посмотри: все, что я строю, сам же рушу

Страница: 1

Сообщений 1 страница 3 из 3

Поделиться12021-11-01 11:30:56

Автор: ignat
Администратор
Сообщений: 143
Уважение: +2

Поделиться22021-11-02 12:54:01

Автор: Arthur
Администратор
Сообщений: 1
Уважение: +0

i ' m f e e l i n g p r e t t y s m a l l ,
s o m e t i m e s f e e l l i k e i'm slipping down walls
a n d e v e r y l i n e i e v e r g e t a h o l d i t s e e m s t o
break
- f o u r y e a r s a g o -

[indent] гладкая натянутая тетива охотничьего лука не спарывает нежную кожу ладони только потому, что она давно уже огрубела; перчатки лежал в ягдташе, перекинутом через стеганное бурое седло, и я обхватываю рукоять крепче, так, чтобы приложенная к упору стрела отправилась вверх и пробила жертву насквозь, а не пошла по касательной. плечи сводит приятная тяжелая судорога, лопатки практически задевают друг друга: я чувствую, как хрустит отутюженная хлопковая рубашка на спине, не успевая принять очертания фигуры. отросшие, и оттого вьющиеся черные волосы падают на лицо, мешаются, прилипают к покрывшемуся испариной лбу, но я не отвлекаюсь даже на них, не пытаюсь дернуться, чтобы избавиться от помехи, и продолжаю выжидать, пока дворовые вместе с борзыми загоняют куда более мелкую добычу. серый с подпалинами кроль не вызывает ни азарта, ни интереса, поймать его - не так сложно, если у тебя есть молодой и крепкий кобель, умеющий не отвлекаться на внешние раздражители и идущий след в след за ушастым. то ли дело зверь покрупнее: такой сейчас прячется в тени лип от полуденной жары, щипает высокий щавель и пережевывает мягкими огромными губами, лениво дергая острым ухом. животное замирает, дергается, и я сжимаю челюсти крепче, понимая причину его волнения: за моей спиной невысокий пригорок, ведущий к равнине - и оттуда доносится довольный счастливый и абсолютно не синхронный лай борзых. они пугают мою потенциальную добычу, и ждать больше времени нет: я отвожу руку назад до предела, приподнимаю верхнее плечо лука и отпускаю, на спокойном ровном выдохе тетиву. стрела пронзает воздух с тихим свистом, я тянусь назад, за колчаном, чтобы достать еще одну на всякий случай, но это не требуется: молодая самочка с гладкой головой, лишенной намека на маленькие рожки, подпрыгивает резко на месте, дергает тонкими передними ножками, а потом валится навзничь, вгоняя стрелу глубже, под кожу. я не откладываю лук на землю: лес - все еще чужая территория, и никто не знает, что может ожидать в глухой тиши. я прикладываю два пальца ко рту, чтобы свистнуть; ответом служит веселое короткое ржание, тонкое и высокое, а потом - через несколько мгновений, я вижу его обладателя - молодой вороной жеребчик, поднимая высоко ноги, гарцуя и красуясь, приближается неторопливо. он взмахивает косматой расчесанной гривой, опускает вниз голову, подставляя шею под похлопывания, и я не могу отказать ему в неприхотливой ласке, пока укладываю свободной рукой колчан со стрелами на седло. следом конем должны подобраться и остальные, и они не заставляют себя долго ждать. я не дожидаюсь никого, приближаюсь к возлегшей на земле добыче: это косуля, мелкая совсем, но мясистая - с откормленными выпирающими боками и мягким нежным животом. наверное, ей нет и двух лет, она не похожа на самку с выводком и сама выглядит, как чей-то годовалый теленок. и я, наверное, проникся бы к ней жалостью и рука моя дрогнула бы над ней, но я привык забирать жизни с детства, и пугает меня порой только это. возможно, дело в воспитании, в отсутствие материнской любви и заботе, в тоталитарном отцовском контроле и надзоре. отца я не боялся, но по большей мере - уважал. и мне этого, кажется, всегда хватало. - прикажете доставить ее на кухню, молодой господин? - псарь смотрит сверху вниз, но голову в поклоне опускает, проявляя уважение и демонстрируя полное подчинение. на поясе его брюк висит рог, которым за сегодня он ни разу не воспользовался по назначению, и это не омрачает охоту нисколько: рог - всегда к смерти, всегда к человеческой жертве. в прошлый раз мы потеряли так двоих, а охота даже не была настоящей. так, забава, устроенная в рамках ежегодного рыцарского турнира. все участники выехали в лес, чтобы загнать какого-нибудь зверя и устроить облаву, но не убить: пиршества сменяли одно за другим и столы ломились от заготовленного заранее мяса и от рыбы, привезенной в качестве даров с северных границ королевства; жертвой стала волчица: она поджимала куцый хвост между ног, а уши прикладывала к острой лобастой голове, сновала меж конских ног, не боясь быть затоптанной и пытаясь лошадей запугать клацаньем зубов, но у нее не вышло. зато вышло у волка, вышедшего навстречу: крепкий, матерый, здоровый и агрессивный, он не боялся людей и охранял понесшую волчицу как неприкосновенного члена своей стаи. тогда мы лишились герцога из столицы: ему хватило смелости и безрассудства спешится с оголенным мечом, но не хватило сноровки и скорости, чтобы оружием защититься. волна он не убил, даже не ранил, но сам оказался растерзанным: лошади начали сходить с ума, не слушались седоков, сбрасывали их, и тогда последовала вторая жертва: служка, совсем еще мальчишка, не удержался, слетел под ноги и оказался затоптанным. вечер был омрачен. музыканты не приглашались, флаги были приспущены, а бокалы и кубки поднимались в память так глупо погибших, и в старый рог тогда пришлось трубить дважды. воспоминания о тех событиях практически стерлись, накатывают иногда тусклыми картинками, как наваждение, но тут же исчезают, пропадают. - разделать и приготовить для прислуги. мы возвращаемся в замок, - псарь удивляется, приоткрывает рот, и тут же его закрывает, а потом открывает вновь, и я понимаю причину этого замешательства: служкам редко достается деликатесное мясо, они в принципе не знают еды кроме круп, пустых бульонов на костях и остатков с чужого стола; к тому же, не пристало наследному принцу охотится для дворовых служащих. - благодарю, ваше высочество. - он натягивает поводья, шпорит бока своей пегой черно-белой кобылки и удаляется в сторону моих компаньонов, заскучавших на охоте: кто-то удерживает связку заячьих тушек, кто-то обливается водой из бурдюка, пытаясь хоть как-то спастись от жары. два мальчишки приближаются с жердью и веревками: перетягивают ноги косули, подвязывают ее к краям жерди и взваливают ее на крупы двух лошадей. кто-то комментирует славную для кронпринца охоту: я слышу шепот, но не реагирую, не придаю этому никакого значения и забираюсь в седло. косуля еще теплая, и чуть раньше - пару минут назад - запах крови был неразличим, но сейчас создается ощущение, будто он заполнил все ноздри. колчан возвращается за спину, кожаный ремешок пересекает грудь, тяжело оттягивая правое плечо вниз, но я продолжаю сохранять осанку, не позволяя себе расслабиться перед простолюдинами и отпрысками герцогов и графов; все их взгляды устремлены на меня, а мой - вперед, туда, где коротким перелеском сверкает черепичными башнями каменный замок. я пускаю своего жеребчика стройным галопом: он храпит, настораживаясь, бьет копытом, взмахивает хвостом и встает на дыбы, прежде чем сорваться с мерной рыси вскачь, оставляя за собой только клубы пыли. охрана кидается следом, будто в погоню, и шум ветра перебивает только звон железа их легких кованных доспехов. улыбка просится на лицо, глаза хочется зажмурить, отпустить удила и развести руки в стороны, несясь навстречу солнцу и небу, и конь подо мной как будто сам подбивает, легко перепрыгивая препятствия даже без удара шпор в крутые покатые бока, но я держусь; не расслабляюсь, не потакаю своим желаниям, потому что король не может, не должен думать о себе: только о короне и тех, кому она служит. и я, пусть пока еще не король, очень скоро им станут: так любит говорить отец. за обедом, за ужином, за очередной тренировкой и перед сражением - перед каждой битвой, на которую он меня отправляет главнокомандующим, не сомневаясь в том, что я обязательно вернусь живым. в одном из таких сражений я едва не лишился руки: шрам пересекает предплечье кривой дугой, уродливый, выпуклый и жесткий рубец бледнеет на фоне смуглой кожи, как след от удавки на шее висельника, но отец тогда даже глазом не моргнул: он не посетил разбитую на поле палатку, не заглянул в мои покои по возвращении, не навестил лекаря, чтобы узнать, насколько тяжела рана, и тогда я в очередной раз убедился в том, что ему нет никакого дела до своего сына, как не было и до жены. семья никогда не занимала для утера хоть какое-то место, но вот трон и корона составляли его природу и были смыслом жизни.
[indent] я замедляю ход коня перед воротами в город: они открыты. ремесленники и крестьяне останавливаются, чтобы отвесить поклон или сложить ладони перед грудью в молитвенном жесте; я не обращаю на них внимания, не в этот раз; ворота не открываются просто так, даже средь бела дня, а стража не выстраивается на центральной городской площади перед входом в замок. за их спинами издалека разглядеть что-то трудно; жеребчик подо мной ощущает волнение и волнуется сам, дергает ушами попеременно и громко фырчит, раздувая ноздри; он идет боком, как будто чувствует какую-то угрозу, и я невольно хватаюсь за рукоять кинжала, готовый выхватить его из ножен в любой момент, если потребуется, но, кажется, это не столь важно, потому что в образовавшемся кругу я не вижу никого, кто мог бы представлять хоть какую-то опасность. там, в этом круге, стоит король. его брови сведены на переносице, губы поджаты, желваки играют под смуглой кожей, и нижняя челюсть напряжена так, что практически выдвигается вперед. он, как и я, держит ладонь на рукояти, только не кинжала, а своего меча, уже обнаженного: острие его упирается в брусчатку, царапает песок в расселине между неровными камнями, а перед ним - ты, моя названная сестра. хотя я тебя таковой не считал никогда: мы не были родственниками ни на йоту. ты не имела в своих венах королевской крови, не относилась ни к одному из благородных родов и не хранила хоть какой-то титул, но с раннего детства жила в замке и воспитывалась со мной, как равная. я не то, чтобы злился: ты не составляла конкуренции, не могла претендовать на трон и была всего лишь девчонкой - с мягким характером, но сталью во взгляде; хрупкой черноволосой малышкой, способной себя защитить и не дать в обиду; благородной и добросердечной, не знающей отказов в просьбах и помогающей всем, кто в этом нуждался. я по глупости считал тебя дурой: тобой пользовались, а ты и рада позволить. тянула невозможно пухлые губы в улыбках и щурила темные глаза в слепой нежности. ты была безобидной, моргана, и продолжаешь оставаться такой, во всяком случае, в моих глазах. сейчас я не вижу твоего лица. кольцо размыкается передо мной, и я въезжаю в центр, чтобы примкнуть к вам. останавливаюсь за твоей спиной, спешиваюсь, передаю поводья одном из стражников и обхожу тебя стороной, стараясь не задеть плечом плеча. на тебе тонкая королевская мантия из прочного фиолетового шелка, тесненная серебряными нитями: звездами и лунами; кажется, ты вышивала сама, начала заниматься этим после смерти королевы от вмешательства магии - так говорил отец. он ненавидел все, что хранило и таило в себе хотя бы каплю волшебства. - отец? - я пытаюсь привлечь к себе внимание, и делаю это, но утер смотрит недовольно, обжигает холодом во взгляде, и я тут же подправляюсь, избавляюсь от волнения и удивления в голове, расправляю шире плечи и каменею лицом - ему под стать, - ваше величество, в чем дело? - он взмахивает мечом, и ты вздрагиваешь невольно, потому что острие клинка практические касается подола мантии. я вынужден сделать шаг вперед, ближе к тебе, чтобы, в случае чего, не дать случиться непоправимому. я поворачиваюсь к тебе боком, пытаюсь спрятать за своей спиной и скрещиваю руки за спиной, демонстрируя покорность и подчинение перед королем. - я пригрел змею на собственной груди, - утер зол, он пышет гневом и ядом, скалит зубы в опасном оскале, перевод взгляд с тебя на меня и продолжает, не подпирая выражений: - твою мать погубила магия, а я позволил этому ведьминскому отродью жить под моей защитой и заботой, - он практически рычит, как кобели, кидающие в драки из-за течных сук по весне в королевской псарне; а я все пытаюсь понять, к чему он ведет. - я сожгу ее здесь, сейчас же, другой смерти эта паршивая лгунья и не заслуживает, - ты молчишь, не отвечаешь на оскорбления, и пусть мы никогда не были друзьями и особо близкими людьми, я чувствую, как мое сердце обливается кровью при каждом упреке в твою сторону, и как оно обмирает, когда его величество говорит о прилюдной жестокой казни. ты молчишь, продолжаешь жевать губы, прячась за капюшоном плаща, и я - боже, моргана, я вглядываюсь, и вижу. вижу, что твои глаза - невозможно огромные глаза под тенью пушистых ресниц горят фиолетовым, ярким, ослепляющим фиолетовым, и это так красиво, это так восхитительно - я теряюсь во времени, но ровно до тех пор, пока утер не делает шаг вперед, пока не пытается в обход меня схватить тебя - за подбородок, разумеется, чтобы швырнуть на колени ,к своим ногами. - отец, - не место для соблюдения этикета и традиций, я обращаюсь к нему вновь, - не стоит, - только лишь для того, чтобы спасти твою жизнь, чтобы не предать тебя огню, как любое существо, имеющее хоть какое-то отношение к магии, - не будь настолько милосердным, - и вот сейчас я чувствую на себе сразу две пары глаз. король смотрит удивленно, не понимая, о чем я виду, а ты - напугано, - достаточно будет обойтись изгнанием. она не выживет в лесу в одиночестве и будет вынуждена скитаться до конца своих дней, - утеру нужно всего несколько мгновений, чтобы обдумать предложение, а потом кивнуть, улыбнуться гордо и кивнуть стражникам. тебя подхватывают под руки, грубо, без какой-либо осторожности и жалости, чтобы выволочить за ворота и выкинуть на вольных землях. ты продолжаешь смотреть на меня, будто молишь о спасении, а мне не хватает сил посмотреть в ответ, потому что это, моргана - это все, что я могу сделать для тебя. это все, на что согласится мой обезумевший от ненависти отец. магия пугает. она действительно пугает, и я такой же ее противник, как и он, потому что волшебство забрало у меня маму. и даже то, что мы росли с тобой бок о бок, ничего не изменит: ты опасна. ты чертовски опасна, и тебе лучше держаться как можно дальше от замка, иначе я не попытаюсь спасти твою жизни еще раз. и, буду откровенным до конца: я бы не спасал и сейчас, если бы мы не были знакомы. я бы даже не глянул в твою сторону, и ты не посмела бы меня обвинять: я - сын своего отца, артур пендрагон, и я сделаю все, чтобы не потерять его доверие, даже ценой чужой жизни.
[indent] ты уходишь тихо. не кричишь, не молишь о прощении и пощаде, не завываешь истерично, и тебя будто и не было здесь вовсе. ворота не успевают закрыться, когда в город возвращаются мои компаньоны вместе с убитой добычей. - славная охота, артур, - утер хлопает ладонью по плечу, прежде чем сжать его в крепкой цепкой хватке. охота, на самом деле, всегда была отцовским увлечением, и стала моим только тогда, когда я четко решил для себя заслужить его уважение. хотя бы чуть-чуть.

- n o w -

[indent] позже, в дальнейшем, анализируя свои воспоминания, я начал понимать, что детства у меня никогда никакого толком и не было. это выражалось во многом: начиная советами, общением к подданными, войнами, охотами и заканчивая разговорами. именно последние и сломали то, что так принято называть детством. потому что я любил вышагивать чинно рядом с отцом в своем камзоле по тронному залу во время обсуждений планов и будущего развития англии среди советников: я вникал в устройство государство и принципы правления; потому что я любил битвы: я учился владению любым оружием и постигал азы военного мастерства практически с пеленок; потому что любил охоту - известно уже, по какой причине, но беседы - я никогда не был к ним готов. когда два мира - детский и взрослый - сталкиваются в равных плоскостях, это никогда не приводит к чему-то положительному. «рано повзрослевшие дети» и «ответственные дети» хороши только для эксплуатации, чем весьма смело и фривольно пользуются «взрослые», а мой отец был одним из таких, и мне потребовалось слишком много времени, чтобы это понять. но понять - это полдела, нужно ведь еще принять, а потом - самое важное - смириться. к сожалению, у меня не получалось первое и ничего не выходило со вторым. отца я любил и уважал, но порой боялся. он всегда был исключительно сильным мужчиной у власти, с достаточно грубой и высокомерной манерой поведения, но с семьей эта манера была чуть более ласковой, но не настолько, чтобы эту разницу можно было заметить невооруженным глазом. порой я задумывался об одной: любил ли утер хоть кого-нибудь в своей жизни? потому что иногда мне казалось, будто даже мама была для него королевой - статусной женщиной - и пустой оболочкой, не имеющей под образом величественности и грации ничего другого. мысли эти были грязными, темными, потайными - и я старался избавляться от них как можно скорее, потому что невозможно ведь, чтобы отец не любил. правда? он воспитывал, кормил, одевал, одаривал безделушками. а в этом и заключается родительская любовь, верно? уважение отца казалось мне высшей наградой, но я никогда об этом ни с кем не говорил, никогда этим не делился. я не понимал, почему так стремился активно выслужиться, высказаться, доказать, что я достоин его любви и внимания, стремился как можно чаще мелькать перед глазами. мол, вон я, отец, обрати на меня хотя бы каплю своего внимания. пожалуйста? спустя месяцы и годы утер действительно начал меня замечать. он позволял оставаться в его покоях допоздна, особенно когда перебарщивал с чарочкой вина. вот тогда и начинались разговоры: о том, что такое власть, что такое корона, что такое - королевство. о том, каким я должен стать, чтобы быть достойным его; о том, что наш главный враг и как с этим бороться. о том, как он любил мать - и о том, как скоротечна бывает любовь. эти истории я ненавидел больше всего, но отец считал, что я уже достаточно взрослый, чтобы слушать похабные, невероятно отвратительные россказни о безотказных служанках, о пышногрудых кухарках, о служках, которые таскались к нему в покои вереницами, чтобы только лечь под короля и раздвинуть перед ним ножки. он упоминал неоднократно, что даже наличие королевы не обязывает быть верным, что женщины только для одного нужны: чтобы пользоваться ими ночами, довольствоваться их телами, их слабостью перед сильным мужчиной, их легкостью и воздушностью; их польза, по мнению утера, на этом заканчивалась, и градация деления женщин на полезных и бесполезных тоже. к первым он относил коронованную особу - ту, которую принесет наследника. тех, кто не смущался, не стеснялся и не кичился своей невинностью или принадлежностью другому, кто охотно утолял в постели любые желания и умел не только получать, но и даровать ласки. ко вторым - всех остальных. тех, кого не смог заполучить или тех, кто ему был не интересен. я старался не слушать. старался игнорировать, думать о чем-то другом, потому что это потребительство было для меня чуждо; потому что я не мог понять, как отец мог предаваться плотским утехам на стороне, пока мама ждала его в своих покоях, заботилась обо и растила во мне личность; как он мог променять ее любовь, подаренную ему одному, на каких-то легкомысленных девиц, готовых буквально на все. я хорошо помню маму: ее не стало, когда мне исполнилось семь. она часто оставалась на ночь у меня: зажигала свечи, устраивались удобно в массивном кресле и много читала перед сном; дожидалась, пока я засну, и засыпала сама, прямо там. отец пытался на это повлиять, но она спокойно его выслушивала, и поступала так, как считала нужным, всегда. она любила его, но себя и меня любила больше; она уделяла мне все свое внимание, мне, а еще тебе, моргана; заплетала твои густые черные волосы в косы, одаривала платьями и украшениями, искала лучших учителей, чтобы дать образование, хоть это было и не принято. утер делал вид, будто тебя и не было, всегда. казалось, он в принципе не любил детей, и вся его жизнь состояла из двух фрагментов: первый, это тот, где он - справедливый могущественный король англии. второй - тот, где он снимает все маски. но даже это не мешало мне его любить детской любовью, непредвзятой и непосредственной, и я принимал его сторону абсолютно всегда - если это не перечило мнению моей матери. - твой отец - хороший король, артур, но он не самый простой человек. ты должен любить его, должен понимать его, но становиться таким, как он, не обязан, - она говорила мне это часто; так часто, что слова надолго засели в памяти, стали девизом, тем, чем я руководствовался, когда принимал решения. поступать не так, как мой отец. смотреть на ситуации под разными углами, разбираться, прежде чем принимать решения, и никогда не рубить сгоряча. я боялся расстроить маму, боялся подвести память о ней, и поэтому оставался верным ее советам многим позже, когда ее давно уже не было, а я достиг того возраста, когда мог начать претендовать на трон. она, на самом деле, была во дворце как будто даже лишней: столица непритязательна, сера, и уныла; лишена ярких красок и как будто погружена во мрак. даже в замке нет пестрых гобеленов, а шторы на всех окнах - тяжелые, темные и слишком плотные, чтобы пропускать солнечный свет. мама - с юга; там, где практически всегда светит солнце, где растут диковинные ароматные цветы, где деревья плодоносят круглый год, люди - улыбчивые и счастливые, а их волосы - белее снега, которого они никогда не видели. мама была удивительно красивой, нежной и звонкой, она увядала в лондиниуме, чахла, как упрятанная под стеклянный купол роза, и ничто не могло ее спасти. она не ладила со своими фаворитками, не справлялась со служанками и была с ним слишком мягкой, и могла оказать влияние только на меня и тебя, девчонку, которую приютили по ей же воле; но ее любили люди. народ благоволил королеве, воспевал ее в песнях и стихах, устраивал праздники в ее честь и гулял до рассвета в ее день рождения. я хотел, чтобы так было всегда, мечтал, что мама будет рядом столько, сколько это возможно, но боги забрали ее слишком рано, не дав прожить еще пару десятков лет. седина не тронула ее волосы, морщины не испещрили лицо, кожа не стала дряблой, а фигура - расплывчатой. она ушла молодой, красивой, в самом расцвете сил, но слабой и болезненной - она умирала медленно и чувствовала свою скорую кончину, но никому и никогда не позволяла относится к себе с жалостью, не позволяла даже думать о том, что скоро страна погрузится во мрак и примет траур на долгие годы: утер и правда не мог оправиться, не могли оправиться и мы. но отец искал утешения - в вине, еде и женщинах. он словно забыл о том, что у него был сын, который нуждался в свои семь лет в родителе, и охладел к понятию «семья». он вынудил быстро повзрослеть, не оставляя никакого выбора, и определил мою судьбу вместо меня самого.

- t h r e e y e a r s a g o -

[indent] скандинавы совершают очередной набег, один за другим; нападают на северные границы и разоряют деревни, мешают развитию продовольствия, топят рыбацкие суда в открытом море и нарываются, не боясь реакции из столицы. то ли они совершенно не сомневаются в своих силах, то ли не думают, что лондиниум даст отпор, но люди погибают, бегут вглубь страны, ища опоры, поддержки и защиты, и я не могу позволить себе и своим гвардейцам отсиживаться во дворце и отъедаться перед грядущей зимой. отец прислушивается ко мне все чаще, он стар - и он понимает, что занимать свое место ему осталось недолго. он говорит об этом часто, а я - честно - пытаюсь от этих разговор уйти. мне бы забраться верхом на верного вороного жеребчика, подтянуть удила, натянуть до предела стремена и устремиться отчаянным галопом в горы, чтобы вокруг - высокие, простирающиеся пиками в небо сосны, холодные ручьи, точащие заснеженные вершины, и птицы, летающие над самой головой. моим мечтам не суждено сбыться, я знаю это, я усвоил это настолько рано, насколько только смог, но избавиться от желаний получается не всегда, и картинки, рисуемые воображением - это все, чем я утоляю боль скулящего сердца. к счастью, в последнее месяцы времени на сентиментальные размышления нет совсем, к сожалению, причина для этого просто ужасная, и пока командующие собирают войско у стен замка, выстраивают лучников и конников перед пехотинцами, утер приглашает присесть за стол. он сам сидит на троне, с вставленным в ножны мечом, в кольчуге и плаще - алом, обитом белым песцовым мехом, в начищенным собаках и грубых кожаных перчатках. я скрещиваю ладони на каменной столешнице, поворачиваюсь к нему полу-боком и опускаю голову вниз, не имеющий никакого желания говорить: на рассвете мы выдвигаемся на север, и я бы предпочел проверить ровный строй еще раз, поприветствовать гвардейцев и занять свое место в начале колонны, но вынужден предаваться чужой философии. - ты, - отец указывает ладонью в мою сторону так, будто помимо нас в тронной зале есть кто-либо еще, - мой наследник. моя плоть, моя кровь, моя гордость. ты мой сын, артур, и нет ничего сильнее для меня. ты будущий король, а король не может быть слабым. не может быть «милосердным». это - для баб, но никак не для тебя. я поднимаю голову, отрываю взгляд от трещинок на шероховатой поверхности стола и смотрю на него неуверенно, исподлобья, пытаясь понять: показалось ли мне, или утер действительно говорит то, что я слышу; то, что я слышу, и что мне, определенно, не нравится. я гулко сглатываю, завороженный его тяжелым взглядом, и слова отца кажется проклятьем. они въелись в мозг металлическими иглами, грубыми занозами, и я засыпал с ними и просыпался - тоже с ними. все сказанное противилось мне, и я не хотел следовать закладываемой в подкорку ролевой модели, не хотел быть таким же, но вторая часть меня, та, что так трепетно искала утеровской любви, как будто только и ждавшая от него отмашки, спокойно все приняла. надо рвать пальцами и зубами врагов королевства? будем, только корми меня хвалой, да напоминай почаще о том, кто я такой. отец после этого разговора «по душам» стал относиться как будто добрее, ласковее (ровно настолько, насколько уместным будет применить этот эпитет к нему), словно что-то предчувствовал. как оказалось, не зря: с той битвы он не вернулся живым.
[indent] - король мертв, - всего лишь два слова - такие короткие, такие простые, но такие полновесные - заставляют замолкнуть всех гвардейцев в тронном зале. советник - старый ульрих, на возраст которого указывает глубокая седина, тронувшая не только виски, но теперь уже - густые усы и аккуратную бороду - опускает ладони на стол, грузно наваливаясь всем весом на дряблые руки. он смотрит свысока на солдат, все еще облаченных в доспехи; запах крови напоминает о том, где они побывали и насколько скоро вернулись во дворец - к сожалению, не все на своих ногах, к сожалению, не все - живыми. для англии настали непростые времена задолго до того, как я появился на свет; о врагах, об опасностях, о предателях я слышал постоянно. отец не позволял расслабляться, не позволял привязываться к мечтательному детству, таскал всюду за собой, прививая чувство ответственности, долга и вырабатывал жестокость. я следовал его заветам, не отставал, шел шаг в шаг и не сомневался, что так будет всегда; мы прошли с ним плечом к плечу не одно сражение, прикрывали спины друг друга не один только раз. не было такой битвы, которая не была бы нам по силам, не было такой войны, из которой мы не выходили победителями, и цена всегда была высока, но англия не лишалась правителя на протяжении долгих двадцати пяти лет, не оставалась без присмотра утера пендрагона, а теперь - теперь она предает его тело небу и земле. церемония прощания прошла двое суток назад, коронация откладывалась три дня подряд: я не был готов примерить на свою голову корону, не был готов смириться с тем, что отца больше нет, и с тем, что я, почему-то, есть. живу, дышу, существую. потому что я помню все. помню, насколько численностью превосходили нас скандинавы; помню, насколько отважны были их воины, напарывающиеся грудь на клинки и не боящиеся ни боли, ни смерти - они кричали о вальгалле и устремлялись туда, пока мы пытались защитить родные земли. отцу стоило в этот раз остаться в стороне: его реакция ослабла, руки дрожали, оружие выскальзывало, и он постоянно перехватывал рукоять пальцами; его зрение и слух порой играли с ним в злую шутку, и я, пачкаясь в чужой крови и оттирающий свою собственную, отвлекался слишком часто, чтобы найти его залитыми потом и кровью глазами. утер бился как лев, благородный, сильный, крепкий; он не отступал, даже оказавшись в окружении, он не слышал моего предупреждения, а когда я кинулся навстречу, чтобы спрятать его открытую и незащищенную спину - он вдруг взмахнул руками, выпуская меч, а потом грузно рухнул на колени, все еще пытаясь сохранить равновесие. топор, занесенный каким-то рыжим варваром, полоснул от правого плечо к левому бедру, раздирая кольчугу и подклад под ней будто хлопковую рубаху. утер не издал ни звука, падая замертво: его глаза были открыты, изо рта густым потоком шла бурая кровь, и я - я смотрел, не силясь что-то сделать, что-то сказать, что-то выкрикнуть, потому что ощущал только боль: пряную, моральную и физическую, от потери последнего близкого человека и от осознания: мне самом осталось недолго, потому что на войне никто не чурается подлости, потому что на войне наступать со спины - привычное дело. я успел, устояв на ногах и не поскользнувшись на пропитанной кровью земле в тяжелых измазанных грязью сапогах, пронзить насквозь чужое тело - лезвие меча вошло в плоть как по маслу, распарывая кожу и, наверняка, внутренние органы. варвар - белобрысый, с сальными зализанными патлами, хрипел измученно, таращил голубые глазища, пока я насаживал его на меч все глубже и глубже, а потом свалился в кучу неопределенно, соскользнув вниз только по одной причине - я сам терял равновесие, сам падал, следуя по пятам и чувствуя, как пульсирующими толчками меня покидает жизнь. стрела вошла меж лопаток, по ощущениям - заткнула ритм заполошно бьющегося сердца. и успел почувствовать холодное дыхание смерти на своих губах, прежде чем заснуть. как оказалось, не навсегда.
[indent] просыпаться было тяжело. тело осязалось чужим, неправильным и закостенелым. ноги мерзли, руки - тоже, к тому же, не слушались, а лоб покрылся горячей испариной. под волчьими шкурами невозможно было дышать; я слышал голоса вокруг себя, слышал, как кто-то ходил у самой головы, как опускалось что-то на лицо, а потом забиралось; как меня переворачивали с живота на спину и обратно, как обтирали горячую кожу холодными тряпками, смывая пот и грязь, но не мог даже открыть глаза. ресница трепетали, тяжело и грузно, но веки не поднимались, а губы только шептали все что-то в бреду. я не знал, сколько прошло времени, по ощущениям - целая вечность, прежде чем кто-то поднес ко рту кувшин с чистой прохладной водой; я едва не захлебнулся. пил, и пил, и пил, боясь, будто не напьюсь никогда и никогда не смогу утолить жажду; она, эта горная вода, словно вдохнула в меня жизнь. заставила шевелиться и двигаться, и я смог подавать первые признаки сознания. шевелил пальцами, сжимая жесткий грубый мех, прикрывающий наготу; ворочать головой, когда затекала шея, и даже открывать глаза. но мне ни разу так и не удалось увидеть, кто был рядом. едва слышные шаги, вдохи и выдохи - все это было так близко и так далеко одновременно; я хотел увидеть лицо своего спасителя, но никто не показывался, даже когда я звал ломким после безмолвия голосом, и загадка нашла свою отгадку лишь тогда, когда мне удалось приподняться, отбросив одну из шкур в сторону. стрела прошла насквозь: опустив голову и упершись подбородком в грудь, я сумел разглядеть маленький неровный шрам как раз там, где трепетно билось под смуглой кожей сердце: после таких ранений не выживают, не остаются целыми и невредимыми, и мое спасение - это чудо, не иначе. однако, даже таких чудес не бывает: это ведь против законов природы. смерть знает, кого должна забрать, и мешать ее планами, значит обрекать на тлен кого-то другого. я такую цену платить не был готов, но меня и не спрашивали; я обнаружил - перестав разглядывать затянувшиеся шрамы: тот самый на груди, на животе, пересекающий правый бок, на внутренней стороне бедра, чуть выше колена - хрупкую фигурку в темном углу какой-то лачужки с хлипкими стенами, развешанными под самым потолком кулечками с растениями и небольшой, пышущей жаром печкой. пахло вкусно: организм напомнил о том, что он, вообще-то, жив, и призывно заурчал, да так громко, что фигура, спрятанная под плащом, вздрогнула, поднялась на ноги и склонилась над котелком. мяса в нем не оказалось, зато грибов было хоть отбавляй. похлебка вышла не жирной, не густой и не наваристой, но ароматной, и этого хватило на то, чтобы подняться и даже накинуть на себя хоть что-то, прикрывая наготу. незнакомка пряталась, скрывала лицо в тени капюшона, смутно знакомого, на самом деле, и делала вид, будто меня здесь нет, до тех пор, пока я не схватил за узкое запястье и не заставил замереть. она смахнула ткань вниз со своей головы, открывая вид сначала на убранные черные волосы, а потом - потом на свое бледное худое лицо, и я узнал в незнакомке ту, кого знал всю свою жизнь. я узнал тебя. - моргана? - на выдохе, тихом, едва различимом, выдохе; я не должен был показывать то, настолько рад нашей встрече, но и скрывать свое ощущение был не в силах: я старался не думать о тебе, старался не размышлять о том, как сложилась твоя жизнь, когда по приказу отца тебя выставили за стены города, когда ты оказалась на границе непроходимой чащи, полной опасных хищников и тех, о ком говорить вслух даже не хотелось. магия существовала, она наполняла кроны деревьев и питала истоки рек, она бушевала штормами в морях и сгоняла тучи в небе, она жила в фантастических тварях, названий которым нет, и в людях, таких, как ты, таких, которых мой отец остерегался и ненавидел всю свою жизнь, потому что считал главными виновниками всех бед. а я не мог представить, что ты могла сделать, чтобы вызвать в нем такую искристую животрепещущую ярость: ты ведь была безобидной и тихой, не попадалась лишний раз ему на глаза и присоединялась только во время трапез. он не пытался подыскать тебе мужа из соседних королевств или хотя бы княжеств, без устали напоминая: хоть ты и живешь под крышей замка и защищаешься его стражниками, ты все еще не ровня таким, как мы. я, если честно, разницы не видел и не чувствовал: ты одевалась в дорогие ткани, на твоей груди всегда сверкали драгоценные камни, а за тобой всегда оставался элегантный шлейф от цветочной воды и масел, которыми растирали твою смуглую когда-то и наверняка мягкую кожу. ты легко сходила за принцессу, и поэтому чужестранцы считали тебя моей младшей сестрой; твою руку просили неоднократно, возможно, ты не знаешь об этом, потому что редко когда оказывалась приглашенной на балы, но я видел, как раз за разом отец давал отказы, считая тебя недостойной трона. ни английского, ни какого-либо еще. мне было все равно. отчасти я даже был рад, что утер не позволял тебя увезти: так ты хотя бы была в безопасности, ведь неизвестно, как сложилась бы твоя судьба в чужой стране: моей матери не очень повезло, и было бы крайне печально, если твоя сложилась бы аналогичным образом. с другой стороны, отец был не прав, оставляя тебя под своим чутким вниманием и наполняя свое сердце недоверием к тебе. ты не подводила, не ошибалась, не злила его ничем, но он как будто что-то чувствовал, и постоянно чего-то выжидал. его подозрения не распространялись на меня; я старался придерживаться своей позиции и осторожно к тебе присматривался, не игнорируя и не делая вид, будто тебя не существует. поэтому сейчас, продолжая удерживать в слабом захвате твое узкое запястье и отпуская его лишь тогда, когда ты смотришь на место соприкосновения холодным взглядом загнанного зверька, я отрываю руку. - я рад, что ты - что? что ты жива? не стала жертвой разбойников или хищников? не замерзла холодной зимой и нашла укрытие? я не договариваю, потому что это глупо, это неуместно, это лицемерно и двулично: я ведь не сделал ровным счетом ничего, чтобы спасти тебя от уготованной участи, и я бы мог сказать, что я спас тебе жизнь и не позволил сжечь на костре, но это все еще ничто. я лишь отсрочил неминуемое этой мнимой жалостью, все остальное за меня сделало бы время. и я счастлив, я правда счастлив, что судьба оказалась к тебе куда более благосклонной, чем мой отец. ты смотришь на меня в упор - так внимательно и безбоязненно, впервые, точно издеваешься над заминкой, над этой неловкой паузой, а потом отворачиваешься вновь, набираешь в плошку сваренную на открытом огне похлебку и замыкаешься. только говоришь тихо о том, что можно умыться, и больше не глядишь. а я поднимаюсь, неуклюже, все еще плохо чувствуя свои конечности. прихватываю подхватываю с земляного пола сложенные аккуратно штаны, не те, что были на мне немногим раньше; эти выглядят ношенными, но чистыми, и я надеваю их, прежде чем выйти на улицу. небо серое, поддернутое на горизонте дымкой розово-золотистого свечения восходящего солнца; макушки деревьев кажутся черными, как и влажная от росы и утренней свежести трава. я нахожу за лачужкой криво сколоченную бочку: она наполовину опустошена, но этого достаточно, чтобы умыться и освежиться; когда я возвращаюсь в перекошенный домик, лежанки и шкур на полу не наблюдается, место освобождено под лавку, возле которой стоят сапоги и на которой лежит спрятанный в ножнах меч. - вам нужно поесть, ваше величество, - ты всучиваешь в руки плошку, потому что стол завален пучками трав и скляночками с разноцветными отварами; я принимаю суп из твоих рук, и хочу было возразить формальному обращению, я все еще не - и замираю, закрываю рот и опускаю голову, прячась за отросшими влажными волосами - ты говоришь правильно и верно, потому что утер мертв, а я - нет, и я даже не успел проститься с ним нормально, прежде чем сам оказался на пороге между жизнью и смертью. я - новый король англии, и мне придется жить с грузом ответственности столько, сколько отведено богом. аппетит пропадает, будто его и не было, но поесть и правда нужно, поэтому я, не сказав больше ни слова, даже в качестве благодарности, доедаю абсолютно все, не чувствуя вкуса еды. все мысли возвращены к замку, к городу, в который мне необходимо вернуться как можно скорее, к людям, которые меня ждет и которые во мне нуждаются. я утираю рот ладонью, не боясь запачкаться, растираю щеки и подбородок, царапая грубую кожу ладоней отросшей щетиной, смахиваю непослушные волосы со лба назад, к затылку, но они возвращаются на место. ты прибираешься, сохраняя между нами дистанцию, от которой веет холодом, и я ощущаю непреодолимое желание растопить его любой ценой. - я твой должник, не правда ли? утром сюда прибудет повозка. будь готова к завтрашнему рассвету, если хочешь вернуться в замок. я приму любое твое решение, моргана, но надеюсь, что мы с тобой обязательно увидимся. нам есть, о чем поговорить, - и ты молчишь. ты все еще молчишь, даже когда я накидываю на обнаженный торс просторную рубаху, когда подхватываю меч и обуваюсь, оставляя после себя только раздробленную, не пригодную ни для чего кольчугу и алый плащ, напоминающий о бесконечно льющейся крови. ты правда вернулась: не отвергла предложение и прибыла к обеду во дворец; тебя не приглашали в тронный зал, не предлагали участвовать в совете, но ты вошла, распахнув двери, в помещение, ровно в тот момент, когда советник, старый ульрих, обвел внимательным взглядом всех, прежде чем произнести громогласное: - да здравствует король. - тогда, именно тогда ты смотрела на меня по-настоящему. вперилась внимательным взглядом и думала о чем-то своем, а я - о тебе. о том, что должен позаботиться о своем государстве, о том, что должен позаботиться о тебе.

- n o w -

[indent] траур по королеве гвиневре длился недолго. она не успела полюбиться подданным, не успела стать символом высокой и светлой, чистой любви, не успела вдохновить рыцарей на свершение подвигов, а девушек - на стремление стать похожей на нее. наш брак был обречен с самого начала; почему-то, увидев ее впервые, я вспомнил разговор с отцом о предназначении королевы и о том, что она, по сути, женщина полезная, но глупая и недалекая - без исключений. под описание гвиневры это никак не подходило. она была умна, начитана и образована. она была спокойна и абсолютно не вспыльчива, но при дворце не пришлась по душе никому. ее молчаливость и покорность превратили ее в тень, в безликое существо, проживающее остатки дней в немой роскоши, но в этом будто не нуждающееся. я бы никогда не обратил на нее внимание. она была не в моем вкусе, не подходила под мои стандарты красоты и мое представление об идеальной супруге. не то, чтобы я часто размышлял о том, с кем хочу связать свою жизнь, но порой такие мысли проскальзывали, особенно когда советники устраивали приемы и званые ужины в честь незамужних дам, достойных сердца короля. обычаи требовали женитьбы, и я поддавался, соглашался на встречи и знакомства с принцессами и герцогинями в надежде все-таки встретить ту, что сможет овладеть сердцем и разумом. такие не попадались. девушки не скрывали своего желания выскочить замуж за короля, не прятали мечтательных размышлений и готовы были примерить корону как можно раньше и демонстрировали отсутствие воспитание глубоким декольте, через которое без усилий можно было рассмотреть все, откровенными заигрываниями и флиртом, недвусмысленным и слишком явным. и это привлекло бы меня обязательно: я все еще был молод и падок на девичью красоту, но я думал не только о себе и о том, какое удовольствие могут принести барышни в королевских покоях, но и о том, насколько они будут достойны положенного после замужества титула. в общем-то, страхи и подозрения мои были не напрасны: в миру путешествовали слухи о правителях, чьи жены изменяли: с гвардейцами, с рыцарями, советниками, личной стражей, потому что предпочитали праздный образ жизни и не считали себя обязанными хранить верность одному мужчине. таких, естественно, не уважали: над ними насмехались, даже если боялись праведного гнева, и я не хотел прослыть таким. поэтому, наверное, мой выбор и пал на гвиневру. она не проявляла никакого интереса и смотрела устало и измученно так, словно повидала всю жизнь. ее родители и не надеялись выдать ее, такую мягкотелую и апатичную, хоть за кого-от, а потому были безмерно удивлены, узнав о моем решении забрать графскую дочь в замок. мы много говорили: о прошлом и настоящем, о том, что может ожидать в будущем. она не врала и ничего не утаивала, она была простой и искренней, и я мог бы влюбиться в ее простоту, в ее правду, но не хотел рушить доверие, которое между нами появилось: она была влюблена в капитана конной гвардии, мечтала о том, что он полюбит в ответ, готова была отказаться от благословения отца в обмен на счастье с любимым, но он погиб на войне - на той злополучной войне, и ее сердце погибло вместе с ним. возведенный при жизни и посмертно в рыцари сэр ланселот, с которым я не был знаком, не распространялся о своей жизни, и о том, какой он человек, можно было судить только по его службе; он был достоин гвиневры, но жизни их не могли пересечься ни в одной из возможных земных плоскостей. гвиневра приняла мое предложение, ни о чем не прося и не выдвигая никаких условий. она пыталась даже разубедить меня в расторопности жениться, потому что имела недуг: была бесплодной, а значит, не могла подарить стране наследника. ей казалось это самым важным нюансом, из-за которого не состоится брак, а я считал это самым важным поводов брак заключить, ведь если она не могла понести - значит, нам необязательно было и пытаться. королеве выделили отдельные покои, в том же крыле замка, в котором жил я: все остальные комнаты были пусты и не заселены, поэтому, никто не мог догадаться о том, что мы спим по отдельности. я старался проводить с ней много времени, но не пытался стать хорошим мужем, не пытался предстать тем, кем на самом деле не являлся, но она и не просила; тоска по любимому человеку забирала все жизненные силы, все желание в принципе жить. она много читала, мало ела, редко прогуливалась по саду, практически не присутствовала на советах и аудиенциях. я искал ей оправдания перед людьми и перед самим собой, позволял наслаждаться одиночеством и не навязывал свое общество, и в этом, возможно, была главная ошибка: я не присматривался к гвен. не заглядывался, не навещал, и, как итог, не знал о ее хвори. тоска ее была настолько сильной, что начала отпечатываться на физическом состоянии: головные боли учащались и усиливались, организм отвергал пищу и даже воду, солнечный свет не шел на пользу. ни одно лекарство не способно было ей помочь и ее спасти, и я знал, догадывался, что можно сделать, но не решался. я оттягивал до последнего, отмахивался от бредовой затеи, и не сожалел, к собственному страху и стыду о том, что ничего не предпринимаю. что позволяю ей умирать. я проводил с гвиневрой последние часы ее жизни, в ее покоях, которые некогда принадлежали моей матери. я держал ее за руку, сидя на краю большой кровати, и не решался на жест более интимный - не опускал голову на ее живот, не прикладывался губами к тонким обескровленным губам, коснулся которых лишь единожды, во время пира в честь заключенного брака; она смотрела на меня так проникновенно, как никогда раньше, так внимательно, словно могла смотреть даже не сквозь, а вглубь: - лекарь найдет способ спасти тебя, - я стараюсь говорить как можно тише, чтобы мигрень не одолела ее слабое тело вновь; но королева - так и не сумевшая стать моей - только мягко улыбнулась, впервые за долгое время искренне и счастливо, и даже серые стеклянные глаза ее засверкали настоящим весельем: - вы сами себе врете, ваше величество, - она сжала своими тонкими пальцами мои чуть крепче, тратя все существующие силы на этот крохотный жест, - я не боюсь забвения. я принимаю смерть с облегчением, потому что жизнь стала бессмысленной для меня, - от ее слов по затылку к позвонкам бегут стройным хором мурашки, я непроизвольно передергиваю плечами, чтобы избавиться от наваждения, а она, между тем, продолжает: - не вини себя ни в чем, артур. ты тоже обретешь свободу и счастье, совсем скоро. только не жди подходящего момента, он может не наступить. возьми все в свои руки и сделай шаг. - я усмехаюсь коротко, отрываю руку, теряя физический контакт: мне не по себе от ее слов, мне не нравится слушать то, что она продолжает говорить, не нравится это глупое смирение, потому что я сам не такой, и таких, как она, не знаю. гвиневра удивительно сильна в своей любви, но слаба, как человек; она не борец, она не держится за жизнь и за людей, не цепляется из последних сил и поступает крайне эгоистично, ища освобождения и спасения. от чего именно - непонятно и неизвестно. я качаю головой из стороны в стороны, готовый начать спорить и сопротивляться, но королева, повернув голову в мою сторону, не дает сказать ни слова и продолжает говорить тихо, но уверенно, словно не сомневается в своей правоте. она скрещивает пальцы на животе и устремляет рассеянный взгляд в потолок, видимо, нацеленная отдохнуть. - не обманывай себя, ты прекрасно понимаешь, о ком я говорю. или мне нужно назвать имя? в последние дни гвиневра осмелела, заметно; она редко соблюдает формальности, практически не соблюдает нормы этикета и позволяет себе все чаще обращаться ко мне как к старому другу; я не возражаю: чопорности и церемониальности хватает за пределами личных границ, и меня безумно радует, когда кто-то позволяет отступить от правил и дать забыть хотя бы на мгновенье, что я - не только король, но еще и живой человек. я качаю головой из стороны в сторону, и гвиневра улыбается вновь, слабо, принимая мое поражение. никому не нужно озвучивать имя, чтобы стало понятно, о ком мы говорим и кто занимает мои мысли на постоянной основе, ведь практически все свободное время между аудиенциями, выездами, охотой и советами я провожу в подземелье, там, где стоят каменные статуи, возведенные в честь почивших королей и королев, там, где спрятаны в стенах усыпальницы и саркофаги, там, где за крепкой дубовой дверью прячешься ты. я не был готов выделять для твоих опытов и экспериментов башню или комнату в одном из крыльев замка, потому что боялся, что кто-то сможет узнать, чем ты занимаешься. и я, я, вроде как, еще не решил до конца, какое отношение к магии испытываю: она пугает меня, бесспорно, ведь все неизведанное кажется ужасающим, и мне следовало бы сделать выступление перед народом, чтобы поддержать возведенные в абсолют идеи отца или дать им полное опровержение, но я все медлил, предпочитая наблюдать со стороны. ты изменилась, гвиневра, и было бы глупо это опровергать. ты стала увереннее, а еще - мягче и спокойнее. ты позволяла мне подбираться все ближе, ты дозволяла оставаться подолгу в твоей небольшой мастерской, ты не противилась моим желаниям поработать у тебя, а не в своем кабинете, и даже соглашалась трапезничать вместе, но каждый раз, стоило мне только заговорить о своей воле провести с тобой жалкие несколько часов, как ты тут же спрашивала о гвиневре и о том, составит ли моя королева нам компанию. мне не нравилось это выделение: то, как ты буквально превращала нас с ней в одно целое, но я никогда тебя не перебивал и старался на этом не зацикливаться, хоть и понимал природу такого поведения. возможно, ты ревновала. неумышленно, неосознанно, но тебя не получалось удержать рядом, если вдруг она была где-то поблизости. ты не присоединялась к столу, когда гвен садилась по правую руку от меня; ты не выходила на свежий воздух, если мы сидели в саду; ты не заглядывала в библиотеку, если она была там, и избегала ее общества, будто оно тебе чем-то угрожало. я не решался заговорить с тобой об этом, не хотел лезть в сугубо личное, и довольствовался твоей компанией тогда, когда ты мне это позволяла; любовался твоей очаровательной сосредоточенностью над опытами и волшебством, в котором ты практиковалась. твоя магия увлекала меня не меньше, чем ты сама: ты сияла, если я задавал вопросы, демонстрировала, хвасталась, оживляя увядающие цветы и оправляя подвернувшего крыло птенца. я проявлял любопытство, здоровое и искрящееся правдивостью, а ты буквально расцветала на моих глазах, демонстрируя то, что всегда так тщательно скрывала. я удивлен только тому, что гвиневре удалось подмечать так много деталей, а потом правильно их анализировать: она не злилась, не преследовала цель уличить в измене, не требовала верности, потому что прекрасно понимала: мое сердце не принадлежало ей никогда, ровно как и ее - мне. она легко нашла причину моему приподнятому настроению, а я и не отказывался от этого; я влюблялся, медленно, прощупывая почву под ногами, точно двигался по топи или болоту, и наслаждался этой томной тягучестью, разливающейся по всему телу каждый раз, когда ты - причина бессонных ночей и крепкого сна одновременно - смотрела на меня не так, как на остальных; смотрела по-особенному, рдея щеками и пряча глаза под веером ресниц. после возвращения в замок ты избавилась от нездоровой худобы, а кожа вернула себе здоровую смуглость; я не забывал о том, что произошло и через что ты была вынуждена пройти - и по моей вине тоже - но мы не говорили об этом, и я был благодарен. ты все так же соответствовала внешним видом любой даме, живущей по какой-либо причине во дворце, носила платья с оборками и вышивками, собирала высоко волосы, открывая тонкую шейку, разве что украшения больше не носила, и вот это меня по-настоящему расстраивало.
[indent] гвиневра покинула этот мир больше двух месяцев назад, но в замке ничего с ее уходом не изменилось. ее будто никогда не было, а художник даже не успел составить фамильный портрет. я не предавался унынию, не скучал без нее и не чувствовал ничего после того, как ее тело было предано захоронено. она не стала значимой частью, а смерть ее хоть и была грустной, но практически - бессмысленной. она не боролась за свою жизнь, предпочла легкий вариант, и никто не стал ее удерживать. после трех дней безмолвия, все вернулось в привычный строй. покои покойной королевой освободили, и сделала это достаточно быстро; ее вещи были уничтожены, драгоценности возвращены ее родителям: мне они были ни к чему, и вскоре о том, что она когда жила здесь, не напоминало ровным счетом ничего. советник настаивал на скорой женитьбе: стране нужен был наследник, желательно - мальчик, будущий король, и он торопил в выборе новой невесты, той, кто сможет составить достойную партию. однажды ты тоже заговорила об этом со мной во время обеда в твоих покоях: ты впервые пригласила меня в комнату, но так хладнокровно, словно тебе было все равно на мой ответ. я, разумеется, согласился и сделал вид, будто не заметил, как расслабленно опустились твои плечи. тогда, накалывая картофель на вилку, ты спросила о том, когда я женюсь повторно и - если не секрет - на ком. я так ничего и не ответил, и ловко перевел тему, поскольку говорить об очередном браке не хотелось: по крайней мере, если он будет заключен не с тобой. ульрих умудрился испортить настроение мне с самого утра своим стремлением познакомить с детской принцессой - точнее, свести. наследница богата, красива, очаровательна и умна; а еще она - северянка, и брак с ней способен построить мостик перемирия между несколькими государствами. ульриху пришлось выслушать все, что я думаю о его благих намерениях, прежде чем я покинул тронный зал и встретился с тобой в пустом коридоре. ты шла в сторону лестницы, удерживая подмышкой какой-то запылившийся фолиант, и я не придумал ничего лучше, чем схватить тебя за руку и потащить за собой - вниз, но не в твою коморку, а на улицу, в сторону конюшен. - прокатишься со мной? - я спрашивал только из вежливости, но не нуждался в твоем ответе на самом деле: мне было достаточно того, что ты бежала следом, придерживая подол юбки: сегодня ты была в легком платье, лишенном сложных конструкций, и не отставала ни на шаг. мой жеребец был уже седлан: я планировал совершить конную прогулку по городу вместе с казночеем и проверить рынок на центральной площади перед обедом, но раз время позволяет, а желания разговаривать с кем-либо нет совершенно, я позволяю себе расслабиться и пойти на поводу у собственных интересов. ждать, пока конюх подготовит еще одну лошадь стоило бы, но я задумываюсь об этом слишком поздно и соображаю, только когда ты откладываешь на закрытую бочку свою книгу и позволяешь усадить у луки седла полубоком, по-дамски, пока я забираюсь следом, совсем близкое. перебираю поводья, прежде чем развернуть жеребца и пустить с места в карьер. ты держишься за гриву, цепляешь ее пальцами и стараешься держать спину ровно лишь до тех пор, пока я не придвигаюсь еще ближе, налегая сзади и сверху - и вот тогда, тогда ты позволяешь себе расслабиться и довериться, тогда ты прижимаешься спиной к моей груди, пряча голову на плече, и я улыбаюсь, осторожно и едва заметно. нам не стоит появляться в городе так - верхом на одной лошади, сидящими интимно и непозволительно близко друг другу - ведь ты буквально устроилась между моих ног, но мне так плевать, моргана, что подумают и скажут люди, мне так плевать, пока ты позволяешь мне направлять нас вперед, туда, где никто не помешает. конь натужно хрипит, жует удила и рвется вперед, готовый взлететь, когда мы добираемся до просторной зеленой полянки: она вся усыпана незабудками и васильками, ромашками и маками, и какими-то другими цветами. я притормаживаю у высокого раскидистого дуба, перебрасываю поводья и только потому помогаю тебе спуститься следом за мной. жеребец отходит в сторону, опускает голову в траву и принимается ее пощипывать, изредка покачивая хвостом в попытке отогнать назойливых мух подальше от себя, а я остаюсь на месте. усаживаюсь на землю так, чтобы опереться о дуб спиной. - замок душит меня, порой мне так не хватает свободы, - я откидываю голову назад, прикладываюсь затылком о твердую кору, но не обращаю внимания на дискомфорт, - и так не хватает людей, которым можно довериться. у меня есть только ты, - я не смотрю на тебя, сижу с закрытыми глазами, потому что не уверен в том, что справлюсь с тем, что увижу в твоем ответном взгляде. я сгибаю ногу в колене и подтягиваю ее ближе, что опереться локтем, а пальцы запустить во взбившиеся от быстрой скачки волосы, - но ты все еще не доверяешь мне так, как раньше. ты все еще избегаешь меня, как будто боишься, а я схожу с ума, потому что не знаю, что мне сделать, чтобы исправить все это. не знаю, как заставить тебя отпустить ошибки прошлого и постараться забыть то, каким я был раньше; каким я был, когда не мог избавиться от гнета отца и попыток потакать ему абсолютно во всем.

i w a n n a c r y a n d
i wanna love
b u t a l l m y t e a r s h a v e b e e n u s e d u p
o n a n o t h e r l o v e

Поделиться32021-11-06 02:31:23

Автор: Morgana
Администратор
Сообщений: 1
Уважение: +0

I ' M S H A K I N G S A L V A T I O N A N D I W A S T H E
Darkness
A N D Y O U W H E R E T H E L I G H T
t e a r i t a p a r t a n d t h e n w e
Supercollide

f o u r y e a r s a g o
[indent] пронизывающая боль вдоль недвижных запястий терновым венком окольцовывает; колко бьет по подушечкам занемевших пальцев и багровеет горячей кровью под ногтями; хлесткой дрожью пробирается по линии фаланг, пульсируя острой, режущей ломотой; эта боль тянет мерзлыми прикосновениями вдоль ульны кверху, и по лучевой кости вниз, словно поглаживая; будто бы расслабляя; будто бы стараясь унять тревогу и заставить привыкнуть к себе, как к неизменной константе, что обещает никогда не покидать. если закрыть глаза, можно почувствовать иголки в межреберье, что не позволяют ни вдохнуть - ни выдохнуть; если прикрыть глаза еще сильнее, сжимая веки крепче - это колотье рвет на клочья; резьбой вдоль и поперек всего тела, плетясь ветвями под грудиной, что распускаться будут не пышными бутонами по весне, а остроконечными шипами, что впиваться будут изнутри до крови и трещин. губы искусаны до рытвины, а глаза саднят, то ли от подбивающих солоноватых слез, то ли от перемен, что ластятся изнутри; липнут смолой и свербят откликом той самой боли, что рассекает прямо насквозь. тревога, такая ярая и оголтелая; страх - нестерпимый и истовый, расстилают дно желудка мхом и высохшими листьями ссохшихся и почавших садовых цветов: они больше не пахнут пряной сладостью; от них несет нестерпимой и невыносимой гнилью, что лживо сластит на кончике языка лишь на мгновение до того, как горечь встрянет в горле. отчаяние, гнев, робость и в первую очередь трусость - так осязаемы сейчас; в этот момент, когда некогда серые глаза плывут на роговице отблесками фиолетового пламени; когда радужка искрится флером чего-то осязаемого, но совсем недосягаемого. ладони чешутся и зуд не унимается, даже если ногтями содрать кожу, сгребая незримый недуг; даже если раскроить смуглую кожу до поступления алой крови и распотрошить всю себя, выворачивая наизнанку - от этого не избавиться; это погребено куда-то глубже самого сердца и дальше недостижимого нутра; это вплетено в кровеносные сосуды и запутано с дыхательными путями; без этого не может быть меня и к моему сожалению, я усвоила этот урок. леденящий ужас дробит собой все кости изнутри; перебирает позвонки поочередно и останавливается где-то в области одного из предсердий, каждый раз, получая мнимое удовольствие от того, как оно замирает; не бьется, пропуская один удар за другим - я привыкла к магии внутри меня; я свыклась, но все еще не приняла ее; все еще продолжаю этого бояться. такие приступы - когда эта маленькая особенность, вшитая в меня бережными узорами, дает о себе знать, - случаются, в последнее время, все чаще и чаще. такие приступы, когда руки холодеют, а потом истлевшим пламенем горят изнутри; когда я ощущаю электрические порывы на самом кончике каждого из пальцев - почти неосязаемо, но так больно; когда взгляд теряет фокус; картинки расплываются, а потом, мир становится иным; я становлюсь другой, стоит только волшебству вытеснить само себя наружу, искажая мою внешнюю оболочку одной лишь только маленькой мелочью - взгляд больше не мой, - и тем самым, я теряю саму себя. не узнаю себя в отражении небольшого зеркала, напротив широкой, двуспальной кровати в покоях; не узнаю себя в размеренных и слишком резких движениях; не узнаю себя в этом любопытстве, потому что с каждым разом, удержать в себе желание понять на что я способна - становится все сложнее и сложнее. впервые это случилось в детстве: мне было, кажется, не больше десяти, когда я впервые ощутила это; когда впервые выдавила из себя истошный стон боли в разорванном горле; когда впервые почувствовала каждой фиброй эту щербину вдоль солнечного сплетения; когда впервые осознала, что я больше не в безопасности в собственном доме. вначале, сдерживать себя было легко: я мотала головой; приходила в себя моментально, захлопывая в себе этот скоп из падучих звезд и белесых огоньков; моргала учащенно, до поступления слез в уголках глаз, возвращаясь к реальности. о том, что происходит со мной, я никому не говорила: сколько себя помню, короля я боялась больше всего в этой жизни; старалась не мельтешить перед ним; пряталась по углам и по комнатам, лишь бы не попадаться в поле его зрения и под его грузный взгляд. тебе говорить не рисковала - мы с тобой едва ли общались; ты искал любви и одобрения в собственном отце, а во мне, на протяжении долгих лет, видел лишь слабую девочку, которая достойна только сирой жалости. я была близка лишь с королевой - так никогда и не сумела назвать ее матерью, ведь она мне таковой не приходилась, но даже ей, о своих переживаниях, я не говорила. я вынудила себя; научила и заставила держать это внутри; сдерживать, сквозь стиснутые зубы и еженощно молиться, лишь бы на утро проснуться нормальной. потому что я знала цену своей правды и я не готова была ее заплатить. я не помню своих настоящих родителей; не помню свою жизнь за пределами замка: я была совсем маленькой, когда королева настояла на том, чтобы забрать меня. как оказалось позже, после твоего рождения, она так и не смогла забеременеть повторно, пусть и хотела того; мечтала о дочери и именно это заставило утера смягчиться; вынудило согласиться на небольшую прихоть своей возлюбленной: забрать совсем маленькую девочку в замок и растить ее ровней будущему наследнику престола. но все это было лишь на словах: утер не воспринимал меня своей дочерью; он не был груб со мной, скорее, предпочитал поддерживать нейтралитет и разыгрывать тотальное равнодушие передо мной - его не волновала ни я; ни моя жизнь, и уж тем более, его не волновало мое будущее. твоя мать старалась никогда не принижать меня в прерогативах рядом с тобой; относилась с такой же любовью и трепетом; позволила мне - неподобающе для девочек моего возраста, так, кажется, говорил утер, - учить географию, математику и прочие науки вместе с тобой; она исполняла мои маленькие желания; ее касания всегда были предельно ласковыми и нежными, а поцелуи в черную макушку или в мягкую щеку были переполнены вселенским теплом и всеобъемлющей любовью. ты был увлечен совершенно другими вещами: учился мастерству владения мечом, тренируясь сутки напролет в большом дворе при замке; ты ходил на охоту со своим отцом и так стремился; так грезил заслужить его внимание, уважение и доверие, что готов был заглядывать ему в самую глотку, лишь бы выдавить оттуда ошметок какой-то похвалы и одобрения: я никогда тебя в этом не винила; не упрекала, старательно пытаясь выстраивать между нами хорошие отношения, но я не была интересна тебе никогда. и в этом тоже нет твоей вины: ты с самого детства знал, что ты - будущий король, а королям не принято тратить время на таких как я. мы были совсем маленькими, когда игрэйна начала увядать; ее кожа становилась нездорово-серой, а впалые скулы выдавали болезненную худобу. силы покидали ее стремительно быстро; она почти не покидала свои покои, а утер проводил все свои дни в поисках лучших лекарей; все вечера вместе с ней, касаясь губами ее холодных ладоней и нашептывая, что все будет хорошо. он говорил о том, что ее поразила магия; говорил о том, что болезнь неизлечима и меньше чем через месяц ее не стало. после ее гибели все изменилось: я лишилась любой родительской опеки и заботы; лишилась хоть какого-то проявления любви и лишилась единственного человека, для которого я не была лишь блеклой тенью. после того, как игрэйны не стало, утер запретил обучаться вместе с тобой, поэтому я скрашивала каждый свой день в библиотеке, старательно пытаясь нагнать тебя и не отставать от полученных тобой, новых знаний; король не скупился - королевских денег было достаточно и для того, чтобы изредка, но покупать мне новые платья и новые украшения: как что-то должное; как формальное обязательство перед почившей женой, но на большее я не могла рассчитывать. с годами, это перестало меня тяготить; перестало мучать и я перестала искать в себе изъяны, лишь бы найти причину по которой, я для него - пустое место. я воспринимала это как что-то само собой разумеющееся и от этого было легче: легче взрослеть, занимаясь глупыми делами из ряда рисования, чтения и шитья - чем еще занимать девушке моего возраста? по вечерам, пропуская ужины - что было в радость утеру, особенно когда в замке гостили важные знати, - под блеклым отсветом свечи, читала книги; по утрам, сопровождала других придворных девушек во время прогулок. в какой-то момент, я так надеялась что меня выдадут замуж за кого-то из дальнего королевства: я бы тогда не давилась чувствами к тебе; я бы тогда была счастливее, возможно. но утер не позволил даже этому случиться, будто бы зная заранее, что сделает все, лишь бы не дать мне быть счастливой.

[indent] с годами, я привыкла к проявлению магии в самой себе. стала четче ощущать приливы собственной силы; стала лучше осязать то, на что я поистине способна, колдуя совсем неумело и немного, в своих покоях. в последнее время, контролировать себя получается не всегда; зачастую - глаза заливаются сиренью резко; держать в узде силы - необузданные; неумелые, из-за отсутствия опыта, но такие сильные - копились с каждым годом, неизрасходованные, - было невозможно, и я боялась попасться кому-то на глаза. сколько я себя помню, разговоры о магии в пределах этого замка были запрещены; на вопросы всегда отказывались отвечать, ведь магия была под запретом. утер был категоричен и его решение никто не ставил под сомнение: в нашем королевстве все избегали эту тему и мне приходилось довольствоваться скупым количеством книг, которые косвенно затрагивали эту тему. я знала как сильно король ненавидит все, что связано с колдовством; его глаза заливались кровью, а ладони сжимались в дрожащие кулаки каждый раз, когда кто-то упоминал об этом и мне было страшно. я знала что он не сжалится надо мной; знала, что не закроет глаза и не подумает о том, что я ничего плохого не сделала; что я верна ему и тебе; что я не такая как остальные. и он не пожалел меня в тот день: я не могла справиться со рвущимися из меня силами; не могла контролировать себя в то утро и я думала, что если выберусь за пределы каменных стен, пусть и ненадолго: сумею уберечь свою маленькую тайну. решила, что если мою пропажу заметят, скажу что услышала гул охотничьего рога и испугалась за тебя; не смогла ждать и помчалась навстречу тебе, лишь бы убедиться в том, что все в порядке - к счастью, скакать верхом на коне я умею с детства - один из навыков, который я усвоила наравне с тобой. плотная мантия из пурпурного шелка, тесненная, собственноручно, серебряными нитями поверх поникших плеч; темные, распущенные волосы, что вьются маленькими локонами - за капюшоном, лишь бы скрыть взгляд, который выдаст меня с поличным - я торопилась; быстрым шагом спускалась по каменистой лестнице в сторону конюшен; путалась в подолах собственного платья, от того, как сильно торопилась, только для того, чтобы в самом последнем коридоре, наткнуться прямиком на утера: он был в хорошем расположении духа, но буквально за одно мгновение почувствовал неладное; схватил за тонкое запястье, не позволяя выскользнуть и без лишних вопросов; без проявления хоть какой-то заботы, сдернул мантию с головы, натыкаясь на мой загнанный взгляд; на глаза залитые лиловым свинцом. я пыталась выскользнуть; пыталась вытянуть свою руку; пыталась что-то сказать в свое оправдание, но не смогла - его пальцы сжались еще сильнее - позже, обязательно останутся синяки; его глаза расширились и смотрели, всего минуту, с удивлением; через мгновение, они наполнились яростью и ненавистью; пробирающим насквозь холодом: словно я одно из тех животных, которых он загнал в угол во время своей охоты, после чего, безжалостно, вогнал стрелу в самое сердце. он плевался ядом; не стеснялся в подборе выражений и называл меня самыми жестокими словами, которые мог только вспомнить, когда резко и грубо выволакивал меня на улицу; позже - за пределы дворца, на центральную площадь, обещая что сожжет меня сегодня же. злость била в нем ключом; его голос переходил на рычание и он не переживал о том, как больно делает мне, таща за собой, пока я спотыкалась о камушки, о гравий на влажной дорожке, небрежно пачкая подолы платья в грязных лужах; растирала пятки в кровь и кусала губы, сдерживая в себе любые предательские всхлипы; держа в себе слезы и не позволяя себе даже показать ему, как мне страшно. он выглядел как животное; он позволил выставить наружу всю жестокость, которую хранил в себе на протяжении многих лет; он стискивал зубы, от ярости стирая в крошку, а на поверхности его глаз горел тот самый огонь, которому он готов был отдать мою жизнь. люди, точно мухи, собирались вокруг площади; слетались на представление, не скрывая своего интереса; не позволяя жалости протиснуться в свои взгляды и именно в тот день, внутри меня были посеяны первые крупицы ненависти; именно в тот день, меня выпотрошили и вынули из нутра все светлое, что там только было; именно в тот день, холод - стал моей броней; отстраненность - моей защитой; равнодушие - оболочкой, в которую я затолкала собственное сердце. утер получал извращенное удовольствие, когда рассказывал всем собравшимся вокруг, что я - чертова ведьма; что я - причина гибели его излюбленной жены - сердце сжалось так крепко в клетке из ребер, будто бы оно исчезло и вовсе; что сегодня, я постигну смерть, расплачиваясь за то, кем являюсь. кем являюсь не по своей воле. кем являться не хотела. кромешная тишина воцарилась лишь в тот момент, когда ты пришел; вернулся с охоты и оказался в самом центре событий. я не издала ни звука; позволила тебе посмотреть на меня, и - боже, артур, ты испугался того, что увидел. я давилась собственной гордостью; знала, что мои слова не стоят ни пенса; знала, что меня не послушают, поэтому позволяла твоему отцу упрекать. я не могла надеяться на твое благоразумие - ты ведь сын своего отца; его одобрение не будет стоить тебе моей жизни. не тогда, когда его идеологии разделены тобой; не тогда, когда нас не связывает абсолютно ничего. и я оказалась права: твои слова холодным острием того самого меча, который держал в руке твой отец, распарывает меня на части; твои слова - битым холодом и молчаливой глухостью впиваются в самое сердце; твои слова - растлевают ослабшее тело и приговором служит мне мое грехопадение. ты спас меня от смерти в тот день; не позволил своему отцу сжечь меня в языках самого алого пламени, но своим милосердием, ты обрек меня на вещи похуже. меня, грубо и бесцеремонно, цепляя за предплечья - там, тоже, чуть позже, синевой расплелись синяки, - выволокли за пределы ворот и каменистых стен; отвели к самой кромке близ находящегося леса, бросая издевательские и презрительные взгляды, словно надеясь увидеть во мне, хотя бы малейшее проявление страха и слабости. той ночью, артур, я мечтала о смерти: винила тебя в твоей жестокости передо мной; надеялась что к утру умру от холода или буду истерзана какими-то дикими животными, изголодавшимися по человеческой плоти. смерть была бы легче, чем тот кошмар, который ждал меня впереди; смерть стала бы проявлением гуманности и сострадания, если бы ты только знал, какой ценой мне дастся собственная жизнь. выращенная в замке; не лишенная никаких благ и имеющая все то, что нужно для хорошей жизни, я, в тот день, оказалась наедине сама с собой: от меня отвернулись все и всем было плевать на то, что сколько я себя помню - я была верна королевству; что я не сделала ничего, чтобы навредить хоть кому-то и никогда не сумела бы. я оказалась совершенно одна и мне было так страшно; мне было так безумно страшно, как никогда до этого в своей жизни. на следующее утро, греясь у тлеющего пламени ночного костра, разожженного собственной магией, я пообещала себе что не позволю себе умереть. не позволю твоему отцу ликовать, от мысли, что он избавил свое драгоценное королевство от очередной ведьмы. пурпур в глаза больше никогда не исчезал с того самого дня; сила в моих собственных руках, стремительно росла и я научилась любить ощущение того, как магия правильно чувствуется под моим контролем. в то утро, я пообещала себе - во что бы то ни стало и чего бы мне этого не стоило, я увижу своими глазами смерть короля. я стану свидетельницей того, как его величество издаст свой последний вздох.

A N D A L L T H E C H A O S C R Y S T A L L I S E D
w h e n y o u a n d i
supercollide

t h r e e y e a r s a g o
[indent] воздух пропитан насквозь пепельной духотой; горчащей гарью и мертвенным холодом, которые пробирают насквозь прямиком до белесых костей; проникают так глубоко, что хочется, инстинктивно, соскабливать кичливость с кожи, потому что мерзлые глаза пропитаны равнодушием; плечи не вздрагивают каждый раз, когда острие очередного меча прорезает тело насквозь, задевая жизненно необходимые органы; когда холодное оружие забирает одну жизнь, следом за другой; когда бездыханные тела грузно падают на землю и подаются забвению моментально. взгляд устремлен только в одну точку: изучают ярые черты человека, которого знаю всю свою жизнь и остальное отходит на второй план: душераздирающие крики; бульканье крови, которая стекает по рукам, железным доспехам и телам неповинных жеребцов; металлическое звучание при столкновении двух клинков; хруст костей и немое присутствие смерти, что скупо наблюдает за происходящем со стороны, ледяным дыханием оглаживая щеки и шеи тех, кто в шаге от вечности под влажной землей. все это не имеет никакого значения; все это не вызывает во мне горечи, сострадания и нездорового человеколюбия: люди были равнодушны к моей судьбе и я, разменной монетой, безразлична к каждому, кто ставит свою жизнь на алтарь таких маловажных целей. моя беспомощность разлетелась трещинами; хитином и частицами величественных кратеров, в тот момент, когда я запретила себе быть слабой - я бы могла помочь; могла, во имя всех богов, вмешаться, спасая от предрешенного исхода тех, кто некогда был моей семьей; спасая от проигрыша место, что некогда было моим домом. я бы могла, сердобольностью и смирением спасти не одну только жизнь, но я не двигаюсь с места; позволяю продолжаться этому никчемному и пустому акту самопожертвования, наблюдая за тем, как много крови втягивает в себя земля, в которой упокоены все былые короли. и что-то предательски искрится на дне глазниц; что-то заставляет рукам дернуться, сжимаясь в кулаки, а ногтям впиться в ладони, оставляя видимые лунки: всего одно мгновение; всего секунда и я смотрю; не отрывая глаз и не моргая на то, как умирает утер пендрагон. я не ощутила облегчения; не почувствовала как умиротворение скользит по выпуклым венам, вдоль побледневшего тела: я чувствовала все тот же холод; все то же бесстрастие; все ту же отчужденность. этот год, я питалась этой ненавистью; чувствовала на губах пряный привкус озлобления; это прогорклая рознь поддерживала во мне жизнь, не позволяя сдаться: лишь бы он не получил желаемое. я научилась контролировать свою силу; научилась чувствовать свою магию и ощущать ее, с каждым разом пытаясь понять на что именно я способна и каждый раз, осекаясь: во мне было предостаточно гнева и ярости, но их хватило только на одного человека; я знала, понимала что не хочу быть; не хочу стать той, кого он видел перед своими глазами. я хотела стать лучше; хотела доказать - в первую очередь самой себе, что мои способности не проклятие и не наказание за грехопадение моих предков; это дар; подаяние, которое я приняла и с которым научилась уживаться. и я не сомневаюсь, что именно это и помогло мне пережить этот год; спастись от стылой зимы и от хищных животных, что жили в самых потаенных закоулках леса. пустые глаза утера смотрели вдаль; жизнь покинула его громоздкое тело всего за секунду и я собиралась уйти; хотела скрыться, не способная больше наблюдать за жестоким зрелищем, но не могла, потому что взгляд безудержно цеплялся за тебя. я чувствовала, как картина смерти собственного отца подкосила тебя; чувствовала каждое твое ранение: ссадины на шее, прямо под выступом кольчужного ворота; твоя рука дрожит от слабости и наруч болезненно впивается в горячую кожу; взгляд расфокусирован и плывет, от кровоточащей раны на границе защитного бортика, а костяшки белеют от того, как крепко ты сжимаешь рукоять собственного меча в руках, в каждый свой последующий удар вваливая всю горечь своей потери. я не успеваю среагировать, слишком сконцентрированная на твоих плавных движениях; на том, как тебя одолевает безволие и ты падаешь; снова и снова, заставляя себя подняться и устремиться в бой, не жалея сил, что были не исходе; не жалея тело, которое не справляется. ты не заметил; я не углядела - стрела молниеносно вошла меж лопаток и ты падаешь, грузно, на болотистую землю, переставая биться за собственную жизнь. ты дышал с трудом, когда я сумела дотащить тебя до дома; магией я остановила кровотечение, сломав хвостовик стрелы, боясь вынимать ее окончательно до того, как буду уверена в том, что смогу спасти тебя от верной погибели. ты не открывал глаза; был без сознания и сердце билось так медленно, явно задетое острием наконечника, но я не могла позволить тебе умереть. преодолевая собственное смущение и заполошно бьющееся сердце в груди, от страха что могу потерять тебя, я сняла с тебя доспехи; обнажила твое тело и обнаружила слишком много ранений; они кровили и начинали гноиться, от пыли и грязи что проникли внутрь во время битвы и руки предательски задрожали, пока я перебирала склянки; кусала губы, отмывая твою кожу от крови и отварами пытаясь обеззаразить и обработать самые большие из них: даже сквозь сон, я слышала как много боли причиняют тебе мои попытки спасти тебя. лоб покрывался потом от нездорового жара и я старательно вытирала все холодными тряпками; отмывала твое тело, не позволяя ни на мгновение перестать дышать. я оказалась права: стрела почти смертельно прошла по касательной - еще несколько минут заминки и тебя бы не стало. это увечье - самое болезненное и серьезное, я позволила себе излечить магией, потому что знала что травы и лекарства не справятся и даже если бы тебя успели отвезти к королевскому лекарю - он бы не сумел тебя спасти. рана затягивалась под моей рукой, оставляя лишь заметный рубец, напоминанием - все остальные рассечения я лечила только тем, что ты бы одобрил. ведь ты боишься магии; ты не хотел бы знать, как именно я вернула тебя к жизни. спустя несколько часов возни с твоим тяжелым телом, дыхание перестало быть сбивчивым; ты перестал шептать несвязные слова и позволил себе заснуть, а я только и могла, что неспокойно перебирать вьющиеся пряди обмокших, темных волос, поглаживая горячий лоб; только и могла, что хвататься за твою руку, оставляя сухие поцелуи на костяшках - зная, что ты это не вспомнишь никогда; только и могла, что прислоняться лбом к твоему предплечью, эхом шепота лаская швы, убеждая тебя - себя, - в том, что все будет хорошо. ты приходил в себя тяжело; на следующий день, непрестанно ворочался, заставляя переживать о тебе - я так и не смогла сомкнуть глаза той ночью, пытаясь отвлечься чтением на небольшом кресле перед старым камином, но это было тщетно. я засыпала пару раз; просыпалась от онемения в области шеи или ног; иногда, от твоего слишком тяжелого дыхания, вынуждая меня снова и снова протирать твой лоб; снова и снова поить лекарствами, которые должны были помочь в заживлении. ты окончательно очнулся только на третий день; почти бесшумно приподнялся, оглядываясь по сторонам и я почувствовала умиротворение; впервые за последнее время, ощутила спокойствие, от мысли что ты жив. я надеялась что ты не будешь задавать вопросы; глупо думала, что моя личность тебя не заинтересует - я не собиралась показываться перед тобой и всячески прятала лицо за распущенными волосами и капюшоном своей старой мантии, но ты, чертов герой, артур, не смог преодолеть свое любопытство; мертвой хваткой - я болезненно поморщилась, вспоминая как также сильно, за запястье, держал меня твой отец, - зацепил и вынудил посмотреть на тебя. когда ты узнал в моем силуэте - меня, твои глаза переполнились примесью из удивления и какого смягчения; какой-то ребяческой радости, но я не позволила себе ответить взаимностью; сжала губы и молча вынудила отпустить. я не могла позволить тебе увидеть то, как болезненно переживала за тебя; как тяжело мне дались бессонные ночи и что я возводила молитвы всем богам, лишь бы ты пришел в себя; я не позволила тебе увидеть то, как рьяно я боролась за твою жизнь: ты был важен для меня, артур, сколько я себя помню, но за последний год, я перестала быть той наивной девочкой, рядом с которой ты рос. я перестала слепо верить в хорошее; перестала смотреть на мир через призму непосредственности и простодушия: он был жесток со мной и в отместку, я платила ему тем же жестокосердием. я не позволила тебе продолжить; не позволила тебе говорить, всучивая в руки еду и всем видом показывая, что говорить, нам с тобой, на самом деле, не о чем: я хотела верить в то, что оплатила подаренной жизнью тебе за то, что ты, год назад - кажется, прошла целая вечность, - не позволил мне умереть. остальное не имеет никакого значения. я не собиралась позволять тебе оставаться у меня и дальше; ты и сам, наверняка, рвался обратно в замок: ты вышел чтобы умыться, а я торопливо собрала твои вещи, прямо намекая на то, что тебе пора. тебя ждет королевство; тебя ждут твои поданные: ты, артур - новый король англии, но даже перед тобой я больше не преклоню свое колено. я знала, что ты еще недостаточно крепок; не набрался сил и тебе бы отдохнуть еще несколько дней, но твои поданные позаботятся о твоем благополучии как только ты вернешься домой. я накормила тебя в последний раз - отрешенно возвращая к реальности; напоминая о твоей новой роли в этом мире. твоя лошадь - вороненый жеребец помог мне перенести тебя сюда, и в отместку, я позаботилась и о нем, магией затягивая небольшие царапины и отмывая черную шерсть от грязи, в те часы, когда ты проваливался в глубокий сон, - ждал тебя на улице. я не привязывала его; позволяла топтаться перед лачугой и спать под крышей небольшой дровницы, поглаживая его гриву по утрам: кажется, он помнил меня, - и подкармливая его свежими овощами. он не убегал; знал что ты - внутри; будто бы чувствовал твое присутствие где-то рядом и терпеливо дожидался того момента, когда ты оседлаешь его, возвращаясь домой. ты пообещал забрать меня обратно в замок и я согласилась: жить в лесу я научилась, но свыкнуться с этим было сложнее всего. а еще, я так скучала по тебе, пусть и знала, что мои чувства неразделимы тобой; пусть и знала что ты - король, а во мне течет совсем неблагородная кровь; пусть и знала - ты делаешь это из жалости; ты делаешь это из чувства долга. ведь перед тем как оседлать жеребчика, ты именно это мне и сказал.

t w o y e a r s a g o
[indent] даже спустя год после моего возвращения, замок не ощущается домом. о моей былой жизни; о моем нахождении здесь на протяжении почти восемнадцати лет не напоминает ничего. все мои платья; личные вещи; мои рисунки, вышивки и книги было безжалостно преданы огню и изведены, словно утер рьяно пытался выскрести любое воспоминание обо мне; все мои украшения - уничтожены. даже тонкого, фамильного кольца, доставшегося мне от игрэйны, больше не было. твой отец будто бы пытался искоренить все, что было, пусть и косвенно, но связано со мной: мои былые покои радикально изменены и ты, учтиво, позволил мне выбрать другую комнату, лишь бы ничего не напоминало о том, что произошло. легкое, темно изумрудное платье, расшитое серебряными нитями не греет; пропускает через тонкую ткань холод, который обволакивает собой смуглую кожу. волосы - сегодня, не собранные, - тяжелыми прядями спадают на спину, а взгляд завороженно смотрит в одну только точку. в это время не принято шастать по замку, но я сомневаюсь что кто-то из стражи, сумеет выразить хоть какую-то заботу по отношению ко мне. о том, кем я являюсь - знают все. утер не скупился в выражениях и, наверняка, в россказнях, после того, как меня вышвырнули за пределы замка; утер устроил театральный спектакль, называя меня ведьмой перед своими поданными, а слухи так быстро расползаются. возвращая меня в замок, ты, - как благородно, - старательно уверил всех в том, что твой отец ошибался насчет меня; уверил всех, что я нахожусь под твоей личной защитой и твой голос не дрожал, когда ты сказал, что не позволишь и волоску упасть с моей головы, но это не вернуло твоим подданным былое доверие ко мне. они сторонились меня; самые приближенные тебе люди - советники, рыцари, - все они, до одного, - избегали нужды разговаривать со мной; слуги, рдело отпускали глаза в пол, когда я обращалась к кому-то за помощью, будто бы боялись того, на что я способна. пусть я и не давала поводов верить в то, что я могу кому-то навредить - мой холод; мое отрешение и появившаяся уверенность, в некогда дрожащем голосе, приправленные годами манипуляций и убеждений утера в том, что магия - вселенское зло, - делали свое дело и никто не смотрел на меня с теплом и уважением. мне, на самом деле, было все равно - все люди в замке были лишь блеклыми мышками; их мнение меня не интересовало и на холод во взгляде, я отвечала тем же. дамы при дворце не приглашали меня на прогулки по саду, как раньше - я бы все равно отказалась; рыцари больше не пытались привлечь мое внимание, в надежде жениться на названной сестре самого короля, увеличивая свой авторитет и статус в королевстве - мне это никогда не было интересно, потому что сердце, сколько я себя помню, пропускало удары только при виде тебя. но это уже не имеет никакого значения: ровно месяц назад, ты женился. на саму церемонию я не пришла, ровным счетом как и на пиршество после, по одной простой причине, что давилась своей ревностью. я, пусть и знала, что никогда не сумею занять особое место в твоем сердце, не могла унять свои чувства и эту глупую привязанность, которая держала меня так близко к тебе. у нас разные статусы; я - ведьма, а магия все еще под запретом в королевстве; люди считают нас братом и сестрой - думать о том, что я могла бы занять трон возле тебя, предельно глупо, и я позволила этой мысли проскользнуть в моей голове лишь единожды; лишь единожды я позволила слабости взять вверх надо мной. передо мной: семейный портрет, на котором утер пендрагон восседает на троне, а золотая корона блестит под лунными лучами, что проникают сквозь большие окна позади меня; по левую сторону, аккуратно уложив руки на его плечи, стоит игрэйна, чьи длинные волосы струятся вниз по груди и тонкой фигуре, а губы вырисованы в свойственной ей, едва заметной, улыбке; по правую сторону стоишь ты - еще совсем маленький, но уже тогда, в твоем взгляде были видны задатки будущего короля; твои черные волосы спадают на лоб, а на лице искажена все та же серьезность, которая присуще тебе даже сейчас; даже в роли короля. пару лет назад, на этом портрете, по левую сторону от тебя, прямо перед игрэйной стояла я: в винно-пурпурном платье, ушитом золотистыми узорами; волосы были уложены под тонкой, серебряной диадемой, усыпанной такими же драгоценными камнями, а на лице играла робкая; совсем детская улыбка. после того, как утер выгнал меня, по всей видимости, он приказал перерисовать портрет - краски на этом полотне все еще блестят свежестью; художнику удалось полностью перенести даже погибшую королеву; все в точности так - как я помню, за исключением того, что меня больше нет. прошлый холст, скорее всего - был сожжен, также как и все, что осталось от меня, и сердце так болезненно сжимается и обливается кровью, каждый раз, когда я возвращаюсь в этот коридор; каждый раз, когда осознаю, насколько мое прошлое - больше не имеет никакого значения. я провожу тут чуть ли не каждую свою бессонную ночь: если бы я действительно погибла в тот день - сумел бы ты меня вспомнить хоть когда-нибудь, артур? — красивый портрет, не правда ли? — я не дергаюсь; даже не поворачиваюсь в сторону моего нового собеседника, потому что узнать ее голос не составляет никакого труда. — предельно хорошо передает все детали, ваше величество. — я иронично усмехаюсь, сплетаю пальцы перед собой и медленно поворачиваюсь в сторону новоиспеченной королевы англии - обращение, единственная формальность этикета, которой я следую. гвиневра мягко улыбается, но не торопится убавить расстояние между нами и за это, я ей благодарна. — моргана, верно? — это, кажется, наше с ней первое пересечение - я не появлялась в компании ее фавориток; не присутствовала в обеденном зале во время трапез; избегала даже твою компанию тогда, когда она была рядом. я незаинтересованно киваю - продолжать этот разговор мне не хочется и я надеюсь, что королева избавит меня от нужды притворяться, что ее компания, хотя бы капельку мне интересна. — нам так и не удалось встретиться. — она пытается казаться спокойной, пусть напряжение что сочится из нее, можно ощутить даже на максимальном расстоянии; она пытается говорить уверенно, пусть что-то во мне и заставляет ее голосу легко дрожать на окончании слов. — в мои обязанности не входит посещать приемы или развлекать вас, так что нам негде было пересекаться. — говорю предельно холодно и отрешенно; смотрю на нее в упор, даже если взгляд не цепляется за ее силуэт. она дергается; ерзает, будто бы злится из-за того, что я отказываюсь идти на контакт - мы с ней можем приходиться друг другу кем угодно, но подругами нам никогда не стать и к этому, я совершенно не стремлюсь. она смущенно, будто бы сказала что-то не то, отпускает свой взгляд в пол; позже, поднимает глаза, но смотрит сейчас на фамильный портрет; задумчиво поджимает губы, после чего снова переводит свой взгляд на меня - пусть правила приличия для меня больше не имеют никакого значения, мое воспитание не позволяет мне молча уйти, спасая себя от нужды вести светские беседы с королевой в это время. — артур очень лестно о вас отзывается и я подумала, может быть вы присоединитесь завтра к нам за ужином? — она перебирает колечки на своих тонких пальчиках; путает ладони о плотные ткани своего алого платья и скромно улыбается, словно пытаясь расположить меня к себе и это вызывает на моих губах ответную улыбку - которую, к счастью, она воспринимает как акт моего добродушия. — ваше предложение мне приятно, но я предпочитаю трапезничать одна. — она краснеет; бледные щеки заливаются румянцем и ее робость даже забавляет. наверняка, за месяц нахождения в замке, она не успела ни с кем еще сблизиться; наверняка, даже придворные дамы не прониклись к ней доверием и наверняка, она угнетена одиночеством - только вот, глупо было думать, что я помогу ей справиться с этим грузом. я не позволяю ей вставить и слова; не позволяю ей предпринять тщетную попытку меня переубедить: — вам не нужно мое одобрение и мое расположение для того, чтобы понравиться артуру. — она поднимает глаза резко; коротко мотает головой и приоткрывает свой рот чтобы возразить, но я продолжаю, — артур будет самым великим королем за всю историю англии. он знает что такое честь, доблесть, отвага и сострадание. но важнее этого только то, что более верного человека вы не встретите в своей жизни. он выбрал вас, а это значит что он будет верным и преданным и для этого, ему не нужно мое мнение касаемо этого брака. мы с ним не настолько близки, как вам могло показаться. — сердце, предательски, пропускает несколько ударов - от мысли о том, что ты, должно быть, влюблен в девушку передо мной; от мысли о том, что именно ей ты и вручил свое собственное сердце; от мысли о том, что мы с тобой, действительно, разделены целой пропастью, которая лишь увеличивается в объемах с каждым днем. гвиневра тушуется; кусает губы и больше не смотрит на меня, а я, в ответ, делаю несколько шагов навстречу и обхожу ее, останавливаясь вровень лишь для того, чтобы попрощаться: — доброй ночи, ваше величество. — я коротко склоняю голову и поджимаю колени в театральном реверансе, после чего торопливо поднимаюсь по лестнице в сторону своих покоев. той ночью, впервые за долгое время, я ощутила насколько я, на самом деле, чужая в этом замке; и в первую очередь - в твоей жизни.

Y O U K N O W I ' D M I S S Y O U I F W E T O R E A P A R T
t h e c e n t r e o f m y u n i v e r s e i s i n
your arms

t h r e e m o n t h s a g o
[indent] стремительно ухудшающееся состояние гвиневры стало главной причиной вечного напряжения в замке. ее здоровье начало давать пробоины примерно год назад; она больше не ужинала с тобой каждый вечер; почти не составляла тебе компанию во время приемов и балов, организованных для налаживания связей с соседними государствами; она не выходила в сад на прогулки, даже в твоей компании и периодически, сутками напролет не выходила из своих покоев. о том, что вы спите в разных спальнях, я узнала от тебя: ты проболтался совершенно случайно; скорее инстинктивно, раскрываясь передо мной и зная, что можешь выразить мне любые свои опасения или мысли: я никому об этом не расскажу. я, признаться честно, боялась возвращаться в замок: боялась что жестокость утера, начнет проявляться и в тебе; боялась того, что ты выдвинешь условие и запретишь мне заниматься магией; боялась, что ты будешь ее противником, но ты развеял все мои опасения. ты все еще метался; все еще не был уверен в правильности своих решений, но ты выделил мне комнату в подземелье; запретил кому-либо туда спускаться и выдал мне в распоряжение все, в чем я нуждалась. первое время, ты избегал это место и не спускался ко мне; навещал изредка в моей комнате или просил зайти в твою, чтобы поговорить; позже, ты переборол свое беспокойство: навязывал мне свою компанию все чаще и знаешь, артур, ты никогда ничего не требовал. ты ждал моего согласия; спокойно относился к отказам или к сомнению в моих движениях; ты ничего не делал до того, как я коротко кивну, позволяя тебе быть рядом. зачастую, ты спускался ко мне по вечерам, предпочитая работать за одним из столов, разбирая бумаги и сверяясь с картами и мы могли молчать до поздней ночи, но в этом молчании был такой всепоглощающий уют; такое болезненное тепло; такая особенная интимность. изредка, ты спускался для того, чтобы просто составить мне компанию и завороженно наблюдал за тем, что я делаю: ты позволял мне колдовать и не один только раз, просил, натыкаясь взглядом на мой, ответный, показать. и именно в эти моменты, я наполнялась такими крепкими чувствами к тебе, если бы ты только знал. я пропадала в твоих изумрудных глазах; тонула в твоих ненавязчивых, но таких нежных прикосновениях, не скрывая улыбки, только для того, чтобы моментально одернуть себя, возвращаясь ногами на землю, не позволяя фантазиям затуманить рассудок. с тех пор как гвиневра заболела, ты начал еще чаще меня навещать - и я не знала, связано ли это, хоть как-то, с увядающей королевой, или дело в привязанности, которая крепчала с каждым днем, когда ты позволял, наконец-то, доверять мне по-настоящему. лекарь дает неутешительные диагнозы; всегда тяжело вздыхает - я пару раз видела вас разговаривающими в коридорах, - и мотает головой, а потом, ты говоришь мне о том, что ей становится хуже. я никогда не вдалась в подробности ваших отношений; не просила тебя об этом говорить и, на самом деле, сама не хотела ничего знать, пусть и понимала - что-то не так. за два года брака, вы так и не обзавелись наследником; ты никогда не говорил о ней с упоением, предпочитая и вовсе избегать разговоров о своей жене; и ты заметно напрягался, каждый раз, когда я упоминала ее имя, не отрывая от тебя своего взгляда. часть меня, эгоистично, ликовала, от осознания того, что в тебе нет ни щепотки любви к ней; другая часть, скорбела и обливалась кровью от осознания, что ты так и не сумел обрести свое счастье и каждый новый день, тяготит похлеще предыдущего. сегодня ты не ужинал в общем зале: я знаю об этом только потому что мне тоже не принесли ужин. еще утром, ты, мягко остановил меня у дверей библиотеки, коротко цепляясь за локоть - прекрасно понимая, насколько мне страшны, на самом деле, резкие прикосновения; попросил поужинать сегодня вместе с тобой и вместо ответа, я лишь коротко кивнула. ты попросил зайти в твои покои после восьми: чем чаще мы ужинали вместе, в твоей комнате, чем сильнее улетучивалось любое предвкушение и любое напряжение, поэтому я была предельно спокойна, когда входила в твои покои без стука; без предупреждения - ты привык к моей уверенности и прямолинейности и даже глазом не моргнул, когда я аккуратно закрывала за собой дверь. ты стоял перед окном; руки скрещены на груди, прикрытой тонкой, широкой, холщовой рубахой, с закатанными рукавами. твой взгляд был расфокусирован; встревожен и растерян, убаюканный лишь тогда, когда ты посмотрел в мою сторону. я поправляю волосы, откидывая их на спину, раскрывая шею лишенную каких-либо украшений - после возвращения в замок, я не носила их, пусть ты и часто, без поводов, одаривал меня драгоценностями. позже, ты заменил их более дорогими тканями для мантий и платьев. ты призываешь сесть напротив тебя, за небольшим столом, который уже накрыт на двоих и я принимаю твое приглашение; устраиваюсь аккуратно, не зная стоит ли мне начать хоть какой-то светский разговор или тебе хочется поужинать в тишине. ты заботливо накладываешь мне в тарелку жаркое; также заботливо, в первую очередь наполняешь вином мой кубок и лишь после этого, думаешь о себе. а я, в ответ, не могу отвести от тебя глаз: боже, артур, если бы ты только знал, насколько ты красив на самом деле; когда твои волосы, непослушно взъерошенные, падают на лицо; когда губы пожаты, а руки напряжены до того, что вены набухают под кожей. ты смотришь украдкой; кивком приглашаешь меня попробовать еду и мы кушаем в полном молчании, разбавляя тишину только скрипом ножа и вилки по тарелкам. ты опустошаешь свою тарелку быстро; одним глотком вливаешь в себя все вино, после чего откидываешься на спинку и смотришь, на этот раз, в упор; не отводя взгляд и я это ощущаю, пусть и стараюсь не подавать вида, пока делаю короткий глоток и откладываю в сторону столовые приборы. — гвиневре стало хуже. лекарь говорит что ей осталось недолго. — твой голос больше похож на шепот; в нем нет страха; нет разбитости и загнанности; в нем нет переживаний, только какое-то, едва осязаемое, отчаяние, вперемешку с беспомощностью. я нервно мну края шелковой салфетки на своих коленях; все еще не смотрю на тебя, пусть ты этого и ждешь, после чего пожимаю плечами и поднимаю глаза: — мне жаль, артур. — и пусть я старательно пытаюсь скрыть это бесстрастие из своего голоса, у меня не получается. — она слишком молода. — я выпрямляюсь; спина выгнута тетивой и от напряжения, она начинает болеть в области поясницы. ты хочешь что-то сказать; я вижу, я ощущаю, но ты мешкаешь, после чего тяжело вздыхаешь и меняешь тему. в тот вечер, о состоянии королевы, мы больше не говорили. как и в любой другой последующий. я могла бы помочь; могла бы унять ее ломоту и избавить ее от хвори, но, боже, прости - я не хотела, а ты так и не попросил. гвиневра не относилась ко мне плохо: мы пересекались крайне редко и она, всеми силами, пыталась разбавить напряжение между нами, но я не собиралась играть с ней в дружбу. я могла бы спасти ее из сострадания; из любви к тебе, артур, но я не вмешивалась. ее жизнь или, ее последующая смерть, меня не волновали: твой отец собственноручно вытряс из меня все милосердие и выпотрошил из меня все сожаление. вы заставили меня переживать только о своем собственном благосостоянии и я даже не подумала предложить тебе свою помощь. не пойми меня неправильно, я не хотела ее смерти, но вмешиваться в то, что уготовано богами я не смела. не в этот раз. не когда это касается человека, который мне не важен. разговор не клеился: я не пыталась его даже поддержать, лишь кивая и устало пожимая плечами, когда ты задавал какие-то вопросы. через час, ты изнеможенно потирал глаза, тяжело вздыхая, разбавляя этим повисшую тишину, после чего предложил провести до моей комнаты. я согласилась: буду предельно честна, мне нравилась твоя забота; мне нравилось то, как ты оберегаешь меня и мне нравилось твое присутствие рядом со мной. ты подвел меня к самой двери и остановился, рассматривая мое лицо так, будто бы видишь впервой; будто бы не видел, по-настоящему, никогда до этого и от твоего взгляда мне становится не по себе. я хватаюсь за ручку двери и приоткрываю ее, но не тороплюсь войти внутрь, а ты не торопился прощаться. я отпускаю, после чего аккуратно хватаю твою руку и сжимаю ее в своих ладонях: — раз уж ей осталось совсем немного, может быть тебе следует перестать ужинать со мной? — ты смотришь неуверенно и озадаченно, а я, поглаживаю твою огрубевшую, теплую кожу еще недолго, прежде чем отпустить. — тебе нужно ужинать с ней. и проводить с ней больше времени, артур. что может быть хуже смерти в одиночестве? — я задерживаю на тебе свой взгляд; смотрю прямо в твои глаза и мягко улыбаюсь, прежде чем пожелать доброй ночи и скрыться за дверью в собственной спальне. мы никогда не говорили о событиях того дня, когда я была на волоске от погибели: но я уверена, в твоей памяти, эти воспоминания настолько же свежи, насколько и в моей. ты не спрашивал; а я не торопилась рассказывать; не торопилась ковыряться в едва заживших рубцах, а ты держался на выверенном расстоянии, зная, что ближе я не подпущу. и эти слова должны служить напоминанием: мне, о том, что именно на смерть в одиночестве, ты когда-то меня и обрек; тебе, о том, что не смотря ни на что, у тебя не получится сохранить меня рядом с собой навсегда. на смену гвиневре - придет другая королева; другая девушка из знатного рода, которую, если повезет, ты полюбишь, а я не смогу находиться в замке; не смогу находиться рядом с тобой тогда, когда ты будешь по-настоящему счастлив и когда причиной этому, буду служить не я.

I W A S T H E D A R K A N D Y O U W E R E T H E
Light

n o w
[indent] гвиневра скончалась во сне: по крайней мере, так ты мне сказал в день ее похорон. я переборола себя; заставила себя пойти на поводу, в очередной раз, твоей прихоти и составила тебе компанию, скрывая взгляд за плотной, черной мантией, которая уберегала от затхлости и холода мерзлой усыпальницы. ты не выглядел расстроенным или подавленным, но что-то давило на тебя; что-то бесконечно терзало тебя изнутри: ты не любил ее, ведь ты не горевал; ты не успел к ней привязаться, ведь ты даже не дернулся, когда молитва была дочитана до конца и совсем старый священнослужитель преклонил, в почтении, голову перед тобой, торопливо покидая часовню. в то утро, ты не торопился возвращаться к своим делам; сложил руки за спиной, скользя ладонями под алый плащ - символ вашего королевского рода, - и попросил прогуляться с тобой по саду. в последний раз, мы гуляли вместе очень давно и, как иронично, я предельно точно помню тот день. тебе было шестнадцать, но уже тогда, на твоем лице вырисовывались мужественные черты; уже тогда, ты был выше меня на голову и уже тогда, ты мыслил как король. в то утро, утер покинул замок вместе со своей армией: на нас нападали с юго-запада и он решил взять командование войск на себя, пальцами держась за рукоять своего собственного меча, спрятанного в кожаные ножны на поясе. ты был встревожен; не мог успокоиться и разъедал себя изнутри переживаниями за своего отца, а я предложила развеяться; предложила освежить мысли, прогулявшись по саду и это действительно помогло тебе справиться с тревогой. с того дня, кажется, прошла целая вечность и я не могла отделаться от ностальгической тоски по детству, когда все казалось так просто; когда все было так легко, а сердце не было изодрано тяжестью тех нош, что были так нестерпимо тяжело возложены на покатые плечи. начало весны оказалось предельно холодным; я продолжала кутаться в свой плащ, семеня следом, боясь издать хотя бы один излишний звук. сад выглядел пустым; кусты лишь начинали почковаться, оголенными ветвями дергаясь по ветру; увядшие, по осени, цветы, желтили все еще мертвыми листьями, а розы обнажали шипы, сквозь пустые стебли. ты не говорил; размышлял о своем, но замедлял свой шаг каждый раз, когда я отставала, дожидаясь пока я нагоню тебя; тебе просто нужен был кто-то рядом и я рада была оказаться той, рядом с которой тебе комфортно и спокойно. мы обошли сады больше пяти раз, когда ты предложил сесть на близ находящуюся скамью; когда устало упал на твердую поверхность и также изнеможенно зарылся лицом в ладонях. ты не скорбел и не горевал по королеве; тебя не терзала тоска и мысли твои заняты были чем угодно, но только не ей. я знала - понимала - чувствовала, что тебя тяготит корона, которая грузом давит на голову, сжимая виски; я знала, что ты тревожишься о будущем и о возложенной на тебя ответственности; я знала, что ты пытаешься понять что делать дальше. после трех лет правления, ты должен был дать своим поданным уверенность в продолжении своего рода; должен был гарантировать им стабильность и даровать им королеву, которая станет символом надежды, но ты этого не сделал, пусть и преуспевал в другом: как по мне, наиболее важном. королевство расцветало под твоей твердой рукой; о голоде, болезнях и войнах не было разговоров; ты был отличным командующим своей армии; рыцари лояльно склоняли голову перед тобой и ты, артур, был замечательным дипломатом и я хотела тебе все это сказать в тот день, но так и не смогла, а ты, кажется, все это увидел в моем встревоженном взгляде: глаза покрылись, уже непривычной мне, серой пеленой, а ты смотрел внимательно, словно истосковался по этим глазам. моя рука, неуверенно, но мягко, коснулась твоей ноги; я сжала твое колено сквозь плотную ткань штанов - мы не нуждались в словах; мы говорили на языке, понятном только для нас двоих. тем не менее, не смотря на твои достоинства; не смотря на твои успевания и на все твои заслуги, у тебя были определенные обязанности, о которых тебе не переставали напоминать. смерть гвиневры не оставила за собой ничего, кроме легкого шлейфа из смерти и пережитой горечи, что рассыпалась, возвышаясь к звездам от земли. о ней больше ничего не напоминало; о ней не говорили и редко когда вспоминали: ровным счетом как когда-то, утер изничтожил все воспоминания обо мне, ты избавился от всего, что напоминало о ней. спустя всего пару недель, в замок зачастили чужестранцы и ты, по долгу своей позиции, устраивал приемы, выражая гостеприимство, пусть не всегда искреннее. ты приглашал меня каждый раз, просил составить тебе компанию - за исключением тех, когда в гости пребывали холостые герцоги или неженатые мужчины знатных кровей, будто бы ты чего-то боялся, не подозревая, насколько идея о замужестве, мне была не интересна. я соглашалась не всегда: зачастую, мне было противно, видеть девушек, что унижаются перед тобой, пытаясь завладеть твоим вниманием и я ликовала, когда ты незаинтересованно поворачивал свой взгляд, ища мои глаза. о том, что совсем скоро тебе предстоит снова жениться, говорили не только в замке, но и за его пределами: я выбиралась в город пару раз в неделю, чтобы пополнить свои запасы трав и, иногда, чтобы отвлечься от неспокойных мыслей - об этом шептались по всем уголкам камелота и это знание, невольно, тяжело возлегло и на мои собственные плечи. ты говорил со мной обо всем на свете, но никогда не говорил об этой стороне своей жизни и мне это не нравилось. в один из вечеров, я задала тебе этот вопрос прямо: но ты лишь отмахнулся, торопливо переводя тему. тревожиться меньше о твоем решении я не стала, но не подавала виду: боялась, что и без того выдала все свои секреты и тебе, на самом деле, знать не надо о моих чувствах; о моей ревности; о моем, таком собственническом желании, не делить тебя больше ни с кем. сегодня мы с тобой не пересекались: я знала, что ты занят важными делами в тронном зале; знала, что твои дни расписаны поминутно и дел у тебя предельно много, поэтому не стремилась тебя отвлекать, пусть и скучала, безумно, когда не видела тебя на протяжении целого дня. я провела все утро в библиотеке, составляя компанию старому клирику, который аккуратным почерком расписывал страницы толстого манускрипта. он был одним из немногих людей в замке, общение с которыми доставляло мне удовольствие: он мог с легкостью ответить на любой вопрос; разъяснить непонятные мне словосочетания в древних рукописях и рассказать о том, что я не могла бы найти ни в одной из книг. он, макая перо в чернильницу, согласился поделиться со мной одним фолиантом из своей личной коллекции, в котором расписано о древней магии и который, сможет утолить мое любопытство и я искренне; предельно счастливо улыбнулась, расплываясь в благодарностях, когда он протянул мне книгу и сказал, что если мне понравится - я могу оставить ее себе. я выскользнула из библиотеки быстро, довольствуясь своим хорошим расположением духа; торопилась в сторону своей комнаты, проскальзывая вдоль коридора, который вел в тронный зал ровно в тот момент, когда ты возникаешь из ниоткуда и резко хватаешь меня за руку, переплетая пальцы и бережно сжимая мою ладонь, напоминая что я в безопасности, прежде чем потянуть следом за собой вниз по одной из каменных лестниц, в сторону улицы. ты задаешь вопрос, на который не ждешь ответа: ответом тебе служит моя податливость и мое доверие, когда я, без каких-либо вопросов, бегу за тобой, взаимно сжимая твою ладонь. ты ведешь меня в сторону конюшен; терпеливо сбавляешь шаг, под конец, ссылаясь на то, что меня может преодолеть усталость и отпускаешь руку, когда мы оказываемся на месте. твой конь, все тот же черный жеребец, уже седлан: видимо, у тебя были другие планы на сегодняшний день, и я мешкаю всего мгновение, прежде чем ты, рывком, словно я ничего не вешу, отрываешь меня от земли и усаживаешь перед собой; а потом, все также быстро разворачиваешь лошадь и трогаешься с места, увозя нас за пределы замка. я цепляюсь за шею; путаю пальцы в шелковистой гриве, боясь потерять равновесие и упасть, за счет скорости на которой мы двигаемся вперед, но ты не позволяешь; прижимаешь ближе к себе - или это я, инстинктивно, прижимаюсь к тебе, до тех пор, пока не почувствую себя в безопасности. ты уводишь нас подальше от города; когда каменистая дорожка обрывается, превращаясь в растоптанную землю, а позже, быстрым движением, уводишь с дорожки куда-то подальше, прямиком на широкую полянку на вершине холма, откуда открывается неплохой вид на замок. ты останавливаешься; соскакиваешь, моментально помогая мне спуститься на землю, после чего усаживаешься прямиком на землю, в тени высокого дуба. ты говоришь, а я внимательно слушаю, не решаясь подойти ближе к тебе; мелким и неторопливым шагом направляюсь в сторону твоего коня, деликатно и бережно поглаживая широкую и жилистую шею; нежно, пальцами, расчесываю мягкую гриву, пытаясь подобрать правильный ответ на твои слова. ты не торопишь; ждешь и правда в том, что даже не смотришь на меня; закрыв глаза, упираешься затылком о ствол дерева, пальцами перебирая травинки сбоку, открывая их, лишь бы чем-то занять руки. — я не боюсь тебя, артур. — говорю мягко; почти спокойно, не выдавая тревогу в голосе: ведь мы, на самом деле, так редко разговариваем. — я чувствую к тебе что угодно, но только не страх. — жеребчик громко фыркает; мотает головой и я провожу еще один раз по его спине, прежде чем отойти, направляясь в твою сторону. я аккуратно складываю подолы платья; рукой придерживаю их, прежде чем подогнуть ноги под себя и присесть на землю, прямо перед тобой. ты, наконец-то, открываешь глаза, но медлишь; все еще не решаешься посмотреть на меня - скользишь глазами в сторону своей руки, наблюдая за травинками, которые сжимаешь в кулаке, после чего вынуждаешь себя столкнуться с моим взглядом: я смотрю тепло; спокойно; почти безмятежно, пусть сердце и бьется в груди с такой силой, что в любое мгновение, боюсь, оно разорвет меня изнутри. — ты ведь тоже не доверяешь мне по-настоящему. — говорю без преувеличений; прямо; не скрывая правды. — ты все еще сын своего отца. и пусть ты лучше утера в стократ, но я вижу, как ты смотришь на меня, когда я занимаюсь магией. я вижу твое сомнение и как бы ты ни старался, ты ведь все еще не уверен в правильности моего нахождения в замке. разве я не права? — иначе бы ты не ограничивал меня в стенах подземелья, куда любопытные глаза не проскользнут; иначе бы не отрицал мою связь с колдовством; иначе бы давно отрекся от идей своего предшественника. я неторопливо; совсем невесомо касаюсь травинок; скольжу рукой тебе навстречу и цепляю твою ладонь, а ты позволяешь; выпрямляешься и идешь мне на встречу, позволяя заключить в обеих руках - одну твою; а позже, раскрыть твою ладонь, и внимательно; сконцентрировано и предельно нежно вести пальцами вдоль линий; вырисовывать контуры, поглаживая твою огрубевшую, холодную кожу. — ты ведь король, артур, и я хотела бы сказать, что ты можешь делать все, что только захочешь, но мы оба знаем что это не так. — я коротко улыбаюсь; одной рукой поправляю пряди выбившихся волос, заправляя их за ухо, после чего возвращаюсь к своему занятному увлечению. — этот замок не мой дом, ты ведь знаешь это. у тебя не могу быть только я, потому что я не буду рядом с тобой всегда, понимаешь? — любые проблески улыбки пропадают с моего лица и теперь уже я не могу найти в себе силы поднять на тебя глаза. — артур, ты должен найти себе ту, которую полюбишь сам. которая будет с тобой, не смотря ни на что. которой будешь доверять и которая сделает тебя счастливым. ты не должен закрываться в себе и не должен вынуждать себя делать что-то, в угоду другим. пообещай мне, пожалуйста, что сделаешь это. — потому что ты достоин этого, больше чем кто-либо еще в этом мире; потому что я хочу знать, что ты действительно счастлив; потому что это единственное, что имеет для меня, хоть какое-то, значение. — я простила тебя и давно уже отпустила прошлое и я прошу тебя сделать то же самое. позволь себе получить хоть какое-то удовольствие от этой жизни, слышишь? — я, наконец-то, отпускаю твою руку, но не тороплюсь подниматься; я натыкаюсь на твой взгляд; предельно озадаченный и напряженный. я не виню тебя ни в чем; я доверяю тебе больше, чем кому-либо в этом мире, но я вынуждена; я должна держаться на расстоянии, ведь только так, я сумею уберечь собственное сердце. никто и никогда в этом мире не полюбит тебя так, как я: но моей любви недостаточно, потому что ты все еще король и как бы ты не пытался убедить себя в обратном, я тебе не ровня. я знаю что должна тебя отпустить и я отпускаю, артур: это единственное, что я могу сделать для тебя. потому что спустя три года твоего правления, я смиренно преклоню перед тобой колено; потому что я буду верна тебе во всем, и в первую очередь, в своей нескончаемой к тебе любви. и ради твоего благополучия, я жертвую всем. ради тебя, я жертвую своим сердцем.

Страница: 1

ignat & bts

Меню навигации

Пользовательские ссылки

Информация о пользователе

посмотри: все, что я строю, сам же рушу

Сообщений 1 страница 3 из 3

Поделиться12021-11-01 11:30:56

Поделиться22021-11-02 12:54:01

Поделиться32021-11-06 02:31:23