y o u   s o   f u c k i n g
                               p r e c i o u s   w h e n   y o u
Smile

n o w
[indent] рядом с тобой - не хочется замыкаться от действительности; не хочется ускользать от реальности на перипетии каких-то зыблемых и тягучих «что если»; рядом с тобой - циклична только хаотичность неуравновешенных сердцебиений; стабильно только ощущение приятной тревоги, которое теплом юркает куда-то поглубже, на периферию затаившейся души; постоянно лишь фундаментальное желание касаться тебя - твоих губ - твоей кожи, ощущая чувствительностью человеческой плоти каждую мурашку, что проскальзывает почти незримо, - твоих волос - каждой составляющей тебя, и если бы я мог, коснулся бы и того, что таишь внутри себя; глубоко, за пределами допустимого, потому что только рядом с тобой, все сенсорные рецепторы становятся слишком чувствительными; ощущения усиливаются, откликом на твою податливость и отзывчивость; потому что только ты, заставляешь меня проносить по касательной, такие сильные эмоции и только ты, насквозь тянешь такой крепкой привязанностью, узелком завязываясь на самом конце, чтобы наверняка зацепила; чтобы никогда не исчезла. ты выглядишь великолепно, урсула: темные волосы, гладким шелком, скользят по узким плечам, откидываясь на спину; они успели отрасти, поэтому прикрывают лопатки, еле видимые под тонкой тканью длинного платья; золотистая материя струится вдоль твоего идеального тела; подчеркивает отсутствие хоть каких-то изъянов в твоей точенной фигуре - клянусь, ты лучшее произведение богов; очерчивает твою тонкую талию, до безумия аппетитные формы и бедра, прикрывая - как досадно, - длинные и тонкие ноги, покрытые загаром итальянского солнца. изящные запястья очерчены такой же изящной ниточкой серебряного браслета; длинные пальцы украшены аккуратными ободками двух колец - одно фамильное, которое ты никогда не снимаешь; второе - подаренное мною, кажется, на месяц наших отношений, - будто бы мне нужны поводы для того, чтобы одаривать тебя заботой и вниманием. аккуратная шея и острые ключицы остались без украшений, зато в ушах - длинные ниточки, сверкающие драгоценными камнями и ты так гармонично вписываешься в контингент из олимпийцев, муз, нимф и прочих бессмертных существ: ты больше всех сходишь за богиню, словно именно для этого ты и была рождена; словно кем-то свыше тебе была уготована именно эта участь и я не могу отвезти от тебя свой взгляд; от тебя, твоей безупречности в идеальной осанке и твоего совершенства в совсем короткой улыбке, что небосводом сияет вместе с искорками на поверхности твоих ореховых глаз. мой мир рухнул головой вниз; разлетелся на мельчайшие осколки во имя одной только цели; во имя того, чтобы ты собрала его воедино и придала смысл тому, что всегда казалось лишь гнойной сукровицей в божественной вековечной сути: когда жизнь тянется бесконечностью, поверь, так тяжело видеть смысл в медленном течении нескончаемого времени. секунды, минуты, часы, дни, недели - все это теряет искомую суть; сплетается воедино, превращаясь в месиво из событий, что не несут за собой никакой ценности - лживая трактовка жизни; изуродованная интерпретация существования; извращенный и ломаный подтекст какого-то несуществующего будущего, ведь косвенно, конца и края этому всему не будет, до тех пор, пока не подохнет каждый пульсар; пока небеса не затянутся затмением и пока в вечности не закончатся меридианы, сплетенные из бедствующей черноты. поверь, у меня были века для того, чтобы идти наперекор всему; чтобы разрывать себя на части и губить - свою, чужую, не важно уже чью именно, жизнь, - рвать на лоскуты и не жалеть, до тех пор, пока не надоест; до тех пор, пока подпитывать не станет одно лишь только, выскобленное изнутри, до ссадин, милосердие - к своей душе; сострадание к самому себе, изрисованное усталостью и узорчатым измождением, что истомой выскребет на поверхности дряхлого сердца, жалкую пародию на бесчувственность, от которой ты избавила меня в одночасье. звучит как чертово клише, но я не знал - не понимал - не думал, что способен настолько привязаться; и представить не мог, что способен на такой порыв раздирательных чувств. развязность; свобода; циничность и пошлость внутривенно были вшиты не разрывающимися нитями: я заливался гулким смехом, опрокидывая голову назад, каждый раз, когда представлял себя в аполлоновской ипостаси - нуждающийся так рьяно в ком-то; чтобы судьба сплелась воедино и чтобы душа сцепилась слепой преданностью и верным обожанием; мне было сложно поверить в то, что любовь может быть такой: как много примеров на вершине олимпийских пантеонов; так много доказательств тому, что в отместку, останется лишь истерзанное сердце - во имя чего? мне потребовались века; потребовались тысячи лет для того, чтобы заткнуть голос своего разума причиной; поводом, что гордо носит твое имя и что пахнет твоими пряными духами, от которых голова кружит, а сердце истошно скулит нескончаемой тоской по тебе. в мире нет таких чувств, которые ты не сумела бы пробудить во мне: моя любовь была вязкой на вкус; ядовитой и требовательной, в той взаимности, которую я вымаливал; моя любовь была червивой и болезненной на ощупь, в оттенках и в остаточном ощущении на кончике языка после длительного поцелуя, но ты, белладонной обложила мое спертое и застоялое сердце, терпеливо выжигая незаживающие щербины. моя любовь была жестокой в своем проявлении; нездоровой, неумелой и корявой, ощущаясь дискомфортом в межреберье: как чертова деталь, которой никак не найду свое применение, но ты научила; ты показала; ты не оттолкнула, пусть и следовало. моя любовь зародилась в одном из двух предсердий, притупляя все остальные чувства; все остальные желания, сходя с орбит только для того, чтобы тебя выстроить эпицентром моей вселенной; чтобы вокруг тебя кружились все атомы и все частицы; чтобы в тебе обосновалась мое мироздание и чтобы в одном твоем взгляде, микрокосмосом, зародился конгломерат из всего, что я ощущаю по отношению к тебе. на словах - все проще; на деле - нам потребовалось немало времени для того, чтобы позволить этому случиться; чтобы свыкнуться; чтобы убедиться в том, что тяжесть в груди - не наваждение; что нарывы на сердце - это оно трещит, разбитое; раздавленное язвами от лжи, вранья и грязи моих поступков, за которые, поверь, я расплатился сполна, нажираясь болью. я любил за нас двоих тогда, когда ты замыкалась в том, что ощущаешь; когда отрицала, по-детски закрывая глаза, надеясь что дымка рассеется; что это лишь сонливый морок уставшего разума: твое сердце всегда принадлежало лишь тебе одной и ты не позволяла никому им овладеть; хранила бережно в зажатых ладонях и верила; так слепо верила, что оберегаешь, ровно до того момента, как я насильно не вырвал его и позже, растоптал в ногах, потому что хотел тебя себе; потому что хотел его уберечь, а ты не позволяла. такие как ты - боятся любить; такие как я - верят что любить не умеют. как иронично, что мы сумели доказать друг другу обратное. и я четко ощущаю это в тот момент, когда ловлю твой взгляд: ответный; полюбовный; счастливый, с другого конца зала, будто бы хочешь убедиться в том, что я с тебя глаз не отвожу весь сегодняшний вечер - на самом деле, как и в любой из других. ты отвлекаешься лишь на мгновение; пухлые губы, подчеркнутые неяркой помадой, дрожат в уголках, вырисовывая едва заметную улыбку - словно хочешь, чтобы ее заметил только я один; будто бы у нас есть наш особенный язык жестов, через который мы способны проявлять все наши чувства. ты стоишь у широкого окна, поодаль от столпотворения всех остальных, наслаждаясь компанией афродиты, с которой ты уже давно знакома и которая, так заботливо воркует вокруг тебя весь сегодняшний вечер, отвлекаясь лишь для того, чтобы изредка уединиться с аресом, который терпеливо старается не давить, позволяя ей привыкнуть к новому статусу их отношений. заботу афродиты можно легко объяснить: впервые за столетия, она появилась в обществе других богов, и попытками познакомить тебя с остальными - она изворотливо увела тебя из моей цепкой хватки, убеждая что у нас еще будет время побыть вместе, - она пытается не выдать то, как сильно, на самом деле, истосковалась по другим; как сильно переживает. по твою левую сторону - персефона, дружелюбно улыбаясь, поглаживает твою ладонь, пытаясь снять напряжение и заставить тебя чувствовать себя комфортно среди тех, о существовании которых, всего несколько месяцев назад, ты даже не подозревала. невольно, я напрягаюсь, когда рядом с вами возникает гера: она тепло обнимает тебя, фокусируя на тебе все внимание и я чертовски злюсь, что не слышу ваш разговор; не знаю о чем она тебе говорит и не знаю почему, твоя спина, струной напряженно выпрямляется, будто бы ты испытываешь какое-то особенное волнение от знакомства с ней. о том, что я приду с тобой знали все и ровным счетом все прекрасно понимали, насколько это важный шаг для меня: ничего не ощущается так правильно, как твое нахождение здесь; ничего не ощущается так на своем месте, как ты, в компании других богинь и я чувствую как ладони покрываются тонкой пленочкой пота, когда вспоминаю о разговоре, который должен был состояться еще несколько недель назад, но который я умело откладывал на потом; оттягивал до последнего и тянул - я понимаю, что сегодня нам нужно будет обязательно поговорить. после того, как я впустил тебя в свой мир; после того, как показал тебе это все и после того, как позволил тебе свыкнуться с принятием моей правды. я нервно тру ладони о черную ткань штанов, пытаясь унять переживание и напряжение: гера, по всей видимости, хотела о чем-то поговорить с тобой наедине, потому что афродита уклончиво уходит в сторону, а персефона цепляется за ладонь цербера, который, верным псом, не отходит от нее ни на шаг и тянет его за пределы зала, куда-то на улицу. я не решаю встрять в разговор, но мне и не нужно: ты улыбаешься верховной богине, когда она удаляется, а я цепляюсь за эту возможность для того, чтобы подобраться к тебе поближе. к счастью, я уменьшаю дистанцию между нами предельно быстро; подхожу сзади, рукой обхватывая твою тонкую талию, прежде чем губами коснуться оголенного плеча: — надеюсь, они не успели тебя утомить, — горячим дыханием заставляю тебя легонько вздрогнуть, пока короткими поцелуями вырисовываю влажную дужку - без стеснения от внимания вокруг нас, - выше, оставляя очередной поцелуй на шее, которую ты податливо вытягиваешь ряди моего удобства, — теперь моя очередь наслаждаться тобой. — шепчу тише, подкрадываясь к твоему уху и касаясь чувствительного места за ним, ощущая как ты вся обмираешь; обмякаешь в моих руках и позволяешь мне тебя развернуть, осторожно и аккуратно, ко мне лицом; коротко улыбнуться и коснуться, наконец-то, губами твоих губ. ладонь путается в твоих волосах и я хочу углубить поцелуй; хочу жадно сминать твои, увлажненные бальзамом, губы, чтобы съесть его, а следом и твою помаду; чтобы губы опухли от моих настойчивых и жадных касаний, но вместо этого, я отстраняюсь, избавляя тебя от смущения, пусть и не убираю свои руки окончательно, все еще желая ощущать тебя. — что думаешь? — и сейчас, я, как иронично, говорю не о поцелуе, а о знакомстве с остальными богами. ответом, ты устало улыбаешься и я знаю, что должен поговорить с тобой обо всем сегодня; знаю, что это будет правильно, пусть я так боюсь услышать твой ответ; пусть я так страшусь услышать твой отказ. — я знаю какими заносчивыми они могут быть, и ты, должно быть, устала от светских разговоров, так что, — тепло улыбаюсь, поглаживая твою ладонь своим большим пальцем, пытаясь расслабить, — хочешь отлучиться ненадолго? — ответом служит твой кивок и я моментально цепляюсь за твою ладонь еще крепче, неторопливо уводя тебя к выходу из зала. ты идешь следом; не задаешь вопросы и доверяешь мне полностью, пока мы спускаемся по круговой лестнице и направляемся к входной двери. к счастью, на улице достаточно тепло для прогулки в саду; к счастью, там получится уединиться и если с каждым шагом, я ощущаю как ты расслабляешься, чувствуя тотальный комфорт и спокойствие в моем присутствии,  тогда я, с каждым шагом, напрягаюсь все сильнее, потому что впервые позволяю себе осознать: я так боюсь тебя потерять, урсула, но именно это и случится, если сегодня ты ответишь мне отказом.

a n c i e n t   g r e e c e
[indent] весенние дионисии в этом году выдались размашистыми: год оказался крайне плодотворным; земли были урожайными; реки, берущие начало в горах пинд, не иссякли даже знойным летом, а кровавые войны обошли стороной греков, из-за чего, празднества и пиршества собрали больше людей; они кажутся более красочными, а звонкий смех, раздающийся с каждого городского уголка, более раскатистым. больше всего, я любил спускаться на землю в эти дни: улыбка не слетает с губ, пока светлые пряди прилипают ко лбу и я торопливо скольжу вдоль прилавков с фруктами - периодически, срывая виноградинки с пышных гроздей, и закидывая их в рот, чувствуя приторно-сладкий вкус на кончике языка; пока в разноцветных палатках, торговцы, пытаются впарить горожанам свой товар; пока, вдоль каменистых дорожек вышагивают молодые гречанки в самых дорогих своих хитонах, увешанные медными украшениями и собранными кверху, волосами; вокруг фонтанов собираются молодые парни и девушки, вслушиваясь в стихи новоиспеченных поэтов, а на центральной площади устраивают целые театральные представления. дионисии всегда становится главной возможность для афинских драматургов представить людям свои произведения и, не считая вечерних танцев, обилия вина и красивых девушек - это была моя любимая часть каждого праздника. следом, также торопливо скользя по шумным и переполненным улочкам, семенит гермес который не любит такое столпотворение людей, но который согласился составить мне компанию сегодня: он спускается на землю также часто, как это делаю я и на земле, ровным счетом как и мне, ему бывает комфортнее. зачастую, он спускается по поручениям громовержца, а позже, по собственному желанию, задерживается на день, порой два, успев обзавестись своим домом на земле, тем самым стараясь скрасить свое бессмертие новыми ощущениями. за толчеей, шумом и сутолокой взгляду тяжело зацепиться хоть за один, мимо проходящий, силуэт: где-то в дали я различаю знакомые мне очертания эйрены, которая прячется за распущенными, густыми волосами; путает пальцы в белоснежных тканях своих одеяний и закрывает глаза, откидывая голову назад, довольствуясь ощущением спокойствия и воцарившегося мира; где-то мельком, в четких абрисах и контурах, заметны хариты, неразделимые друг от друга, но не пропускающие ни одного земного чествования, питаясь изнутри человеческой радостью и весельем. я чувствую удовлетворение; ощущаю себя по-настоящему счастливым здесь и сейчас, потому что это именно та жизнь, которая доставляет мне удовольствие; это именно та жизнь, из которой соткана вся моя суть; наслаждение, которым пресыщена моя квинтэссенция: сытость и угождение - первооснова моего имени; синоним моей божественной природы, о которой поют дифирамбы человеческие творцы; которой шепчут молитвы на мраморных полах посеревших храмов; которой превозносят подаяния и которую, превращают в духовный идеал - не всем богам должны покланяться из страха; не каждый бог, должен внушать ужас, ковыряясь в девственно-чистой наивности человеческих душ. я поощрял в людях разврат; неверность и искомое чувство пьянящей эйфории; я позволял им жить так, как живут чертовы боги на небесах и примером, следуя возложенной в подкорку человеческой веры, идеологии, вторил: я не давал обещаний ни одной смертной, в кровати которой проводил очередную ночь; уходил не дожидаясь рассвета и без приторно-сладких поцелуев на прощание - это сфера деяния афродиты и ее тошнотворной любви, которая никогда не заставит ощущать что-то столь же сильное, как возбуждение что бурлит в крови; как моментальное желание избавиться от той пустоты внутри, которую, лживо, переполняю сильными эмоциями - тяну их до предела и рву на части, лишь бы ощутить что-то; лишь бы почувствовать и убедиться в том, что я действительно существую. поэтому я так люблю такие праздники; до одури и до безумия обожаю толкотню и гомон, что не позволяет головой нырнуть в одиночество; они, милостиво, от нее спасают. я кивком указываю гермесу в сторону амфитеатра, где собираются, толпой, люди: до восхода солнца еще как минимум несколько часов, ведь я знаю точно, когда именно аполлон рассечет небо на своей колеснице, забирая солнце за собой. привлекать внимание не хочется, пусть я и знаю что меня никто и не узнает во мне: пронесутся глазами вдоль знакомых черт, но не задержатся, а когда опомнятся - станет слишком поздно и меня уже не будет рядом, поэтому мы занимаем верхние ряды, откуда вид открывается на всю арену. на импровизированной сцене несколько актеров: театральные хламисы и хитоны, указывают на роли, которые они отыгрывают. совсем молодой юноша - на вид, лет восемнадцать, горделиво приподнимает подбородок кверху. блондинистые волосы вьются большими локонами, спадая на лоб и шею; в золото вплетен серебряный, лавровый венок, который ярко блестит под лучами полуденного солнца; его губы искривлены в надменной улыбке, а взгляд устремлен куда-то ввысь: его называют дионисом, и я лишь иронично усмехаюсь высокомерию в осанке того, кто лишь изображает бога. — по мне так очень на тебя похоже. — гермес не сдерживается; смеется и пинает меня локтем в предплечье, будто бы считывая с моего лица - мои же мысли. — совершенно не похоже на меня. — говорю с вполне серьезным выражением лица; щурю глаза, словно пытаюсь присмотреться получше к парнишке на сцене, теряя полностью суть надуманной истории о событиях, в которых я никогда не участвовал, — потому что я лучше. — серьезность быстро соскальзывает с моего лица; оставляет место лишь для ответной улыбки и я откидываюсь назад - на удивление, с каждым годом, театр становится все более предсказуемым, но людям вокруг это зрелище нравится, потому что все восторженно наблюдают за вторичной игрой актеров, переполняясь еще более крепкой верой в меня. я начинаю быстро скучать; ерзая уже минут через десять, в самом разгаре ключевого трагичного момента: готовлюсь потянуть гермеса за собой обратно на площадь, чтобы смочить горло полу-сладким вином, но мой взгляд цепляется за тонкую и хрупкую фигуру девушки, которая скользит в самый центр амфитеатра; которая приковывает к себе все взгляды своей изящностью и неземной красотой, скрытыми за темными, пышными прядями волос; за белоснежной тканью туники, уложенной на одно плечо и полностью оголявшее второе, узкое и напряженное, от волнения, что испытывает под пристальным вниманием публики. ее стройность подчеркнута тонким, двойным поясом, на уровне талии и бедер и ее голос такой пьянящий в своей мягкости и теплоте; в своей нежности, которая скользит в самых простых и незатейливых словах. я был падок на женскую красоту; был падок на молодость, невинность и страсть, которая бушует в девичьих ласках, когда они чувствуют то, насколько они, по-настоящему, желанны; я был падок на смертных и никогда не отказывал себе в этой маленькой приходи - провести с ними одну ночь, нашептывая им на ухо льстивые слова о их безупречности; поцелуями прерывать сбивчивое дыхание и влюбляться в эту свободу, которая позволяет все это делать. уже через час, она оголяла свое тело передо мной - еще чуть-чуть, и покрываясь неровным, но здоровым румянцем, оголила бы и душу, если бы я того захотел; губами неразборчиво мазал по ее телу, оставляя влажные следы, пока пальцы старательно изучали каждый сантиметр безгрешности; сбивчивым дыханием опалял чужую кожу и двигался в такт приглушенным стонам, чтобы глаза на выдох и последний толчок, которому отдаюсь сполна, выбивает весь воздух из легких, оставляя после себя опустошение - которое предпочитаю не замечать; которое игнорирую, потому что верю что это лишь признак отсутствия хоть каких-то чувств: никакой привязанности; никакого сочувствия; никакого сожаления и никакой любви - я бог веселья и наслаждения и мне не присуще давиться тяготящими чувствами; мне не присуще романтизировать то, что существует лишь в переизбытке эмоций в одном только моменте; я не умею возносить то, в чем не нуждаюсь и даром, поэтому горло смоченное теплым вином, лишенное привкуса свежести; последний, брошенный на нее взгляд и я покидаю ее, не позволяя ей даже запомнить мое - выдуманное, - имя. это ни к чему, потому что интерес был мимолетным; заинтересованность - скоротечной; кровью подбило лишь возбуждение, утоленное ответными прикосновениями. если я увижу ее еще раз в афинах - никогда не вспомню о том, что было; никогда больше не зацеплюсь взглядом, потеряв весь интерес к тому, что умудрился присвоить себе. на улице уже потемнело, но людей не стало меньше: огонь, негаснущим светом, подпитывает в людях желание жить. со стороны центральной площади слышна громкая музыка; ломанные, хрипящие и пьяные голоса неразборчиво напевают незнакомые слова; точенные фигуры двигаются в ритм веселых мелодий и вино плещется за края; проливается, подпитывая собой землю и я не сдерживаю улыбку - мне нравится быть таким; мне чертовски нравится быть собой. гермеса я нахожу на краю обрыва скалистого выступа, который служит нам дорогой домой; он напевает себе под нос какую-то мелодию - кажется, ее всегда исполняют музы аполлона, - пальцами он перебирает травинки под собой, отщипывая по одной и лишь медленно поворачивает голову, когда слышит мои шаги. я неторопливо подхожу ближе; усаживаюсь по левую сторону от него, упираясь ладонями о землю и откидывая голову назад: в этом молчании есть что-то умиротворяющее, даже под шум города, который предстает как на ладони с этого места. гермес ерзает и я чувствую, как он поворачивается ко мне, взглядом цепляясь и мешкая, будто бы перебирая собственные мысли в голове: — ты никогда не думал остепениться? — я шумно вздыхаю; неторопливо выпрямляюсь, сгибая одну ногу в колене, — ты о чем? — конечно я знаю о чем он говорил; конечно я знаю, почему в голове гермеса появились эти мысли. последние пару месяцев, он без устали говорит об одной из муз аполлона; он постоянно околачивается возле нее и проводит с ней чуть ли не свое время на олимпе - его влюбленность заметна даже невооруженным взглядом, но между ними существует целая пропасть, в лице одного именитого бога, с которым она так тесно и плотно связана и гермеса это грызет изнутри. каллиопа предана в своих моральных заветах аполлону; идеализирует его образ и поклоняется его личности, выискивая в его образе вдохновение, а в его жестах успокоение и к такому помешательству, иначе это не назовешь, со стороны муз - привыкли все. только не гермес, который, совершенно точно, не хочет ее делить ни с кем: нужно быть слепым, чтобы не заметить как ревность увлажняет его глаза. — тебе никогда не хотелось обзавестись чем-то серьезным и долговечным? — губы больше не извиваются дугой в улыбке; взгляд упирается в какую-то отдаленную точку и я позволяю себе поддерживать молчание между нами, прежде чем тяжело вздохнуть, руками помогая себе подняться с холодной земли; хлопнуть гермеса по плечу, призывая его пойти за мной, в сторону дома. — не думаю что в мире существует девушка, ради которой я смог бы отказаться от этого всего. — я пожимаю плечами; уголок губ дрожит в пародии на ухмылку, после чего я торопливым шагом отхожу от обрыва. и в мире правда не было никого, кто смог бы перевернуть все мое сознание низом кверху; не было такой, что научила бы меня чувствовать. а потом появилась ты.

                               i   j u s t   h a d   t o
l e t   y o u   k n o w   y o u ' r e
Mine

t w o   m o n t h s   a g o  /  p a l e r m o
[indent] в последнее время, я полюбил италию еще сильнее: раньше, она напоминала мне, пусть и косвенно, о моей позабытой сути; о божественном прошлом и том, что кажется плодом воображения; раньше, эта страна витала флером ностальгии и глубинной, треморной тоской по былым временам. почти никто из богов не ехал в грецию - вспоминать о прошлом; о том, что потеряли и чего лишились было слишком больно, и мы довольствовались крупицами лживых отголосков наших жизней. сейчас - италия ассоциируется плотно с тобой и именно поэтому, я испытываю особый трепет каждый раз, когда возвращаюсь домой. ты знала о том, что мои поездки в штаты - не деловые; заподозрила сама, напрямик задала вопрос и получила тот самый ответ, в котором нуждалась: почти все остальные олимпийцы живут там и я, преданно навещаю их со стабильной периодичностью и изменять своим привычкам не намерен. я предлагал тебе поехать со мной лишь единожды - ты отказалась, потому что не была еще готова к этому. ты дала мне второй шанс; позволила мне снова доказать тебе, как сильно я в тебе нуждаюсь и ты позволила самой себе, снова мне довериться. тот самый разговор был тяжелым; остался в подкорке памяти самым паршивым воспоминанием, связанным с тобой и я стараюсь его искоренить; стараюсь отпустить прошлое и позволить себе вдоволь наслаждаться чувствами, которые я никогда до этого не ощущал. мы позволили себе начать все с нуля; позволили нам научиться уживаться друг с другом и позволили себе любить. вначале робко; недоверчиво и не скрывая дрожи в тонких пальцах; набираясь уверенности и не отрицая желаний - всегда слишком интимных; переполненными яростным вожделением и нескончаемой тоской друг по другу: мы были рядом; вплотную, телом к телу, но даже этого было недостаточно. моя любовь к тебе крепчала; в узах с привязанностью, обожанием и полюбовной преданностью, ветвями разрастались вокруг сердца и расстилали собой низ живота; переворачивали все вокруг оси солнечного сплетения наших тел и мы с тобой, в своих эмоциях, что крепчали ежесекундно, сияли ярче горячей бетельгейзе. тысячи лет одиночества - такая мизерная оплата за день рядом с тобой; столетия обреченные на зияющую пропасть в реберной решетке - стоят тепла, податливости и мягкости твоего тела в моих руках; каждая сотая ночь, проведенная в уничижительном самокопании, равносильна одной только ночи умиротворенного сна, грудью к твоей спине; ладонью по поверхности плоского живота и сухими губами к теплой и мягкой коже твоей шеи. нам потребовалось несколько месяцев для того, чтобы привыкнуть; для того, чтобы начать нуждаться друг в друге слишком сильно: я не торопил; позволял себе подстраиваться под твои желания и шел на поводу того ритма, который ты выбирала для нас; тянулся, когда понимал что ты жаждешь большего и нежно поглаживал тыльную стороны ладони, когда ты не хотела торопиться. тем не менее, мы проводили вместе критически много времени: будь то на твоей работе - я помогал тебе справляться со своим бизнесом, не претендуя ни на что и позволяя тебе заключить самые выгодные сделки, зная, что моя винодельня не прогорит и не потерпит значимые потери, от отсутствия каких-то партнерств; будь то в твоей квартире или моем доме; в каком-то дорогом ресторане или за городом, на выходных. мы были вместе почти всегда и меня устраивала наша близость: мне до безумия нравилось то, как ты на меня смотришь; нравилось, как реагирует твое тело, ответом на мои прикосновения; как замирает сердце в груди, откликом на мои поцелуи; как кожа покрывается мурашками и раскаляется, когда между нами исчезает малейшая преграда в виде тонких слоев одежды. не удивительно, что спустя несколько месяцев, я, невзначай, даже не надеясь на твой положительный ответ, предложил тебе переехать ко мне. после твоего развода, ты жила в квартире в центре города: денег хватало на частный дом, но ты не торопилась им обзаводиться. постоянно говорила о том, что это слишком серьезное решение; слишком много забот и волокиты и ты проводила в моем особняке каждые свои выходные. позже, туда перекочевали твои личные вещи и твой переезд был лишь вопросом времени. ты не просила дать тебе подумать; не посмотрела на меня озадаченно: ты моментально ответила согласием, словно этот шаг - что-то самой собой разумеющееся. потому что нет ничего правильнее - чем ключи от моего дома на твоей связке; нет ничего правильнее - чем твоя машина в моем гараже; нет ничего правильнее - чем ты, засыпающая, каждую ночь, под моим боком. впервые за все то время, что я себя помню, я ощущаю что моя жизнь обрела смысл; что она складывается именно так, как должна была и боже, не позволь мне даже подумать о том, что я могу тебя лишиться. я паркую свой красный кабриолет на подъездной дорожке; прямо напротив закрытых ворот гаража - прямиком из аэропорта я вернулся домой, к тебе, пусть мне и следовало заехать в офис за документами, но я решил что это подождет. я знаю что у тебя сегодня выходной: ты упоминала об этом вчера, во время нашего короткого звонка, отвечая на вопрос о своих планах на этот день и я торопливо выскальзываю из салона, закатывая рукава белой, просторной рубашки, большим шагом пересекая территорию и оказываясь напротив входной двери. я слышу приглушенный шум со стороны кухни и не мешкаю, направляясь прямиком в нужную мне сторону, чтобы застать тебя на высоком стуле возле кухонного островка, попивая белое вино из стеклянного бокала, - совсем недавно откупоренное, судя по содержимому бутылки, фокусируя все свое внимание на экран ноутбука. я улыбаюсь довольно, когда ты ловишь мой взгляд и отвечаешь тем же; когда буквально подрываешься с места и устремляешься в мои объятья: я был в нью-йорке четыре дня, но этого времени хватило вдоволь для того, чтобы истосковаться по тебе. губами осторожно клюешь меня в губы; утыкаешься носом в ямочку моих ключиц и вся обмираешь, пока мои ладони прижимают тебя крепче, поглаживая твою талию, а мои губы целуют в макушку головы, замирая на несколько минут. в этой нежности проявляется все, что мы чувствуем; в этих касаниях заточена вся моя любовь к тебе; все эти жесты обветрены трепетом и лаской, которыми пытаюсь окутать нас с тобой, словно заключая в отдельный мир, принадлежащий и разделенный только между нами двумя. — я скучал. — ответом служит твоя ответная чуткость; ты тянешься губами к моим и я поддаюсь вперед; целую голодно и жадно, доказывая тебе, как сильно, на самом деле, истосковался; позволяю себе задерживать дыхание и не отрываться, даже когда легкие начинают зудеть от нехватки кислорода; сминаю губы нестерпимо, потому что этого мало - критически мало. ты нехотя отталкиваешь; замираешь лишь на секунду, пытаясь привести в норму сбитое дыхание, после чего семенишь вопросами, возвращаясь на свое место. стоит признаться, эта поездка была богата на события, в главе которых новость о свадьбе аида и афины. я удивлен, что первый не сообщил мне об этом раньше: он сиял изнутри и не скрывал удовольствия, когда говорил мне об этом, разливая виски по стаканам в своем кабинете. я был рад тому, что его жизнь наконец-то налаживается; тому, что афина наконец-то ответила ему взаимностью и тому, что спустя века подпитанные яростью; гневом; враньем и тщеславием - мойры оказались благосклонны к нему и аид наконец-то обрел толику того счастья, о котором он грезил с самой юности. его любовь к ней отличалась от его выдуманной сущности: в его взгляде чувствовалось тепло, что опалило бы собой даже поверхность долбанного солнца; в его словах, когда он упоминал ее имя, ощущалась любовь, в масштабах превышающая даже бескрайний млечный путь. аид сиял изнутри этим счастьем и, естественно, он попросил меня быть его шафером - пусть нам и далеки человеческие обряды и традиции и пусть все и пройдет по тому обычаю, который затаен в нашей сути, аид хотел сделать все правильно и он хотел, чтобы я был рядом с ним в тот день, как самый близкий его друг. ответом, я рассказал ему о тебе и он потребовал, чтобы ты приехала вместе со мной - разве я мог отказать своему старому другу в этой приходи? особенно когда осознал: лучшего случая для того, чтобы показать тебе мой мир, не будет. ты достаешь еще один бокал из верхнего шкафчика; наполняешь его вином и протягиваешь мне - я делаю короткий глоток и, кажется, о моих рабочих планах на сегодня можно забыть. ты задаешь вопросы; спрашиваешь о моей поездке, а я оставляю бокал на мраморной поверхности островка, расстегивая верхние пуговицы рубашки, мягко взъерошивая отросшие волосы, достаю из холодильника пармезан, оливки и козий сыр. — все замечательно. иногда, я успеваю позабыть о том, как сильно мне их не хватает. — мягко улыбаюсь, выуживая из выдвижного шкафа зиплоки с орехами и сухофруктами; из соседнего - деревянную досточку; а из магнитного держателя - нож средних размеров. я аккуратно перекладываю все это напротив тебя, заставляя тебя, тем самым, отключить ноутбук и отодвинуть его в сторону, после чего сцепить пальцы рук, подпирая ими подбородок. ты смотришь внимательно и заворожено, пока я начинаю нарезать сыр неровными кубиками, продолжая незатейливый разговор. — аид, — невольно, твои глаза расширяются и я торопливо мотаю головой, — он не такой, каким его считают люди. вам бы подкорректировать ваши легенды и мифы, они все чертовски несправедливы по отношению к богам, мы не настолько аморальны. — я мягко смеюсь, перекладывая сыр на дощечку и открывая банку с оливками. — в общем, аид мой самый близкий друг и я узнал что он женится, — я отхожу к раковине; сливаю жидкость, после чего возвращаюсь к тебе, раскладывая их аккуратно возле остальных аперитивов. — это долгая история, но я надеюсь ты согласишься пойти со мной? — я замолкаю, горстями выкладывая орехи и сухофрукты, после чего сажусь на высокий стул напротив тебя и делаю небольшой глоток вина. ты не торопишься прерывать молчание; скорее - стараешься уложить неразборчивую и не особо детальную, информацию, в своей голове и я позволяю тебе все обдумать. я рукой обхватываю твою; пальцами провожу вдоль выпирающих костяшек, пытаясь дать понять, что я всегда буду рядом; задумчиво хмурю брови, после чего возвращаю свой взгляд на тебя: — у меня нет никого ближе чем они, урсула, и это очень важно для меня. — потому что я хочу довериться тебе; потому что хочу показать обратную сторону моей правды; потому что хочу, чтобы ты поняла: теперь ты - неотъемлемая часть моей жизни. — я хочу чтобы ты была рядом со мной. хочу, чтобы ты увидела то, что я никому и никогда еще не показывал. это много значит для меня. — ты - много значишь для меня. и я ощущаю как тяжесть размеренно покидает мое тело; чувствую, как облегчение, за шиворотом, проскальзывает пеленой из тепла, когда ты позволяешь себе широко улыбнуться; когда киваешь неторопливо и отвечаешь согласием. такая маленькая прихоть - которую ты исполняешь; такая обширная уверенность в том, что мы движемся в правильном направлении.

o n e   m o n t h   a g o  /  n e w   y o r k
[indent] я так и не смог превратить америку в свой дом: заметка - не пытался и никогда не хотел. когда олимпийцы покинули европу, в пользу нового света, я не торопился следовать за ними. что-то, на инстинктивном уровне, держало; не позволяло мне покинуть италию, корнями втягивая в плодовитую землю и я предпочел свое личное желание - удобству. я срывался с места и летел в штаты стабильно один или два раза в месяц, в зависимости от обстоятельств или от приглашений, который я не мог игнорировать, да и не хотелось, если честно. олимпийцы были моей семьей; были последними крупицами почавшего дома; были единственными из тех, кто всегда будут стоять за меня стеной и которые не отвернутся, не смотря ни на что и эта крепкая привязанность толстыми жгутами зазывала меня обратно. все же, в нью-йорке я так и не обзавелся своим домом, только просторной квартирой на манхэттене, которая не была обжита и в которой, почти вся мебель все еще пахла новизной. несколько лет назад, я даже думал о том, чтобы продать ее - к счастью, финансы позволяют мне снимать номера в отелях каждый раз, когда я навещаю остальных богов и по сути, в собственном жилье я не нуждаюсь, но что-то останавливало. ты говорила что никогда не была в америке; говорила, что не покидала пределы родного континента и пару раз, упоенно говорила о том дне, когда ты посетишь эту страну вместе со мной. чем чаще я думал о потенциальности совместной жизни с тобой, тем чаще ловил себя на мысли: я бы привез тебя сюда. либерализм и свобода американской культуры вытеснила бы из тебя последние крупицы фамильной консервативности. ты бы научилась дышать полной грудью; ты бы вдыхала клубы свободы и подпитывала бы ею любовь к своей жизни; ты стала бы счастливее, оборвав последние связи с тем, что когда-то, ограничивало тебя, запирая в золотой, но все-таки клетке; препарируя твой мозг идеями и глупыми фантазиями о том, что счастье может быть только таким: насильственным; болезненным и жертвенным. тут, ты бы узнала, что счастье на вкус совершенно другое; тут, ты наконец-то смогла бы распустить свои крылья, растирая границы где-то на побережье атлантического океана и дышать, наконец-то, стало бы легко. ты не часто, но говорила о своих напряженных отношениях с матерью - особенно после развода; изредка, дергалась, когда я говорил о том, что мог бы познакомиться с твоими родителями; единожды, сказала что не хочешь этого. ты не часто, но говоришь о том, что в палермо не можешь расслабиться на все сто процентов; грезишь об отпуске - на побережье черного моря, желательно, лишь бы подальше от родной италии и возгораешься миллиардом ярких искорок, когда я обещаю что мы поедем куда угодно; куда ты только пожелаешь. я знал, что через год или два, когда ты будешь готова к чему-то более серьезному, я предложу тебе покинуть пределы родной страны - мы не продадим ничего из нашего имущества, периодически возвращаясь в наше родное палермо: но чем чаще я думал о нашем общем будущем, тем сильнее бился о затворки неизбежности, которая тугим узлом завязывалась в самом низу живота; неотвратимости и неминуемости, которые пахнут тяжелым воздухом, что застыл в небе перед началом грозы. я предпочитаю думать об этом редко: получается, на деле, паршиво. между нами больше нет никаких границ; никаких утаек и тайн, но есть чертово различие: ты все еще смертная; твоя жизнь, все еще, мелкими песчинками оседает на дно, проскальзывая через пальцы. ты говорила, что знаешь: это ненадолго и это злило, урсула; так злило твое смирение и принятие того, что в вечности для тебя нет места. я чувствовал свою беспомощность; бился о затворки своей слабости, лбом упираясь в собственную немощь. я знал, что у этого есть только одно решение; знал, что готов на колени перед зевсом пасть, вымаливая чертового бессмертие для тебя, если он того потребует: и именно во имя этого, я выезжаю за пределы города, скользя по ровной трассе, вдоль высоких хвойных деревьев, прямиком в сторону загородного дома громовержца. о моем приезде он был предупрежден заранее: и пусть я никогда не входил в число его любимых богов, он относился ко мне с терпением и определенным уважением, поэтому лишь мягко убедил, что в его доме - мне всегда рады. я паркую черную хонду, взятую напрокат, напротив кованных, высоких ворот: в этом доме я бываю каждый раз, когда прилетаю штаты - так уж вышло, что дом зевса и геры всегда становится ключевым местом наших встреч и пересечений, и, на удивление, оказавшись на знакомой мне территории, я чувствую тотальное спокойствие. словно я вернулся домой. тем не менее, от осознания того, что собираюсь у него просить, нервозность тошнотой подбивает к глотке; я раздраженно чешу оголенное предплечье - из-за работы я всегда ношу рубашки, поэтому сейчас футболка ощущается предельно неудобной; дергаюсь, после чего выбираюсь из салона, блокируя машину и проскальзывая внутрь двора, позже - внутрь дома. он встречает меня звонким, детским смехом, который раздается из гостиной и я нерешительно направляюсь в ту сторону, откуда исходит шум, чтобы застать картину, которая никак не вписывается в мое видение верховных богов: зевс - его непривычно видеть не в официальной одежде, а в домашних, широких штанах и белой футболке, - подставив ноги под себя, увлеченно пытается разобраться с нерабочим механизмом детской игрушки, пока младшие из его детей - светловолосые близняшки, полная копия громовержца, сидят по обе стороны от него. девочка, увлеченно цепляется за его руку, заливаясь смехом каждый раз, когда он что-то шепчет ей; мальчик, старательно следит за взглядом своего отца. позади, на диване, прикрывая коленки тонким одеялом, сидит гера: одной рукой она держит небольшую книжку, расслабленно скользя глазами по строчкам; второй, свободной, она поглаживает волосы своего супруга; путает пальцы в светлых прядях и скользит, подушечками, ниже, нежно очерчивая шею в предельно интимных и заботливых прикосновениях. о разладах в их отношениях знали все, пусть никто напрямик никогда не спрашивал: сейчас, кажется между ними, впервые за долгие столетия, снова возлегло умиротворение и я мягко улыбаюсь, прежде чем прокашляться, привлекая к себе внимание. гера дергается; почти моментально откладывает книгу в сторону и встает с дивана, мягко улыбаясь в знак приветствия. я почтительно склоняю голову - привычкой, которой следую всегда, - вначале перед ней; следом - перед ним и наблюдаю за тем, как зевс говорит детям о том, что ему нужно отлучиться ненадолго. дети кивают, пока гера подхватывает девочку на руки; хватает мальчика за небольшую ладошку и выводит их на задний двор, предварительно закрывая за собой стеклянную, выдвижную дверь. я не боюсь того, что она услышит наш разговор и я знаю, наверняка, зевс и сам ей все расскажет после того, как я уеду: но я благодарен ей за возможность поговорить с громовержцем наедине. — прости, дионис, я полностью забыл о том, что ты заедешь сегодня. — зевс выглядит умиротворенно; расслабленно и предельно спокойно: я редко видел его именно таким, не вздернутым какими-то серьезными проблемами и незыблемыми тревогами. — я могу заехать завтра если я не вовремя, или, — он мотает головой; жестом приглашает меня пройти вперед, в то время как сам поправляет волосы, покрытые едва заметной сединой и отворачивается. я прохожу внутрь; занимаю одно из кресел, куда он жестом указал и замком сплетаю пальцы перед собой, наблюдая за его передвижениями. зевс подходит к барному шкафу вдоль отдаленной стены; мешкает ненадолго, после чего поворачивается ко мне, натыкаясь на мой пристальный взгляд: — вино или что-то покрепче? — он отворачивается; задумчиво всматривается в содержимое полок, и не дожидаясь моего ответа, достает бутылку вина: знакомая этикетка указывает на то, что вино моего производства и я не могу сдержать улыбку, когда он подходит ближе; ставит на журнальный столик два бокала и наполняет их полу-сладким. — хороший выбор. — он улыбается ответно, после чего отпивает из своего бокала и расслабленно откидывается на спинку кресла что напротив меня. из вежливости делаю ответный глоток, потому что все еще помню, что я за рулем: я точно не опьянею, но от алкоголя в крови могут быть проблемы. зевс выдерживает долгую паузу; оставляет свой бокал на столе, после чего, туловищем наклоняется вперед: когда-то, между нами были натянутые отношения из-за моей верности его брату, с которым у него случился разлад; сейчас же, он смотрит на меня предельно мягко и спокойно - словно отец на сына; изучает взглядом и сводит брови на переносице, морщась, понимая что я томлю, потому что не могу набраться храбрости в своей просьбе. — о чем ты хотел поговорить? — он задает вопрос прямо; без утаек, любопытно наблюдая за тем, как я нервничаю, потому что боюсь его отказа; потому что он - высшая инстанция и если он помотает головой и беспомощно пожмет плечами, никто не сможет нам помочь. я встаю - сидеть на месте невозможно; тяжело собраться с мыслями и словами, поэтому отворачиваюсь и делаю несколько шагов вглубь комнаты. — это не будет новостью, ведь ты знаешь что в моей жизни появился особенный человек. — потому что зевс - вездесущ; потому что с момента как он покинул олимп, он приглядывает за нами, считая это главным из своих долгов; потому что он - знает обо всем, что происходит в наших жизнях и от него ничего не утаить. он кивает, подтверждая мои догадки и по его взгляду, я понимаю: он знает что я хочу попросить. — она смертная, зевс, но я клянусь, никто и никогда не вызывал во мне такие чувства до нее. — никто и никогда не заставлял меня поверить в то, что любовь - не выдумка афродиты; что эмоции бывают неподвластны контролю; что сердце - может принадлежать не только мне. я поворачиваюсь; возвращаюсь на свое место и снова падаю на кресло, теперь уже не отрывая глаз от бога передо мной. — я знаю что прошу слишком многого и я готов любую цену заплатить. — мой голос дрожит от отчаяния, которым пропитана моя просьба: я готов на все что угодно ради этого; готов на все что угодно - ради тебя. — я не готов ее отпускать и я прошу у тебя бессмертия для нее. — потому что ты, урсула, была рождена восседать на троне божественности; ты существуешь опоясанная венцом безупречности; ты - лучшее творение верховного творца и я не знаю, сумею ли отпустить, едва успев тебя обрести. потому что ради тебя, если потребуется, я пожертвую всем; ради тебя, в первую очередь, я вознесу на алтарь собственную вечную жизнь - я не нуждаюсь в ней, если тебя не будет рядом. громовержец кивает - наверняка, в подтверждении собственных догадок; задумчиво хмурит брови и встает; скрещивает руки за спиной и подходит к панорамному окну, которое ведет на задний двор. там резвятся дети, под материнским присмотром геры - она широко улыбается, позволяя дочери упасть в ее объятья, - но я тут же возвращаюсь к действительности, когда зевс задает вопрос: — что она думает об этом? — я поднимаю взгляд на него; смотрю тяжело и растерянно, после чего лишь пожимаю плечами - я не знаю, мы ведь никогда не говорили об этом; всегда избегали эту тему, а я трусливо, откладывал этот вопрос, боясь что ты не захочешь. он понимает; еле слышно вздыхает, словно взвешивая все за и все против; словно принимает действительно тяжелое решение - наверняка, это так и есть. ведь вечная жизнь - высший дар богов; бессмертие нужно заслужить и в наших рядах так мало тех, кто получили его не с рождения. я, точно на суде у палача, жду приговор; кручу одно единственное, серебряное кольцо на указательном пальце; почти не дышу и прячу глаза - будто бы ребенок, который сделал что-то неправильное. зевс шумно поворачивается ко мне: на нем ни следа от улыбки - передо мной тот самый зевс, которого я знаю; которого уважают и которого, в свое время, единогласно провозгласили царем. — я дарую ей бессмертие, дионис, но только при одном условии. — я подрываюсь с места; делаю пару стремительных шагов навстречу, пока отчаяние просачивается в каждый мой жест, — она должна сама этого захотеть. — сердце падает к самим ногам: вначале, от осознания того, что зевс оказался достаточно милостив, чтобы пойти на поводу моей просьбы; позже - грузно, от мысли что я заставлю тебя выбирать: между мной и всем тем, что у тебя может быть в нормальной, человеческой жизни. между мной и всем тем, чего лишишься, обреченная на вечную жизнь. потому что обратного пути не будет: либо мы пойдем вместе до самого конца, либо нужно остановиться, прежде чем станет слишком поздно.

r u n n i n g   c i r c l e s   a r o u n d   m y   m i n d
e v e n   w h e n   i t ' s   r a i n y ,   a l l   y o u   e v e r   d o   i s
Shine

n o w
[indent] я знал, какой будет цена твоего бессмертия; знал, чем тебе придется пожертвовать и предательски боялся того, что этот груз будет непосилен тебе. в свое время, именно это и заставило меня пожертвовать слишком многим: сейчас, жертвовать тобой я не готов. ты, ровным счетом как и я, застынешь в своей молодости: твое лицо не будет меняться с годами; морщины не будут преображать твое лицо; седина не вплетется в темные волосы, серебряными нитями - ты будешь такой, какая ты есть сейчас; на пике своей красоты и совершенна в каждой составляющей тебя. но меняться будут люди вокруг тебя: твои родители; твоя двоюродная сестра, о которой ты часто говоришь; твои родственники, подруги и знакомые, которые будут увядать и стареть. вначале, это будет неощутимо; почти не заметно для тебя и для них - позже, перемены станут все более и более заметными и нам придется уехать - возможно, именно для этого, я уже давно и готовил нам подушку безопасности, готовясь забрать тебя с собой в штаты. ты будешь далеко: перестанешь навещать семью по праздникам, боясь что они увидят насколько неизменны черты твоего лица; будешь избегать любых пересечений со старыми знакомыми - возможно, в тебе зародится чреватый страх увидеть то, как сильно они все постарели, под напором времени. ты не приедешь на похороны своей матери - соврешь что не смогла, если не сумеешь прервать все связи еще до этого; не приедешь, позже, и на похороны своего отца: возможно, лет через двадцать, ты попросишь навестить с тобой эти могилы - и тогда, ты перестанешь скрывать мучительную боль утраты, которую замыкала в себе годами. ты не сможешь заводить связи; не сможешь завязывать дружбы со смертными и в какой-то момент, словишь себя на мысли, что кроме богов из моего окружения - у тебя никого нет. у тебя не будет нормальной жизни; нормальной семьи, пусть я и буду стараться изо всех сил дать тебе все то, о чем ты будешь грезить - возможно, когда-нибудь, я соглашусь завести ребенка, но это будет не тем, чего лишишься, если ответишь согласием на мой незамысловатый вопрос. я так боюсь того, что со временем, ты начнешь увядать, под грузом и тягостью жизни вне времени; я так боюсь того, что ты будешь сожалеть о своем выборе и так боюсь того, что ты возненавидишь меня; боюсь, что будешь несчастна и в этом будешь винить меня. наверное, именно поэтому я и откладывал этот разговор на потом; мешкал и не знал, будет ли весомо мое обещание любить тебя чертову вечность? будет ли доводом моя клятва - никогда тебя не бросать? потому что ты, урсула, единственная, с кем хочется чего-то настоящего; ты - единственная, с кем хочется чего-то серьезного; ты - единственная, с кем не страшно разделить на двоих целую вечность, потому что нет ничего лучше, чем мысль о том, что каждое утро - рядом с тобой; каждой ночью - ты в моих руках; каждый жадный поцелуй - чередуется еще миллионом таких же; каждое признание в любви - еще более искреннее, чем предыдущее. и правда в том, что мне чертовски страшно: страшно услышать твое решение; страшно думать о том, что ждет нас впереди; страшно осознавать, что без тебя - я, поверь, не смогу, - но сегодня, завидев тебя в компании других богинь - куда ты вписалась так идеально; так правильно - люди предельно глупы, ведь о тебе должны слагать легенды и о твоей красоте, писать трагичные оды; сегодня - когда ты выступила в мой мир и не испугалась; не отказалась и не отшатнулась, я вдруг понял, что другого для себя - прости за мой эгоизм, и для тебя, я не хочу. твоя улыбка - созвездие ориона в области небесного экватора: самое яркое и красивое, в особенности тусклыми, холодными ночами; твой смех - раскатистый всполох грома, после душного летнего дня, который обоймой из облегчения и предвкушения, электрическими вспышками вьется вдоль кожи; твой голос -  сквозным шепотом ветра, жаром по позвоночнику и вглубь, через лопатки, до самого сердца, нумеруя сколько раз, сердце пропускает жизненно необходимые удары; твой запах - тянется легким шлейфом от запястий до тонких щиколоток и наоборот, сквозь пробоины раскрытой нараспашку - только для меня, - души. ты вся - контурной картой очерчиваешь пределы моей неизрасходованной любви; питаешься ею и я позволяю; позволяю себе подыхать в тебе; позволяю себе зависеть от тебя, самым нездоровым образом; позволяю тебе - одним только взглядом, расщепить на атомы все мое естество. разве не это ты делаешь со мной с самого первого дня нашего знакомства и впредь до этого вечера: когда голова кругом от твоей податливости; когда ладонь переплетена с моей, до роя из миллиарда бабочек в животе - удивительно, что ты вынуждаешь меня чувствовать такое, даже спустя месяца наших отношений; когда ты следуешь по пятам, доверяясь мне полностью; доверяя мне во всем: скажи - доверила бы ты мне свою жизнь? потому что я - да; потому что мое сердце уже у тебя; бьется вровень с твоим и усмирится; остановится лишь тогда - когда не станет твоего. мы так тесно переплетены; так крепко связаны - разве ты не видишь? разве ты не ощущаешь? помнишь тот день: один из множества и при этом, такой особенный; тот день, когда мы возвращались домой из рима и ты попросила остановиться возле большого поля с подсолнухами. ты вышла из машины и отошла к самому краю; ты смотрела завороженно - вначале на бесконечную желтизну цветов; а позже, на закатное небо, пока шея немела, а глаза слезились, от того, как редко ты моргала. ты сделала фотографию; выложила в сториз в тот же вечер, и раз за разом, сверяясь с числом просмотров, залипала на красивый пейзаж. вечером, лежа головой на моих коленях, ты снова показала мне фотографию, протягивая шепотное: «так красиво». мои губы расползлись в мягкой улыбке, шепча ответное: «безумно красиво». но я не смотрел на небо; не смотрел на цветы - весь тот вечер, ровно как и в любой другой, я смотрел только на тебя. и именно поэтому, когда мы выбираемся за пределы душных стен; дышим свежим воздухом в саду, в котором распустились бутонами почти все цветы, я снова не могу оторвать от тебя глаз: — ты безумно красивая, урсула. — говорю тихо: но ты слышишь; уводишь взгляд в смущении и шагаешь впереди, позволяя себе вздохнуть полной грудью, наконец-то; позволяя себе отпустить плечи, потому что кроме нас здесь нет никого. оказавшись в штатах, ты, правда будто бы оставила часть своих тревог позади, ровно в тот момент, когда самолет набирал высоту, а ты цеплялась за мою ладонь, не скрывая своей искренней радости. ты выглядишь расслабленно; спокойно - я переживал, вдруг что-то пойдет не так? но ты стойко держалась, знакомясь с богами - афродита представила тебя почти всем, разве что с верховными, знакомил тебя я. — ты им понравилась и думаю, они будут рады, если ты будешь приезжать со мной почаще. — я прячу руки в карманах классических штанов, иду следом за тобой и взглядом упираюсь в пол, перебирая мыском туфлей камушки на влажной дорожке. я переживаю; заметно нервничаю, поэтому не решаюсь сравняться с тобой и уж тем более, посмотреть в твои глаза; боюсь, что ты раскусишь меня быстрее, чем это сделаю я. растягиваю паузы между предложениями; перебираю слова в голове и пытаюсь склеить их в правильные фрагменты своих мыслей, пока ты безмятежно наслаждаешься ночной тишиной и безмолвием нашего с тобой уединения. — я знаю что это все ново для тебя и понимаю, что на тебя и без того очень много всего свалилось за сегодня, но, — пальцами растираю переносицу; жмурю глаза и останавливаюсь - не смотрю, но слышу, что останавливаешься и ты; разворачиваешься ко мне и делаешь несколько шагов навстречу, оказавшись прямо передо мной. — я не думаю что нам стоит и дальше откладывать этот разговор. — я вижу; практически ощущаю, как ответом напрягаешься и ты и я невольно усмехаюсь; делаю шаг навстречу и цепляюсь за твою ладонь; сжимаю ее в своей руке и массирую пальцами, стараясь расслабить и расположить к себе. — думаешь, ты бы смогла обжиться тут? — и я говорю не о городе; не о стране; не о чертовом районе с дорогими многоэтажками: я говорю о мире, где тебя будут окружать боги и где олимпийцы станут твоим домом. — пойдем, — говорю шепотом, отпуская твою руку и продолжаю нашу прогулку. теперь я иду впереди; веду тебя вглубь сада - знаю, что дальше есть фонтан, - и молчу, оставляя тебя без должных объяснений, потому что хочу прощупать почву.— я должен знать, урсула. ты бы хотела, — тяну, разжевывая собственные слова, — стать такой как мы? — и я не останавливаюсь; не торможу, потому что чертовски боюсь посмотреть в твои глаза; боюсь увидеть сомнение и так болезненно боюсь увидеть, отчуждение. я боюсь твоего ответа, но еще больше чем это, я боюсь узнать, что рано или поздно, наши пути действительно разойдутся. как иронично, правда? еще пару столетий назад, я был уверен в том, что невозможно заключить собственную суть в чужих руках: сейчас, я знаю точно, что не вынесу, если ты растерзаешь мое сердце; не вынесу, если дашь понять, что я - единственное, от чего ты готова отказаться. я был предательски жесток, когда перевернул всю твою жизнь вверх дном; когда разодрал ее на части, лишь бы было больше места для меня; когда втиснулся в твое существование, потому что без тебя, попросту, не могу; я был чертовски жесток, когда врал - лгал - делал больно, лишь бы удержать тебя рядом, но я больше не буду - больше не хочу. я был предельно жесток с тобой однажды: сейчас, прошу тебя только об одном - не расплачивайся со мной тем же. скажи, что хочешь того же. скажи, что, также как и я, мечтаешь о вечности разделенной на двоих. скажи - боже, нет, пообещай, - что будешь рядом всегда.