i ' m   a   m a d   m a n   f o r   y o u r   t o u c h
girl, i've lost control
i ' m   g o n n a   m a k e   t h i s   l a s t   f o r e v e r
d o n ' t   t e l l   m e   i t ' s   i m p o s s i b l e

f o u r   y e a r s   a g o
[indent] — мы не, — передо мной парень не намного старше меня самого; он неуверенно поджимает тонкие губы, в то время как темные глаза растерянно скользят от моего лица к свежим ссадинам на моих костяшках, пока рука сжимает горлышко бутылки абсента - первое попавшееся, лишь бы объемная доля спирта была повыше. руки изнеможенно ноют, растертые до крови; боль подбивает размеренно; умеренными вибрациями доводя до оцепенения, а потом перестает ощущаться - за сегодняшний вечер, она стала привычной настолько, что сильной резью отдает лишь когда сжимаю и разжимаю кулаки, резко притупленная моей небрежностью и попытками игнорировать то, что приносит хоть какой-то дискомфорт. — мы не продаем алкоголь в это время. — его голос звучит нетвердо; он почти глотает окончание своего предложения, но все же достает телефон из кармана и указывает на часы на вспыхнувшем экране. пол первого ночи: разве не в это время, люди больше всего нуждаются в чем-то крепком, чтобы унять беспорядочный поток хаотичных мыслей? размазать, чтобы не остались разводы, подбивающую, наравне с тошнотой, тревогу? избавить себя от ебанного ада на земле: его не будет после смерти - у каждого человека он свой; у каждого - геенна, при жизни, расползается трещинами под ногами до оглушающего хруста и мучительного падения на самое дно. я усмехаюсь; почти издевательски и почти раздраженно; мотаю головой и отпускаю бутылку, ныряя пальцами во внешний карман тонкой куртки. я игнорирую его слова; никак не реагирую и не дергаюсь с места, выуживая купюру в сотню баксов, которую кладу прямо перед ним. — и еще сигареты. любые. а сдачу оставишь себе. — полушепотом, не срывая с лица дружелюбной улыбки, пока парень за стойкой мешкает, явно ставя в оборот и взвешивая моральные принципы с неплохими чаевыми, которые достанутся ему за единожды проявленную халатность. он с трудом принимает, как по мне, правильное, решение; протягивает мне пачку лаки страйк и я не дожидаюсь никаких ответных реплик; прячу сигареты в карман куртки, хватаю абсент и выбираюсь из магазина возле заправки - он пахнет дешевым бензином даже внутри и я чертовски надеюсь, что я не успел пропитаться этим запахом. парковка совсем пустая, за исключением старого, серого седана, вероятнее всего принадлежащего пареньку, который здесь работает. я торопливо подхожу к своей машине, по пути откупоривая бутылку абсента: пить его в неразбавленном виде, прямиком из бутылки, определенно плохая идея, и я убеждаюсь в этом ровно в тот момент, когда делаю глоток, а жидкость адским пламенем жжет горловые стенки; она горчит и оставляет мерзкое послевкусие и я кривлюсь, не в силах сдерживать себя, после чего оставляю бутылку на капоте. на улице прохладно; ветер бьет мелкой дрожью по оголенным участкам шеи и это ощущается четко, когда я стягиваю с себя куртку, а потом черную футболку. боль в руках отступает на несколько трусливых шагов назад, когда до сознания доходит сигнал о моих намерениях; организм сопротивляется и окровавленная рука судорожно дрожит, пока достаю из кармана сигареты и закидываю куртку на заднее сидение новенькой тойоты, которую мне, так щедро, дали во временное, личное пользование. ногтями сдираю остатки высохшей крови, что растеклась по фалангам и пястным костям; слюной пытаюсь оттереть ее в неизувеченных местах, доводя затравленный мозг до иллюзорной стадии отрицания, прежде чем вылить часть алкоголя на кисть, стискивая зубы от проклятого жжения: в ушах, за одно только мгновение, кромешная тишина прибитая оглушающим писком и звоном раскаленной ломоты; зубы - еще чуть-чуть, и в крошку от того, как сильно сдерживаю себя, выуживая лишь протяжное «с» приглушенным шепотом; глаза широко открыты, но перед ними пляшущие, размытые блики черноты и я пытаюсь проморгаться, лишь бы избавиться от этой пелены, пока абсент стекает вниз по пальцам, резью обволакивая там, где содралась кожа и там, где начинает кровить по новой. меньше всего, хочется подцепить какую-то заразу - у нас нет денег на лечение отца, не говоря уже о какой-то паршивой инфекции; не хочется чтобы мать задавала вопросы о больной руке, поэтому стараюсь ускорить ее исцеление, левой отрывая от футболки широкий лоскут, которым плотно обтяну кисть правой. должно помочь - по крайней мере, до тех пор, пока не доберусь до аптечки в родительском доме. упираюсь поясницей о капот машины; из заднего кармана штанов достаю зажигалку, закуривая и откидываю голову назад, отвлекая затуманенный рассудок от произошедшего: правая рука горит; нескончаемый поток мыслей рвут душу надвое, а то и натрое и я надеюсь, так надеюсь что дымка затмит собой все; густым туманом ослепит, но воспоминания этого вечера цепляют сознание; клюют расторопно и непрестанно и я никак от них не отделаюсь. хеймитч, на самом деле, не плохой; определенно не заслуживший этого дерьма, но грехом ему служит азарт, из-за которого сумма его долгов была больше чем шестизначной. безвредный; безобидный, но крайне изворотливый, из-за чего он и стал моей первой целью. на сазерленда я работаю уже больше трех месяцев: всегда где-то на втором плане; всегда прикрытием для кого-то, кто уже не первый год занимается этим, и я, точно вшивая псина, довольствовался объедками - сотней, максимум двумя за ночь, смиренно и терпеливо закрывая глаза на скотское отношение, в надежде прорости доверием и доказать свою верность, ожидая пока мне подкинут кость. спустя три месяца, он отдал мне хеймитча; сказал, что я волен делать что угодно, лишь бы к концу недели на его столе лежала хотя бы половина того, что ему задолжали и я не мог проебаться; не мог провалиться, потому что у меня, наконец-то, появилась возможность получить те деньги, в которых моя семья так безнадежно нуждается. и я не просрал свой единственный шанс сделать все правильно - правильно, в крайне извращенном и кривом понятии. пот покрывал лоб хеймитча, пока он мямлил себе что-то под нос, боясь заглянуть мне в глаза - и я испытывал удовлетворение, довольствуясь своей второстепенной властью; он пытается отделаться обещаниями - что все отдаст немного позже; что у него сейчас нет нужной суммы, но он ее достанет; что ему нужно время, но, как иронично, у нас с ним - одно время на двоих и оно поджимает. сегодня вечером, я четко осознал что жестокость - язык, на котором мне легче всего говорить; смирение, сострадание - концепты, которыми давятся лишь мягкосердечные, в то время как моя собственная человечность трескается и разваливается на гнилые составляющие. эгоизм; бессердечие и бездушие - сплетают вокруг меня прочный панцирь; непробиваемую оболочку, которая позволяет мне прорываться вперед и не потонуть в мирском болоте, потому что наш мир, не пригоден для жизни слабых. жизнь не пожалела меня ни на мгновение; не пожалела мою семью, взваливая одно несчастье за другим; жизнь выжала из меня последние крупицы сердобольности: теперь во мне гноится презрение и звериное желание вырвать зубами из этой жизни то, что она никогда не отдаст добровольно. диалог, который не сдвинул нас с места, надоел мне предельно быстро: стоило лишь один раз демонстративно впечатать кулак о стену его кабинета - предупредительно, и один раз о его гладко выбритое лицо, как хеймитч вспомнил о том, где может достать денег; было достаточно повторить последнее действие еще три раза, приправляя все это истиной о том, что в следующий раз приедет сазерленд и то, что делаю я, лишь малая доля того, что его ждет, как хеймитч сразу же сдерживая трусливые слезы, сказал что отдаст мне половину сегодня, остальную половину достанет до конца недели. через полтора часа, на столе моего работодателя стоял чемоданчик набитый деньгами: «отличная работа, сид» — его голос словно урчание довольного кота, который получил желаемое; «думаю, ты будешь очень полезен,» — он откидывается на спинку, скрещивая руки за головой и вальяжно осматривает меня, не скрывая самодовольной улыбки; «считай это повышением» — он вытаскивает из чемодана две пачки - не считает и не пересчитывает, словно сумма, по факту, не имеет для него никакого значения, и протягивает мне их. сигарета дотлевает меж пальцев и я бросаю ее на землю; затаптываю ее мыском массивных ботинок и возвращаюсь в теплый салон машины. для таких как хеймитч - деньги, это конечная точка, после которой нет больше ничего; для таких как сазерленд - деньги, это основная валюта, ради которых они готовы торговать даже людскими жизнями; для таких как я - деньги, пусть и грязные, единственный способ выжить и чертовы две пачки, полученные за мое первое дело, прямое тому доказательство. их хватит сполна на первое время, чтобы оплатить лечение отца; чтобы матери не пришлось работать в два раза больше; чтобы обеспечить сестру и чтобы самому выбраться из всего того дерьма, куда были загнаны, потому что мир пиздец как несправедлив.

[indent] при рождении я вытянул неправильный лотерейный билет. я думал, на поверхности сердце, беспокойно и грузно ощущается только собственная тяжесть: на самом деле, она ощущается куда глубже; в самых недрах каждого из двух предсердий; на самом деле, она не только моя и это так паршиво - взваливать на себя ответственность за чужие судьбы. моя семья никогда не была состоятельной; мы не жрали изысканные морепродукты на обед и не давились столетним вином на ужин; мы не жили в ослепительной роскоши, но и концы с концами нам сводить не приходилось, потому что и отец, и мать, пахали сутками напролет лишь бы обеспечить своим детям нормальную жизнь и мое детство действительно было нормальным. ожидаемо, предки надеялись что оно перетечет в нормальную юность и далее, в такую же нормальную жизнь: больше чем имел, я никогда от них не требовал, ровно как не требовала большего и криста. моя сестра, пусть и младше меня на целых три года, с самого детства будто бы знала чего хочет от этой жизни; была куда расчетливее и проницательнее, но не смотря на свою самостоятельность, я привык печься о ней; привык заботиться и оберегать, ровным счетом также, как и своих родителей. и эту привязанность, как иронично, я превратил в свою единственную слабость; в свое уязвимое место и в болевую точку, о которой - судьба, бог, дьявол, - прознали. я не верю ни в кого из них, все дьяволы уже давно среди людей; а бог, будь он на самом деле, позволил бы он этому случиться? судьба - мы ведь сами ее творим, пусть слишком часто - почти всегда, - все идет по причинному месту и мы корим кого угодно; весь этот ебанный мир, но только не себя. знаешь, я ведь не знаю кого упрекать и обвинять в случившемся, потому что вся моя семья - бедовая; вся моя семья - жалкая рыбешка выбитая на берег, которая только и делает что судорожно барахтается на месте; бьется головой и хвостом о влажный и соленный песок, в надежде не сдохнуть, но каждый раз, стоит только оказаться у тонкой грани между сушей и водой, как волна снова отбросит подальше и с каждым разом, шансов на спасение все меньше и меньше. а над головой меркнут звезды; меркнут ослепляющие софиты, вынуждая наконец-то разомкнуть веки и взглянуть на то, какой этот мир на самом деле: прогнивший насквозь; омерзительный на вкус и отталкивающий на вид. и познать эту истину, мне, к сожалению, пришлось слишком рано; моей сестре - и я ненавижу себя за то, что не уследил, - еще раньше. унесенная порывами подростковой влюбленности, криста запала не на правильного человека; не на того парня, на которого следовало - он вскружил ей голову, а она забавно морщила нос и перебирала пряди черных волос, когда я просил быть осторожнее; он пользовался ее доверием и еще детской наивностью, а она повышала голос, требуя не лезть в ее личную жизнь; он не удержал свой член в штанах, а она переходила от немых истерик к филигранному шепоту, пытаясь скрыть свое отчаяние и душераздирающий страх, словно боялась что разочарует. моей сестре даже восемнадцати не было, когда она залетела, а ее конченый дружок, прознав о ее беременности, в ту же секунду поджал хвост и бросил ее, наплевав на будущее моей сестры и их ребенка. криста слишком боялась говорить об этом с родителями; не рассказывала даже мне, а потом стало слишком поздно для аборта. естественно, никто ее не винил; никто не упрекал и не смотрел на нее с осуждением - родители были готовы ее поддержать; помогать первое время, до тех пор, пока все не уладится и ни один из них не отвернулся от дочери с презрением, стирая слезы с ее бледных щек и целуя невпопад то в макушку головы, то в разгоряченный лоб, нашептывая ей о том, что они со всем справятся, чтобы уже спустя пару недель, за завтраком воодушевленно выбирать имя будущему ребенку. я знал что мне нужно вырваться; знал, что колледж - мой единственный шанс не ударить в грязь лицом и я поступил; умудрился, каким-то образом, попасть на нужный мне факультет и даже проучился чуть больше одного семестра, потому что дальше, жизнь сделала крутой крен и все, некогда, эфемерное, так резко превратилось в едкую пыль, брошенную в глаза. у отца обнаружили рак: причин было много, ведь он никогда не отдыхал; никогда не жалел себя и навещал врача предельно редко, предпочитая унимать любую свою боль обезболивающими и снотворными. как оказалось, все уже давно обошло начальную стадию: опухоль была немаленькой и ему срочно нужно было хирургическое вмешательство, на которое, ровным счетом как и на полноценное лечение, у нашей семьи не было денег. мама была категорически против моего решения; обязалась найти вторую работу и пахать в два раза больше обычного, но я проигнорировал ее слова, забив хер на учебу, потому что деньги нужны были позарез. ни для кого не секрет, что большие деньги не даются честным путем и я был на той стадии отчаяния, когда готов был буквально на все и я без раздумий согласился на работу предложенную сазерлендом, потому что он обещал хорошо платить и за это, я хорошо выполнял свою работу. он не соврал: он щедро платил каждый раз, когда я успешно доводил дело до конца, выбивая деньги из должников, не брезгуя в способах, используемых для достижения первозданной цели. и я не обещал себе что соскочу, как только отец выздоровеет: я четко понимал, что стоит мне только принять правила этой игры и я погрязну в ней полностью, потому что обратного пути нет. потому что если попытаюсь слиться - моя жизнь не будет стоить ни цента. денег с моей первой выручки хватило для того, чтобы оплатить операцию моего отца; чем больше ответственности я брал на себя, работая на сазерленда, тем больше денег получал и этого было больше чем достаточно, чтобы оплатить и дальнейшую физиотерапию и химию; чтобы купить всю гору лекарств и чтобы проверяться у врача как минимум раз в неделю. мать не отказывалась от денег; не мотала головой и не упрекала, подозревая, каким именно образом я их зарабатываю - она не задавала вопросы, потому что знала, что я не скажу правду. мне не хотелось ставить под угрозу жизнь своей семьи и чем меньше всего они знают, тем спокойнее мне будет за их благополучие. ночные вылазки; вечные синяки и ссадины выдавали меня и однажды, сидя на кухне под покровом ночи, она попросила остановиться, когда станет слишком опасно, а я лишь отмахнулся, целуя ее в висок и обещая, что все будет нормально. я изменился: изменился внутри, замечая как черствею и как грубеет мой характер, из которого я старательно выкорчевывал и искоренял любые признаки слабости; изменился снаружи, чтобы скрыть гематомы на костяшках и пальцах, они были забиты татуировками, которые позже, перекочевали и на другие участки тела. я стал увереннее в себе; стал куда более расчетливым и я старался, правда, блять, старался оставаться самим собой вокруг своей семьи, лишь бы не давать поводов для переживаний, потому что в один из вечеров, я понял, что получаю удовольствие от того, что делаю. поэтому даже не попытался уйти, когда отец скончался. год сплошной и однообразной возни по больницам; целый год, он провел в бессонных ночах, заедая горстями таблеток каждый прием пищи; целый год, мы слепо верили что станет лучше, отказываясь взглянуть правде в глаза и тогда, когда он больше не мог ходить самостоятельно; и тогда, когда врачи дали неутешительный диагноз; и тогда, когда он, облизывая потрескавшиеся и сухие губы, сказал что не хочет больше продолжать лечение. как глупо, правда? я способен был оплатить услуги любой клиники и любого врача в этом долбанном городе, но даже это не спасло моего отца. я даже чертову речь во время похорон не смог произнести, отсиживаясь где-то подальше, вместо того, чтобы сидеть рядом с матерью и сестрой. когда отца не стало, я понял что не могу больше оставаться под крышей родительского дома: я съехал в тот же день - денег хватило на хорошую квартиру с отличным, панорамным видом из окна и я не отказал себе в этой маленькой прихоти, подкармливая свое тщеславие и тщедушие, так гармонично свесившие ноги, сидя на моих покатых плечах. я игнорировал отказы моей матери, которая искренне надеялась, что я найду нормальную работу и навещал ее ежемесячно, оставляя на кухонном столе деньги, за счет которых она могла, наконец-то, ни в чем себе не отказывать. я помог кристе обзавестись собственным жильем, не жалел денег, в которых она нуждалась для того, чтобы дать своей дочери детство, которого у нас с ней не было. они не знали чем я занимаюсь; непрестанно хмурили брови, тревожась о том, что я могу попасть в неприятности; вечно перескакивали с одной темы на другую, краем глаза наблюдая за неугомонным ребенком, который заливал кухню заразительным смехом и позволяли себе расслабиться; позволяли мне чувствовать умиротворение и спокойствие: периодически, мне этого безумно не хватало. я крайне легко привык к тому, какой стала моя жизнь и еще быстрее я привык к тому, каким человеком я стал и материнский дом был единственным местом, где я мог расслабиться и смягчиться, без устали заботясь о самых важных женщинах моей жизни. и я думал; практически верил в то, что ничего не изменится, а потом в моей жизни появилась ты, нэнси, и я вдруг осознал, что я, на самом деле, бессердечный: мое сердце было вверено тебе на хранение и клянусь всем, что у меня есть в этой жизни - я никого не любил так, как тебя. я никого и никогда не сумею полюбить так сильно, как люблю тебя.

t h r e e   d a y s   a g o
[indent] тонкая дымка распыленная в неоне вверх до потолка; алкоголь разбавленный в венах с горячей кровью; приглушенный смех, сдавленный гулом стеклянных бортиков, шуршанием сероватой бумаги обрамляющей траву, подожженной на кончике и ревом громкой музыки, которая бьет по перепонкам и оглушает монотонным ритмом. какие-то два месяца назад, я получал невообразимое удовольствие от такого образа жизни; тащился по подобным вечеринкам и не пропускал ни одну, держась за любую возможность подцепить какую-то миловидную, длинноногую девушку, исключительно с целью затащить в постель и бесцеремонно свалить из ее квартиры еще до ее пробуждения, избавляя себя от нужды выдумывать глупые оправдания и бросаться лживыми обещаниями обязательно перезвонить. сейчас же, ни одна из них не представляет никакого интереса; взгляд не останавливается ни на точенных фигурах в дорогущей, брендовой одежде, ни на красивых лицах, подчеркнутых тонной профессионального макияжа. одна случайная встреча; совершенно непреднамеренное пересечение и затянувшийся разговор увенчался привязанностью настолько крепкой, что она ощутима на физическом уровне: путается в артериях и рванных капиллярах; ведет по сосудам к сердцу и от сердца к легким, соединяя тебя с жизненно важными функциями; превращая тебя в то, без чего я не способен больше существовать. я не сразу узнал тебя в растерянном лице девушки, руки которой неугомонно дрожали, в попытках разобраться с резко остановившейся машиной прямо на выезде с парковки торгового центра: за тобой образовалась очередь из машин, и все они продолжали сигналить беспрерывно, словно надеялись что это хоть как-то поможет разобраться с внезапно возникнувшей проблемой. никто не торопился тебе помочь, а ты не справлялась и когда циферблат небольших часов на панели управления вторил о том, что ты уже как десять минут торчишь в машине, которую никак не можешь сдвинуть с места, я решил выяснить в чем проблема. стоило мне только постучать кулаком в окно, как ты сразу же обернулась, готовая вспылить в ответ, наверняка уверенная в том, что это один из нетерпеливых водителей позади, которые и пальцем не шевельнули чтобы узнать в чем, по сути, проблема. я улыбнулся, располагая к себе и предложил помочь, а ты не отказалась; позволила сесть на водительское сидение вместо тебя и разобраться с дефектным ручником. я удивительно быстро вспомнил где мы виделись; ты сомневалась, а я напомнил, что мы вместе учились до того, как я забил на обучение. мы с тобой никогда не общались: у нас были разные интересы; разные круги общения; ты, кажется, чуть ли не сразу начала встречаться с каким-то кретином - разумеется, общего было мало; мы едва пересекались и от силы перекинулись парочкой фраз, а потом я отчислился, из-за проблем куда более масштабных чем те, что ждали бы меня в университете. по хорошему, мне стоило сразу же вернуться в свою машину и позволить нам, наконец-то, разъехаться: но я стоял и просто смотрел на тебя, не в силах оторвать глаза, пока ты перебирала факты в голове, вспоминая мое имя. ты тоже никуда не торопилась; предложила угостить меня чем-то, чтобы расплатиться за мою помощь и я согласился; вбил свой номер в твоем телефоне и улыбнулся, когда ты позвонила, чтобы я, ответно, мог записать твой. я не знаю почему, но к тебе тянуло; ты притягивала своей простотой; своей мягкой и предельно нежной красотой и тем, какой ты была приземленной; как легко ты располагала к тебе и боже, нэнси, я совру если не скажу, что увидь я тебя в каком-то клубе или баре, обязательно бы подкатил; завалил бы льстивыми словами, чтобы привлечь твое внимание и не отходил бы от тебя всю ночь и знаешь, правда в том, что я рад, что встретились мы не в таких обстоятельствах. потому что с тобой хотелось не простого секса, забывая уже на следующий день, как ты выглядишь и как тебя зовут; с тобой хотелось провести не одну ночь, а целый день, и позже, целую вечность; хотелось не только стащить с тебя одежду - хотя, буду откровенен, это желание теплится глубоко каждый раз, когда ты оказываешься рядом; когда касаешься и позволяешь касаться в ответ, - с тобой хотелось ковыряться в душе и слушать, как своим мягким голосом будешь рассказывать о чем угодно, правда, ты пьянила просто разговаривая; пьянила своими духами и тем, как робела передо мной. мы встретились после этого, а потом, наши встречи участились: я не пытался даже скрыть свою заинтересованность; не пытался спрятать свою симпатию, отправляя тебе сообщения в любую свободную минуту; желая доброго утра и спокойной ночи, проявляя заботу; созваниваясь по фейстайму или просто так, потому что хотелось услышать твой голос. ты стала такой неотъемлемой частичкой всего живого; ты стала такой важной, нэнси, и, клянусь, я представить себе не мог, что я в силах испытывать такие чувства, которые граничат с подростковым трепетом; которые заставляют желудку сворачиваться в ком и вязать канаты внутри меня; которые заставляют чувствовать комфорт, просто находясь рядом с тобой и непроизвольно улыбаться, когда экран телефона вспыхивал уведомлением с твоим именем. все мои отношения можно по пальцам пересчитать и по-настоящему серьезных, на самом деле, у меня никогда не было: и все что я ощущаю в твоем присутствии, так чертовски ново для меня; так необычно и это все в новинку: заботиться о ком-то не из чувства долга, а потому что хочется; касаться кого-то, ощущая как каждое мягкое и ненавязчивое прикосновение прошибает насквозь током; чувствовать, будто бы ты всегда была рядом со мной и ничего не способно это изменить; это так непривычно, нэнси - любить. девушки всегда были для меня лишь нуждой; чем-то само собой разумеющимся, для снятия напряжения и утоления физических нужд - без чувств; без глубинных разговоров и без раскрытых нараспашку душ. но ты, резко затмила собой все аморальные принципы; ты резво заставила всю мою галактику кружиться вокруг одной лишь тебя; вокруг долбанного солнца, без которого подохнет внутри меня все живое. и я не торопил; не подгонял и позволял тебе самой решать, когда я могу зайти дальше: мне так нравилось, если бы ты только знала, когда твои щеки покрывались алым румянцем, от слишком длительных контактов; как кожу пробивало мурашками, от любых прикосновений; мне нравилось как завороженно ты смотрела, когда я сжимал твою ладонь, катая тебя по городу под музыку, которую выбирала ты, касаясь губами костяшек твоих пальцев; замирая на твоей нежной коже и мечтая почувствовать на вкус твои губы. мне нравилось, когда ты увлеченно о чем-то рассказывала, смотря прямо в мои глаза и одновременно, мне до одури нравилось когда мы просто молчали, переплетая пальцы и сужая расстояние между нами до неприличного минимума. а потом, ты позволила больше: разрешила себя поцеловать и, твою же мать, нэнси, ни один косяк не вызывает такую зависимость, как твои поцелуи. вскоре, ты и сама начала тянуться навстречу к моим губам; вскоре, ты позволяла мне это делать в любой момент, когда мне только этого захочется и, блять, как же сложно было вовремя остановиться; как же сложно было контролировать себя, до того как руки попытаются проникнуть под одежду, а на дне темных глаз заискрится взрывоопасное желание. я цеплялся пальцами за шлевки твоих брюк или юбок; сминал в сжатых ладонях подол твоих футболок и свитеров, прижимаясь предельно близко грудью и углубляя поцелуй, забывая о передышках и о нехватке воздуха в собственных легких - отлипнуть от тебя было самой сложной, мирской задачей; я старался держать себя в руках, потому что не хотел спугнуть; не хотел чтобы ты о чем-то сожалела; хотел, чтобы ты была готова к чему-то большему; хотел дать понять, что мои намерения серьезны и я хочу чтобы ты принадлежала только мне; хочу быть с тобой и ради этого я готов раскрывать твою душу медленно и умеренными шажками. мне приходилось выстраивать определенные границы: я никогда не говорил о том, чем занимаюсь; умалчивался, но ты не злилась, быстро меняя тему для разговора, полностью доверяя - а я так не хотел его подорвать; я никогда не приглашал тебе ко мне домой и никогда не соглашался зайти к тебе - возможно боялся, что не устою; вероятно, просто верил в то, что таким образом, защищаю тебя от моих самых темных секретов. я бы рассказал; я бы раскрылся перед тобой - но не сейчас и не в скором времени, потому что я не простил бы себе, если с тобой что-то случится: твоя сохранность и безопасность превыше всего и именно для этого, я выдерживал это расстояние, которое крошится. устои пошатываются, потому что я подпускаю тебя слишком близки, нэнси, и я не знаю, чего боюсь больше всего: увидеть страх в твоих глазах; быть свидетелем того, как ты уйдешь самостоятельно, потому что не хочешь иметь ничего общего с таким человеком как я или потерять тебя по собственной вине, не сумев уберечь самое ценное. я не могу позволить себе потерять тебя: я не хочу даже думать, что ты можешь быть не моей; что ты можешь быть не со мной.

' c a u s e   y o u ' r e   t h e   r e a s o n   i   b e l i e v e   i n   f a t e
you're my paradise
a n d   i ' l l   d o   a n y t h i n g   t o   b e   y o u r   l o v e ,   o r   b e   y o u r   s a c r i f i c e

[indent] мы с тобой не виделись чуть больше двух недель: ты улетела в лос-анджелес чтобы навестить свою младшую сестру, но все это время, мы не оставляли друг друга без внимания. мы продолжали созваниваться; кидали друг другу фотографии, видео и голосовые сообщения при любом удобном случае и я был вынужден признаться самому себе в том, что я скучаю. действительно тоскую по тебе и тебя до одури не хватает рядом со мной. ты говорила, не единожды, что можешь прилететь пораньше, но я отмахивался; говорил что тебе не стоит отказываться от времяпровождения с сестрой, потому что я из бостона никуда не денусь и ты соглашалась со мной, пока мы старательно выбирали время, после твоего прилета обратно, когда увидимся. ты должна будешь вернуться через три дня и я старательно перекидывал все свои планы на любой день, но только не на вечер субботы, освобождая его исключительно для тебя: чтобы показать как истосковался; чтобы насладиться вдоволь тобой, твоим пьянящим запахом, твоим хмельным вкусом и чадным голосом. когда мне подкидывали работы, я непроизвольно переспрашивал - на случай если передумала; на случай если решила задержаться в лос-анджелесе еще ненадолго; на случай если вернулась раньше - обычно, ожидая услышать этот ответ, я писал тебе по ночам, согреваясь в салоне автомобиля, надеясь что ты уже в городе и я могу сорваться с места, чтобы поехать к тебе, потому что без тебя было так неправильно. ты говорила о том, что сегодня вы с фло собирались поехать ужинать в какое-то расхваленное заведение и я старательно игнорировал желание написать тебе; но ровно в десять часов сорок восемь минут вечера, я сдаюсь и сбрасываю тебе короткое: «как провели время?», фокусируя все свое внимание на экране телефона, с яркостью на максимуме, игнорируя всплески неонового света в ночном клубе. рядом с твоей фотографией никак не загорается зеленый кружочек: ты была в сети, в последний раз, четыре часа назад и я не сомневаюсь что ты развлекаешься; не сомневаюсь, что ты ответишь сразу, как только вернешься домой, но терпения во мне предельно мало, и я отчего-то продолжаю тыкать в экран телефона, не позволяя ему потухнуть, ожидая увидеть тебя онлайн. атмосфера вокруг давит и откровенно говоря, я бы свалил отсюда куда подальше - желательно, домой, наворачивая круги вокруг многоэтажки битый час, чтобы накопилась усталость и было легче заснуть, - но вот незадача: сегодня я здесь по работе и от меня требуется стоически не перебирать с алкоголем и куревом, дожидаясь владельца этого заведения. этот клуб держится на деньгах сазерленда и, откровенно говоря, учитывая количество посетителей за один только вечер, сомневаюсь что денег для уплаты долгов не хватает. — докуривать будешь? — сигарета в пальцах дотлевает, потому что я забыл о ней, поэтому отрицательно мотаю головой и передаю ее джейку, который громко и грузно плюхается на диванчик возле меня, затягиваясь остатками табака. я не могу нас назвать друзьями и приятелями, на самом деле, мы едва ли приходимся друг для друга, но, как иронично, джейк единственный человек с которым я работаю и который не раздражает так сильно, как остальные, поэтому я периодически кручусь в его компании и сегодня я потащил его с собой, чтобы он прикрыл меня в людном месте. я тяжело вздыхаю, выключаю телефон и откидываюсь на спинку, пальцами растирая уставшие глаза. — выглядишь напряженно. думаю тебе нужно расслабиться. — джейк не знает о личных границах и наверняка, он не знает что так близко подходить - не стоит, но он широко улыбается, рукой хватает меня за предплечье и кивком указывает в сторону барной стойки. я поворачиваю голову, исключительно для того, чтобы побороть свой интерес и натыкаюсь на любопытный взгляд незнакомой мне девушки: темные волосы вьются локонами; губы подведены алой помадой и узкое платье настолько короткое, что, кажется, не прикрывает даже половину ее задницы. — она не сводит с тебя глаз весь сегодняшний вечер. роб, — кажется, именно так зовут бармена, — роб сказал что она отменно сосет. и судя по внешнему виду, — я не позволяю ему договорить; поворачиваю голову в сторону джейка и усмехаюсь, снова расслабленно откидываясь на спинку диванчика и выуживая из пачки очередную сигарету. — мне это совершенно не интересно, джейк. — он разочарованно мотает головой, хватая со стола стакан с виски, который уже давно размешался с подтаявшим льдом и опустошает его залпом. я искренне надеюсь, что на этом, наш диалог, совершенно бессмысленный, прекратится, поэтому снова снимаю телефон с блокировки, надеясь увидеть хотя бы одно уведомления от тебя - ты все еще не в сети; мое сообщение все еще не прочитано и мне, на самом деле, стоит сфокусироваться на своей первостепенной задаче, но мысли никак не отпускают тебя: я не знаю как так получилось, что собой ты заполонила все пространство внутри меня, но именно это ты и сделала, потому что сейчас, как никогда до этого, я понимаю насколько я в тебе пропал - так сильно, что выбраться уже не получится. — так вот почему тебе не интересно, — он смотрит на экран через мое плечо и этого достаточно, чтобы полностью вывести меня из себя: я моментально блокирую телефон и хмурю брови в недовольстве. — у тебя кто-то появился, да? — я оставляю его вопросы без ответов и его догадки без комментариев: моя личная жизнь и все что касается меня самого, никак не должно пересекаться с границами работы. чем меньше знают обо мне - тем лучше для меня и людей в моем окружении. тем более, джейк - последний, с кем я готов трепаться о тебе. о тебе не знает никто кроме моей сестры - я даже матери о тебе не рассказывал, исключительно чтобы она не настаивала на встрече с тобой. это ни к чему - мы ведь все еще не пара; мы ведь, по факту, еще не вместе. я знаю, я уверен в том, что со временем, я познакомлю тебя с ними и я уверен, что ты им понравишься. они будут единственными из круга моего общения, с кем ты будешь знакома и этого будет достаточно - ближе тебя и ближе моей семьи у меня нет никого. даже когда мы будем вместе, я не смогу звать тебя с собой в такие места; не смогу знакомить с приятелями; не смогу демонстративно показывать всем вокруг, что ты - моя, просто потому что это не те люди, которых стоит знать; это не тот круг, в котором тебе стоит околачиваться. и ровным счетом как я не говорю ничего тебе о них, я не говорю и им о тебе. мой мир не для такой как ты и я, нэнси, сделаю все для того, чтобы наш с тобой мир, стал другим; я сделаю все на свете, чтобы не перейти через рассыпчатые границы и я сделаю все, чтобы ты была в безопасности рядом со мной. потому что никто и никогда, не сможет уберечь тебя так, как это сделаю я. мое длительное молчание выводит джейка из себя, поэтому он настойчиво продолжает, хлопая меня по напряженной спине: — вот и причина по которой ты стал таким мягкотелым в последнее время. — я дергаюсь резко; не понимаю сразу, как моя ладонь сковывает его шею и сжимает сильнее должного, заставляя его глазам округлиться. я ощущаю под подушечками пальцев как набухают вены на его шее; чувствую, с каким трудом воздух проникает внутрь его организма и невольно усмехаюсь, когда он пытается сглотнуть и это дается ему нелегко, потому что я не ослабеваю хватку до последнего, отчего-то не скрывая улыбки от того, как быстро улетучилась вся его самоуверенность. — я лично вырву твои кишки, если ты еще раз меня так назовешь. — рука расслабляется и я отпускаю его, наблюдая со стороны, как жадно он глотает воздух; как пытается прийти в себя и нажраться кислородом сполна. ладонь скользит медленно вдоль воротника его рубашки; я пальцами приглаживаю его и говорю тихо и спокойно, словно мы друзья - так ведь думает джейк, - словно его поведение не выбешивает: — тебя не должно касаться ничего, что связано со мной, понятно? — он торопливо кивает, выискивая пути отхода и пытаясь избавиться поскорее от моей компании, а моя рука скользит на его колено и надавливает, вынуждая сидеть на месте: — я не остановлюсь в следующий раз, так что советую не лезть в мои дела. а еще мы на работе, джейк, и я чертовски не хочу упустить нашу цель. — хлопаю его пару раз по бедру и усмехаюсь, когда джейк торопливо кивает и подрывается с места, направляясь в сторону входа в клуб для того, чтобы заметить как только владелец заведения приедет. я наконец-то зажигаю сигарету, которую собирался выкурить минутами ранее; затягиваюсь крепко и задерживаю дым во рту на минуту, прежде чем выдохнуть. телефон навязчиво вибрирует оповещением и я улыбаюсь, когда вижу что сообщение от тебя. ты кидаешь пару фотографий: на одной, ваш сегодняшний ужин; на другой, твоя сестра, которая широко улыбается, прячась за бокалом вина; на третьей - ты: невероятно красивая; явно позируешь для инстаграма, смотря в камеру и кротко улыбаясь. рыжие волосы выпрямлены и закинуты за спину; ты в черной блузке со вздутыми плечами и открытым декольте, а на шее блестит небольшое колье с подвеской в форме буквы «n». я невольно улыбаюсь; моментально сохраняю твою фотографию и печатаю ответное: мне тебя безумно не хватает. просмотрено сразу же; я вижу как ты начинаешь печатать что-то в ответ, но сообщение от джейка заставляет сразу же закрыть чат с тобой и подняться с насиженного места. в сторону вип-зала направляется нужный мне человек: я торопливо тушу сигарету о бортик пепельницы и считаю до десяти, прежде чем последовать за ним. телефон вибрирует чередой уведомлений от тебя, и мне чертовски хочется их просмотреть и на них ответить, но вместо этого я выключаю айфон: ты поймешь, когда я скажу что был занят работой. какой именно - тебе совсем не обязательно знать.

n o w
[indent] твой голос звучал спокойно во время нашего короткого телефонного разговора: я чувствовал острую вину, которая лезвием разрезала меня на части поперек железного, анатомического стола; я чувствовал себя паршиво, извиняясь перед тобой, приправляя все это короткими просьбами отложить нашу встречу на другой день. ты сказала что все в порядке; согласилась сразу же, не вдаваясь в подробности и пообещала что спишемся позже. я правда не хотел чтобы все вышло именно так; не хотел лишать себя удовольствия встречи с тобой, но один только звонок от сазерленда испортил все мои планы. несомненно, перечить ему я не собирался, поэтому даже не заикнулся о своей занятости и лишь внимательно вслушивался в указания: на какой подземной парковке брать машину на этот раз; на какой номер звонить, в случае непредвиденных обстоятельств; какая сумма долга и до какого числа этого месяца мне нужно вытрясти деньги. с чарльзом мы знакомы уже давно: очередной придурковатый политик, который решил занять пригретое местечко не честно заработанным авторитетом, не голосами избирателей и реализацией всех предвыборных обещаний, а самым легким из всех путей. подкупить, заплатить баснословную цифру влиятельным людям, обогащая коррумпированных кретинов у власти, в надежде что оказавшись на вершине, эту схему можно будет искоренить, ровным счетом также, как и людей, которые дали ему достаточное количество денег для начального капитала. его идеологии устарели еще до его рождения; его видения на жизни и цели в политике не поддержит никто и он это знал, надеясь что оказавшись у власти, заставит людей выслушать; что получив желанное место, у него получится вскарабкаться еще выше и это, на самом деле, самое большое вранье из всех, которые он умудрился вбить себе в голову. чарльз получил то, о чем так рьяно грезил, но это не улучшило ничью жизнь и он только и делал что давился своим чванством и эгоизмом на завтрак, обед и ужин, не замечая как лодка, в которой он барахтается, пустила щель и он потопает в своих долгах. естественно, он не смог заработать такую сумму ни за год, ни за два, ни за десять. время поджимало и такие как я, приходили к нему не один только раз. он выплатил свой долг пару лет назад: только вот, таких как он, легко держать на крючке; ими легко манипулировать и их легко шантажировать, зная их самые уязвимые места. он, ошибочно, слишком рано выдохнул: за отсрочку; за каждый день, прошедший с момента когда деньги нужно было вернуть, долг рос в процентах - такие как чарльз, наивно верят в правильность и честность таких людей как сазерленд. естественно, платить он не собирался, вечно бросаясь доводами о договорах и о правилах - только вот в этой игре правила переписываются ежеминутно; строятся под тех людей, которые придумали эту игру и они не позволят никому, кроме самих себя, выйти из нее победителями. само собой, свои последние долги он не торопился раздавать; отчего-то верил в то, что его должность; его статус и его карьера защитят его от серьезных последствий своих действий; или, что куда драматичнее, у него просто не было денег, чтобы расплачиваться до конца своей жизни за одну единственную, такую мизерную и маловажную победу. и, поверь, я бы отдал все что угодно, чтобы провести этот вечер с тобой, ведь твоя компания намного приятнее и боже, если бы ты только знала как я истосковался, но вместо этого, я торчу за его столом; на его кресле, скрестив ноги в щиколотках на столе и расслабленно откинувшись на спинку. я в этом кабинете не в первый раз: я заезжал сюда месяц назад; и недели две назад, по одной и той же причине и каждый раз, стоит признаться, безрезультатно: он запинался в словах; глотал собственные отговорки, обещая что все отдаст, как только у него появятся деньги и я спокойно верил ему на слово, растягивая время, потому что я, на самом деле, не плохой человек, видишь? даже пытаюсь войти в положение людей, пусть в это дерьмо они вляпались самостоятельно и по своей же глупости. им некого винить; не на кого сваливать всю ответственность, по одной простой причине, что решение они принимали сами; сами подписывали бумажки, без юридической силы, но которые служили им смертным приговором; сами брали деньги у людей, которые, в обмен, торгуют душами. раньше, во мне было куда больше сострадания, потому что я пытался понять их: теперь же, моим единственным приоритетом остается моя собственная шкура, поэтому на проблемы, которые не касаются меня напрямик, мне, откровенно говоря, наплевать. ровным счетом как наплевать и на его отговорки, каждую из которых я пропускаю мимо ушей, демонстративно зевая, выражая свою незаинтересованность. он выдерживает расстояние между нами; постоянно поправляет свой пиджак, пытаясь скрыть свою нервозность и вытирает вспотевшие ладони о черные штаны, разворачиваясь ко мне спиной: — ты оттягиваешь неизбежное, чарльз. — говорю отрешенно; прерываю его на полуслове и только усмехаюсь, когда слышу как он запинается еще сильнее: из его голоса пропала любая уверенность и вера в то, что у него есть хоть какие-то права, перед лицом тех, кто стоят на голову выше, резко улетучивается. — я выплатил все. все что мне дали, я вернул до самого последнего цента, я не понимаю, — морщу недовольно лоб и шумно вздыхаю; закрываю глаза и пальцами надавливаю на переносицу, пытаясь усмирить подбивающую злость и раздраженность: мы каждый раз возвращаемся к этому вопросу и каждый чертов раз, он пытается доказать что ничего не должен. я заставляю себя улыбнуться - крайне дружелюбно, стоит признать; ерзаю на неудобном кресле, пытаясь устроиться поудобнее, после чего хватаю со стола металлическую ручку: с его инициалами, конечно же. — ты выплатил с опозданием и за опоздание тебе был выставлен счет. и ты снова задерживаешь. ты не учишься на своих ошибках, правда ведь? — я больше не смотрю на своего собеседника; фокусирую все свое внимание на блестящей поверхности ручки, которую продолжаю вращать у себя в руках. — неужели ты хочешь, чтобы пресса и, что еще хуже, полиция, узнала о том, как ты выиграл те самые выборы? — я вопросительно вскидываю бровь и неконтролируемо смеюсь, когда замечаю как на его лбу едва заметно вздувается венка. он злится; его раздражаю я, мои слова, мое поведение; он зубами скребет, пытаясь сказать хоть что-нибудь, что выставит меня за дверь и клянусь, будь он хотя бы на толику не таким трусом, он бы приблизился чтобы высказать мне все в лицо, но он продолжает торчать у высокого, книжного шкафа, собираясь с мыслями. он пытается что-то сказать; пытается воспротивиться, но его внимание отвлекает фигура за дверью, от которой мне видна лишь тень. любопытство берет вверх; я теряю интерес к чарльзу и смотрю на дверь, терпеливо ожидая пока не званный гость пройдет внутрь и знаешь, я был готов увидеть кого угодно; кого угодно в этом долбанном мире, но только не тебя. ты выскальзываешь из тени осторожно, также как и я, не сумев перебороть свое любопытство и твою же мать, нэнси, я невольно залипаю: на тебе короткое, черное платье, которое я не видел на тебе никогда - наверняка, купленное во время твоей поездки в лос-анджелес; оно так идеально подчеркивает все прелести твоей фигуры, ровным счетом как и такие же черные туфли на высоком каблуке, что делают твои ноги еще длиннее и формы еще привлекательнее. на моем лице, ответом, вырисовывается улыбка, которую, мимикрируя твою собственную реакцию, скрываю моментально: потому что ты не должна быть здесь; потому что я не понимаю - не понимаю, что ты здесь делаешь. впрочем, пазл складывается в голове предельно быстро; усваивается мозгом как что-то само собой разумеющееся: у вас с чарльзом одна фамилия; глаза скользят на небольшую фотографию в рамке на его столе, где ты со своей сестрой и только сейчас, в детских очертаниях совсем маленького ребенка я узнаю тебя; он смотрит на тебя слишком тепло и слишком по-отцовски и мне почти тошно, от осознания что он - твой отец. это ебанный цирк: потому что по какой воле случая, ты оказалась дочерью именно этого человека? я не двигаюсь с места; не смею выдавать плывущее напряжение, которое начинаю ощущать в своем теле и никак не реагирую на твой вопрос: потому что не знаю что ответить; потому что этот разговор должен был произойти не так, не здесь, не перед твоим отцом. блять, этот разговор не должен был вообще произойти. позволяю тебе вести диалог со своим отцом; не помогаю тебе подобрать правильный ответ, становясь лишь сторонним наблюдателем того, что происходит передо мной и коротко усмехаюсь, на твое неуверенное «мы знакомы». я мечтал; грезил, черт тебя дери, увидеть тебя сегодня и думал; думал написать или позвонить, как только уеду отсюда; надеялся, что согласишься покататься со мной по городу под покровом ночи, потому что знал что не вытерплю если не увижу тебя сегодня: и вот ты здесь; передо мной, только вот теперь, я отдал бы все, что у меня только есть, лишь бы ты не смотрела на меня так; лишь бы не ждала объяснений; лишь бы не старалась прикрыть тревогу и зарождающийся страх. ты, стоит отдать должное, держишься хорошо; язвишь своему папаше - отношения между вами, по всей видимости, дерьмовые, - после чего поворачиваешься ко мне и требовательно ставишь перед фактом, что нам нужно поговорить. я не отвечаю; не говорю тебе ни слова, потому что не хочу быть грубым; не хочу быть рядом с тобой тем человеком, которого знает и боится твой отец; не хочу чтобы ты видела меня таким, но и чарльзу не могу позволить увидеть во мне проблеск уязвимости. нужно было попросить тебя остаться дома; нужно было сказать, что заеду за тобой позже; нужно было сделать все, лишь бы не позволить этому случиться - но я проебался. даже не думал копать под тебя; не думал узнавать кто твои родители, потому что подумать не мог, что все может обернуться таким образом. дергаюсь, когда твой папаша начинает снова вести с тобой диалог, в очередной раз прерывая его на полуслове, — мы, на самом деле, договорили, так ведь, чарльз? — я улыбаюсь предельно мягко, взглядом цепляясь за удивление в его глазах, после чего со стуком возвращаю ручку на стол и отпускаю ноги, вставая с кресла и поправляя рукава черной рубашки - у нас ведь, формальная встреча. и как бы сильно мне не хотелось подойти к тебе; прижать тебя к себе и губами удариться о твои губы; как бы сильно мне не хотелось заткнуть твои сомнения своими поцелуями и ненавязчивой лаской, я обхожу стол и подхожу вплотную к твоему отцу. пальцами аккуратно вычерчиваю контуры лацканов его пиджака, натягивая ткань и надавливая: — у тебя ровно три дня. и ты не хочешь знать что будет, если ты не достанешь деньги. — приглушенно смеюсь, хлопая его по груди, — удачи. — я разворачиваюсь; ловлю на себе твой взгляд, но не останавливаюсь на нем; не задерживаюсь и лишь кивком зову тебя за собой, спиной ощущая как ты срываешься с места и следуешь за мной, выходя из кабинета. и я не знаю; не имею ни малейшего понятия что мне следует сказать. не знаю, мать твою, нэнси, что делать, чтобы не спугнуть тебя правдой. знаю лишь то, как болезненно разъедает сейчас изнутри осознание, что ты обязательно уйдешь; что сегодня, я обязательно тебя потеряю.

i  l o v e   y o u   i   l o v e   y o u   i   l o v e   y o u   i   l o v e   y o u
'cause i love you for infinity
f o r   i n f i n i t y   f o r   i n f i n i t y   f o r   i n f i n i t y   f o r   i n f i n i t y   f o r   i n f i n i t y

[indent] ты не подходишь слишком близко; поддерживаешь определенное и выверенное расстояние между нами, шагая тенью, пока мы спускаемся по широкой, дубовой лестнице - разговаривать в доме мне хочется меньше всего и тебе, наверняка, тоже, поэтому я вывожу нас на улицу. прохладный, вечерний ветер сразу же бьет контрастом между теплом внутри дома и холодом снаружи и я не останавливаюсь; только замедляю шаг, направляясь в сторону машины, в которой все еще заведен мотор и двери которой все еще открыты. — хочешь я тебя подвезу? — впервые поворачиваюсь к тебе лицом; впервые за сегодняшний вечер, смотрю на тебя намеренно и мягко, как и всегда до этого; голос звучит тихо и куда менее взвинчено, чем в кабинете чарльза, но ты только растерянно мотаешь головой в отрицании: ты не позволяешь собраться с мыслями; не позволяешь сменить тему, отшутиться, свести на нет актуальность этого разговора, только скрещиваешь руки на груди, будто бы отгораживаясь от меня. я киваю; отворачиваюсь и направляюсь в сторону машины, чтобы вывернуть ключи в зажигании, успокаивая бойкий рев мотора; выдернуть их и бросить на водительское сидение, а потом достать с заднего - куртку. ты смотришь внимательно; следишь за каждым моим движением с недоверием и это, на самом деле, обидно: разве я давал поводов для того, чтобы сомневаться во мне? разве когда-нибудь до этого, я делал хоть что-нибудь, что способно тебе навредить? из внутреннего кармана куртки я достаю пачку сигарет и зажигалку, после чего подхожу к тебе поближе и протягиваю ее тебе: — накинь на себя. раз уж мы будем разговаривать здесь, я не хочу чтобы ты замерзла. — ты мешкаешь всего мгновение, но принимаешь мою куртку и неуверенными жестами надеваешь. ты выглядишь замечательно в своем платье, подол которой хочется поднять повыше и под который хочется забрести теплыми руками, чувствуя податливость твоего тела и мягкость твоей кожи, покрытой мурашками, но мои вещи смотрятся на тебе так правильно; так, словно в моем гардеробе они существовали всегда, исключительно для тебя одной и я не сдерживаю короткую улыбку, когда бросаю на тебя недолгий взгляд. я отхожу от тебя подальше; возвращаюсь к машине и спиной упираюсь о капот, вытягивая сигарету из пачки, которую осторожно кладу на гладкую поверхность автомобиля. одним щелчком зажигалки я закуриваю; позволяю себе затянуться, в попытках привести мысли в порядок и смотрю куда-то в пол, потому что не знаю что должен сказать; не знаю с чего должен начать и что ты хочешь слышать. я не хочу оправдываться; не хочу выглядеть жалко перед тобой, но и предстать перед тобой монстром тоже не хочу. дым не помогает; только затуманивает разум еще сильнее, но он расслабляет; позволяет мне отпустить плечи и напряжение неторопливо сводится на нет. ты не двигаешься; не пытаешься убавить расстояние между нами, но и не увеличиваешь; сжимаешь в пальчиках рукава моей куртки и поглаживаешь свои предплечья, боясь задать хотя бы один вопрос из тех, которые тебя интересуют: забавно, как мы оба потеряли уверенность, оказавшись наедине друг с другом. — кто бы мог подумать, что из всех людей в этом городе, именно он - твой отец? — я усмехаюсь; затягиваюсь еще раз: так себе у нас с тобой получилось знакомство с родителями, правда? не думаю, что после всего произошедшего, твой отец одобрит твой выбор - хотя, теперь, это, по всей видимости, не имеет никакого значения. потому что я знаю: я расскажу тебе всю правду; я разверну душу наизнанку в угоду тебе и даже если ты не откажешься; даже если не бросишь к моим ногам, мое же сердце, я не смогу быть с тобой: помнишь, я обещал, что буду оберегать тебя во что бы то ни стало? и это будет единственное правильное, что я сделаю, чтобы его сдержать. — я не собирался тебе об этом рассказывать. по крайней мере не в скором времени и не в таких обстоятельствах. — я не думал; и представить не мог, что столкнемся лбами; даже в самых извращенных и изощренных фантазиях, я не мог бы возомнить, что ты узнаешь обо всем именно так. — ты ведь знаешь что у твоего отца огромные долги? и ты знаешь, что задолжал он людям, с которыми лучше не связываться? — ты киваешь: конечно ты знаешь, и я киваю ответно, будто бы в подтверждении собственных догадок, стряхивая пепел на каменистую дорожку под ногами. — я работаю на этих людей, нэнси. — хотя, ты ведь уже догадалась к этому моменту. сложила все кусочки воедино, выстраивая целостную картину в своей голове; поняла, что на порог этого дома меня принесли не самые благие намерения - какие к чертовой матери переговоры в такое время? какие переговоры с таким как я? я выдерживаю паузы между предложениями; говорю медленно, позволяя тебе обдумать все и не взваливаю на тебя всю информацию за раз, потому что боюсь того, как ты на это отреагируешь; боюсь твоих ответных слов и еще больше боюсь того, что увижу на поверхности твоих глаз. — я вытряхиваю деньги из таких как твой отец и, — запинаюсь, пытаясь подобрать более правильные; более легкие для восприятия слова; невольно морщусь, свободной рукой растирая глаза, пытаясь сфокусироваться на собственных мыслях, — и заставляю платить тех, кто не хочет этого делать. — я крайне безнадежно пытаюсь смягчить сказанное; не хочу, чтобы в твоей голове вырисовывались неправильные образы и картинки и на самом деле, о том, что находится под этим айсбергом - тебе знать совсем не обязательно. затягиваюсь в последний раз, после чего бросаю окурок под ноги и затаптываю носом ботинка, не в силах снова посмотреть на тебя. — понимаешь? — я пересиливаю себя; поднимаю глаза и натыкаюсь на твой взгляд; ты смотришь почти не моргая; почти не дышишь, кажется. ждешь когда я договорю и я предательски мотаю головой: — понимаешь, почему я не говорил? — понимаешь, почему не мог рассказать? понимаешь, почему недоговаривал, почему ласками и нежностями пытался затмить в тебе любые вопросы, которые всковырнут слишком глубоко и заденут самое червивое и гнилое из того, что есть во мне? и даже если помотаешь головой; даже если полушепотом выдавишь из себя дрожащее «нет» - ты соврешь. потому что ты знаешь, что по-другому нельзя было. знаешь, что я иначе не мог. знаешь, что это было единственное что я мог сделать, чтобы уберечь тебя. чтобы спасти от моей реальности. чтобы защитить тебя от меня.