто проводил ночи в их квартире, чтобы мэри не чувствовала себя одинокой, или забирал ее к себе, потому что ее пугали пустые бездушные комнаты, которым она не смогла подарить уют, потому что ее пугала даже темнота: такая же, которая сквозила в безжизненном взгляде роба. мы откровенничали, но никогда не переходили черту; я все еще уважал ее, как жену брата, а она доверяла мне, как другу, жаловалась иногда, хоть и пыталась сдерживаться, и порой плакала, разглядывая обручальное кольцо. роб обещал ей свободу, но подарил только заточение. не так давно она сказала, что хочет подать на развод. не сомневалась, что он даже не заметит ее отсутствия в своем доме; она подозревала его в измене и пыталась выяснить, так ли это на самом деле; тогда произошел настоящий скандал, но она убедилась в его невинности; я убеждал ее не торопиться с выводами и решениями и предлагал все обсудить с робом - они продолжали оставаться семьей и это касалось их обоих. она даже подыскала адвоката, а потом узнала, что беременна, и поняла, что не сможет уйти, не сможет воспитывать ребенка одна, не сможет лишить его полноценного вмешательства отца. зная все это, я имею огромное желание высказать все, что думаю, брату прямо в лицо: прямо сейчас его беременная жена сидит на большом расстоянии от него, наглаживает круглый живот, пока он разбирается с косяками какого-то сотрудника, вместо того, чтобы баловать ее, чтобы интересоваться ее самочувствием и хотя бы держать ее за руку. они не похожи на возлюбленных, не похожи на людей, которые друг к другу что-то испытывают, и мне откровенно жаль мэри, потому что я знаю: мой брат привязан к ней безумно, но он боится открыться ей; и все же это не повод давать ему какие-то послабляющие. сегодня они решили навестить меня, чтобы поинтересоваться, не зарос ли я плесенью в своей конуре - роб не выбирал выражения и даже бровью не дернул, когда мэри отдернула его; он просто уставился на тебя, выглядывающую из-за моего плеча, одетую в какие-то просторные штаны и футболку - одну из тех, которые отобрала изначально. мой брат не пытался быть уважительным, когда, выгнув бровь, спросил недовольно: - это кто такая? - оглядывая тебя так, словно это ты к нему ворвалась, а я раздраженно толкнул его в плечо, практически прорычал сквозь зубы: - жди снаружи, - и захлопнул перед ними дверь. к счастью, я был одет и мне не требовалось искать шмотки по всей квартире. ты растерялась моментально: я говорил тебе, что у меня есть брат, но редко упоминал о наших взаимоотношениях, которые с каждым годом становились только хуже; и, ответом на его вопрос: - чтобы ты отравливал еще и ее существование? - собирался держать вас в отдалении друг от друга как можно дольше. моя семья - не пример, не образец для подражания. мои родители прекрасные люди, но они навряд ли считают меня таковым же, а мой брат их поддерживает, и сейчас - только когда я отвечаю ему, не сдерживая свою вспыхнувшую злость, он смотрит как-то заинтересованно. откладывает в сторону телефон, отламывает вилкой кусок от шоколадного торта и запивает его своим черным ароматным чаем. мэри не рискует вмешиваться, она отворачивается в сторону окна, а я продолжаю смотреть робу прямо в глаза. его светлые волосы убраны назад, а воротничок полосатой рубашки сдавливает шею; венка бьется от напряжения на виске, а телефон продолжает вибрировать, лежа экраном вниз. он, наконец, сдается, усмехается, кривая губы, и качает головой из стороны в сторону. - ты все такой же ребенок, рик. хамишь, грубишь, язвишь. поэтому ничего и добиться не можешь. поэтому и родителей разочаровываешь. поэтому ты до сих пор один, - его голос вкрадчивый; низкий, словно шепот змеи, околдовывающий, и я невольно прислушиваюсь, напрягаясь. роб редко проходится по личности, но всегда делает это метко, всегда бьет в самую цель, если вдруг начинает раздражаться, и мне хочется ударить его прямо сейчас, хочется разбить его нос, хочется увидеть густую красную кровь на его лице, хочется, чтобы он неплохо потратился на челюстно-лицевого хирурга, и я приподнимаюсь под противный скрип ножек стула о плитку, и мэри меня опережает. она встает настолько быстро, насколько позволяет ее положение, игнорирует удивление во взгляде своего мужа, оглядывается в поисках своей сумочки, а потом понимает, что не взяла. - расплатись за меня, пожалуйста, - она смотрит в упор, и ее губы начинают по-детски дрожать, так, словно она хочет расплакаться, и я не сомневаюсь, что гормоны заставляют ее чувствовать себя гораздо хуже. я заторможено киваю и провожаю ее взглядом. роб пытается схватить за руку, перехватить, но она не подается, шепчет коротко: - оставь меня в покое и приди в себя, ты омерзителен, - и такое происходит впервые. она не сдерживается, и роб не сдерживается тоже. он открывает глупо рот, моргает медленно, и я тоже решаю его покинуть. прикладываю к терминалу телефон, стоит только официанту подойти, и ухожу из кафе, так и не допив свой кофе. домой возвращаться не хочется. я не хочу, чтобы ты видела меня таким взъерошенным, таким не невозмутимым и подавленным, потому что с этой моей стороной ты никогда не сталкивалась. потому что ты не знаешь, что порой я не знаю, как жить дальше; порой ненавижу себя за то, в какой клоунизм превращаю свою жизнь; когда веду себя так, как несчастливый человек. я трачу время до вечера на прогулки, предусмотрительно предупредив, что не вернусь до вечера. отсиживаюсь в парке, прогуливаюсь вдоль искусственных разбитых прудиков и кормлю уток. наблюдаю за уличными музыкантами и подкидываю мелких купюр в чехол от гитары, катаюсь на метро, уезжая и возвращаясь обратно. ты не строчишь миллион сообщений, но спустя четыре с половиной часа пишешь, что ждешь к ужину, и это так бьет по самому сердцу, ильза. это так топит, так душит, так окрыляет одновременно, и я не знаю, на чем концентрируюсь сильнее всего. домой я возвращаюсь торопливо, едва ли не бегу, и когда достигаю нужной двери, когда вставляю ключ в замочную скважину, ты открываешь ее с той стороны, как будто на самом деле ждала. и я знаю, что мои волосы взлохмачены, лоб блестит, а щеки покрылись красными пятнами, и от меня наверняка пахнет не очень хорошо, но ты улыбаешься. ты тянешься, чтобы убрать за ухо особо настойчивые кудряшки, чтобы дернуть колечко сережки и огладить небритую щеку, а потом сказать еще раз, что ужин уже готов. я киваю, как болванчик, и ничего не отвечаю. молчаливо иду в душ, стаскивая всю одежду. настойчиво тру кожу мочалкой, ополаскиваюсь прохладной водой и бреюсь начисто, прежде чем выйти к тебе. ты стоишь у варочной панели, раскладываешь по тарелкам жаркое из ягненка и готовить столовые приборы. я усаживаюсь неторопливо на свободный стул, проигнорировав футболку, потому что ты привыкла видеть меня полуобнаженным, и мы приступаем к ужину, а потом, как обычно, к уборке. ты складываешь остатки в контейнеры - с тех пор, как ты живешь со мной, прошло около двух месяцев, и моя квартира как будто получила второй шанс. прибавилось посуды, растений, безделушек и прочего милого барахла; я загружаю посудомоечную машину, выдавливая из себя стыдливо и неуверенно: - прости за сегодня. мой брат не умеет разговаривать с людьми. я не думал, что он решил приехать. обычно мы договариваемся заранее о встречах. ты только киваешь, мол, все нормально, но я знаю, что это не так; что его цепкий придирчивый взгляд, будто оценивающий, и интонация его голоса зацепили тебя. ты пытаешься касаться сильной прямо сейчас, но ты боишься взглянуть на меня, улыбаясь механически. я решительно настроен это исправить. - послушай, ильза, - я облокачиваюсь о край стола поясницей. ты закрываешь холодильник и поворачиваешься ко мне, прижимаясь к нему спиной. я давно хотел поговорить с тобой об этом, но все никак не находил нужный, подходящий момент, и вот он, кажется, настал, - я знаю, что не идеал. и я, скорее всего, тебя не достоин. ты заслуживаешь гораздо большего. ты заслуживаешь того, кто превратит твою жизнь в сказку, а я - , - я усмехаюсь, запускаю ладонь в пушистые волосы на затылке и ненавижу свой голос за то, что он дрожит, будто я какой-то пацан прыщавый, признающийся в чувствах первый раз. смотри, милая, вот он я - настоящий. я только и делаю, что притворяюсь, что мне все по плечу. что мне легко, и это не всегда так, - а я - это просто я. но я хочу, чтобы ты дала мне шанс. я очарован тобой, я влюблен в тебя, и я прошу тебя: давай попробуем? по-настоящему? позволь мне показать тебе, насколько ты прекрасна в моих глазах, - и ты соглашаешься. робко, неуверенно, но ты протягиваешь мне свою руку, не говоря ни слова,  и для меня это важнее любых слов. для меня это важнее чего угодно; я переплетаю наши пальцы, веду тебя в спальню, туда, где ты ночевала все эти дни, пока я обивал боками диван в гостиной. мы останавливаемся аккурат напротив зеркала. оно высокое, и можно увидеть себя во весь рост. не тем вечером, но не многим позже, я приблизил тебя к нему, а сам остановился позади. я попросил тебя смотреть, и не отворачиваться, не закрывать глаза и не говорить ничего: я раздевал тебя неторопливо прямо перед ним, а потом разделся сам; я целовал, трогал, гладил твое тело в белье - невинный серый хлопок, не соблазнительный, не возбуждающий, не сексуальный - ты зажималась и готовилась оспаривать каждое слово, сказанное мной в твой адрес, каждое слово, описывающее твою привлекательность. твою аккуратную, не маленькую грудь; твой мягкий живот, твои крутые бока и изгиб талии, твои крепкие бедра, твои круглые ягодицы, тоже - мягкие - кожа была такой чувствительной, что краснела от малейшего касания; ты смущалась, но раскрепощалась медленно и постепенно, дышала загнанно и сбивалась с ритма, пока я целовал тебя, пока избавлял от белья, пока показывал, насколько сильно ты влияешь на меня и насколько сильно заводишь - я не стыдился своей наготы, и хотел, чтобы ты не стыдилась своей, и я думал, что мое сердце не выдержит, когда ты однажды прислала фото. в тот день ты отправилась на шопинг, а я не составил тебе компанию, потому что отрабатывал законную смену. ты собиралась подкупить красок и еще чего-то для своих занятий, и думал, что этим ограничишься, но ты не остановился только на своем хобби. ты прислала фото - сначала, без лица, а потом - с ним; пальчик между губ, кончик зажат зубами, а щеки покрыты румянцем; на тебе - ничего, кроме кружева; нежный лавандовый комплект, не скрывающий ничего, практически прозрачный, состоящий из цветочной сеточки и полосок - эти фотки до сих пор хранятся в памяти моего телефона. я так ничего и не ответил тебе, потому что был, ну, знаешь, немного занят в одной из душевых кабинок посреди рабочего дня, и ты распереживалась из-за того, что я ничего не сказал. я ответил на твой вопрос вечером, не скрывая похотливую улыбку и интересуясь, в нем ли ты сейчас - и ты показала, вместо того, чтобы рассказать. такие фото больше не были редкостью, ты научилась дразнить, научилась заводить и сводить с ума, а я подбадривал, я позволял твоей самооценке расти ввысь, но проблема все еще оставалась: такой свободной ты была лишь в рамках нашей квартиры, и нигде больше.