ignat & bts

    Информация о пользователе

    Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.

    Вы здесь » ignat & bts » vincent & mia // tyler & marla » моих слов бесполезен звук

    моих слов бесполезен звук

    Страница: 1

    Сообщений 1 страница 3 из 3

    1

    • Автор: ignat
    • Администратор
    • Сообщений: 143
    • Уважение: +2

    0

    2

    • Автор: Vincent
    • Vincent
    • Администратор
    • Сообщений: 1
    • Уважение: +0

    i   h a d   a   c h i p   o n   m y   s h o u l d e r ,   h a d   t o   l e t   i t   g o
    c a u s e   u n f o r g i v e n e s s   k e e p s   t h e m   i n   c o n t r o l       //       i   c a m e   i n   w i t h                                                   

    good intentions
                                                          t h e n   i   l e t   i t   g o
    a n d   n o w   i   r e a l l y   w a n n a   k n o w
    w h a t   i f   i ,   w h a t   i f   i   t r i p ?
    .       .       .       .       .       .       .       .       .
    1 0       Y E A R S       A G O

    [indent] тяжелая ладонь накрывает хмурое и смуглое от загара лицо: солнце в июле нещадное, и он проводит на улице намного больше времени, под палящими лучами, чем стоило бы для сохранения здоровья: пальцы скользят выше лба, к бритой макушке и затылку, царапая гладкую кожу; идет дальше - к шее с крупными складками, пока не цепляет тонкий холщовый шнурок с маленьким деревянным крестиком на противоположной стороне, прямо над грудью, под ослепительно оранжевой уродливой робой. такер закрывает глаза, делает глубокий вдох и качает головой из стороны в сторону, удерживая телефонную трубку свободной рукой. я придвигаюсь к разделяющему нас стеклу еще ближе, чуть ли не тычусь в него носом, наблюдая за братом, стараясь запомнить все изменения в его внешности, заметить, насколько сложно ему дается выживание здесь и как сильно и быстро усталость проявляется на изнеможенном, как попало бритом лице. - я желал тебе другой жизни, винс, пытался дать шанс хотя бы тебе, и поэтому оказался здесь, - он злится, но меня этим не увидишь. каждый наш разговор заканчивается его угрозами, а потом - когда он понимает, что ничего сделать мне не сможет, - просьбами одуматься, успокоиться, взять себя в руки, но я не могу. я качаю головой постоянно в уверенном отрицании, не собираюсь слушать его мольбы и сжимаю челюсти крепче, настаивая на своем: брат попал за решетку случайно. он не должен был сидеть вот уже четвертый год, не должен был считать месяцы до освобождения, которое наступит только через три года, потому что за мелкое хулиганство, за которое его, собственно, и судили, но дается семь лет без возможности освободиться условно-досрочно. такер не пытается сопротивляться, не просит обжаловать приговор, будто чего-то боится, ведет себя смиренно и практически послушно, насколько это вообще возможно, пока в моей душе горят костры, требующие справедливости. я не мог оставить его там: все деньги, которые брат выигрывал, откладывались на мое поступление. я смог бы выиграть грант сразу же: никогда не был тупым, неплохо разбирался в физике и биологии, планировал поступать в медицинский на генную инженерию, а средства нужны были на первое время, чтобы оплатить общежитие, сменить гардероб, избавляясь от изношенных футболок, изначально принадлежавших старшему брату; от стертых на коленках не по моде, а из-за частой носки джинсов, доставшихся от него же; от стоптанных, несменных ни зимой, ни летом кроссовок и от единственной тонкой куртки, из-за которой неоднократно оказывался на больничной койке с воспалением легких и, как результат, хроническим бронхитом. такер не думал о себе никогда: он старался помочь матери, работавшей медсестрой в муниципальной клинике сутками, и мне - щеглу, висящему у них на спинах. мой отец рано скончался: я мог бы думать, что он умер от какой-то болезни, погиб в какой-нибудь заварушке, стал жертвой акта терроризма - и вспоминал о нем с мягкой теплой тоской, но всегда знал, что он сторчался, подсев на жесткое дерьмо и уничтожив все внутренние органы меньше, чем за год. он не уходил из дома, гонял шприц по венам в родительской спальне и не стеснялся поднимать руку на нашу мать ни в нашем присутствии, ни в присутствии своих конченых дружков. нашу семью смело можно было назвать малообеспеченной и неблагополучной, и я этого стеснялся. я так хотел быть крутым парнем, как брат: он не обращал внимания на то, что происходило вокруг нас, держался кремнем и имел неплохую репутацию в школе, а еще - классных друзей. я мечтал о том же, но относился больше к неудачникам и изгоям - с такими и дружил. ни смазливого личика, ни лишней сотни баксов в кошельке у меня не было: несуразное лицо, узкие кости, идиотская худоба и выжженные дешевой краской ради эксперимента жесткие волосы - девчонки шарахались, не обращали внимания и смеялись каждый раз, когда я пытался завести знакомство хоть с кем-то из них, в надежде, что они не побрезгую просто заговорить. но этого не происходило, меня не спасало даже родство с такером. поэтому, в школе я таскался только с флойдом: он сейчас ждал меня на парковке перед воротами центральной окружной тюрьмы. вокруг - пустыня жестокой аризоны, уничтожающей даже самый мизерный шанс на спасение души; он согласился подвести, потому что я помог ему собрать отцовский форд мустанг и завести, по ощущениям, столетний движок. кажется, после выпуска из старшей школы мы с флойдом стали еще ближе: наши отношения обрели максимально доверительный характер, мы начали понимать друг друга с полуслова, а еще всегда стояли друг за друга стеной. он был таким же субтильным, а еще носил брекеты - и теперь у него классные зубы, о которых он переживет больше, чем о чем-то еще, - и поводов ненавидеть его или избегать было практически столько же, сколько для меня. я не приводил его к себе домой, потому что боялся, что он увидит моего отца-наркомана, его коллекцию использованных игл и медицинские корытца с разведенными смесями для приема внутривенно, как прописал чернокожий диллер. у флойда я дома тоже не был: но не потому, что он не приглашал, а потому что мне было неловко, ведь его семья была гораздо более благополучной. он таскал классные шмотки, рано обзавелся своим телефоном, кушал собранные заботливой мамой домохозяйкой разнообразные ланчи с мясом, а не постным горохом и недоваренной кукурузой, как я, и ни в чем никогда не нуждался. так что, наша дружба стала одним из реальных исходов: я нашел в его лице кого-то вроде ангела-хранителя, мелкого покровителя, который не даст упасть на самое дно, а если ты все же это сделаешь - схватит за шкирку и вытащит из любого дерьма. о другом варианте думать не хотелось, и мне повезло, на самом деле, что у меня был не только такер, но еще и он. - твое тупое самопожертвование никому не нужно. я в любом случае вытащу тебя отсюда, вот увидишь, - брат кривит губы в усмешке и качает головой в отрицании, будто знает что-то гораздо больше, чем я. он хочет сказать что-то еще, но его надзиратель открывает дверь ровно в тот момент, когда звенит звонок, оповещающий об окончании времени для посещений, и ему приходится захлопнуть рот и встать со своего места. я, в ответ, поднимаюсь со своего, но не ухожу до тех пор, пока сквозь маленькое прямоугольное окошко не перестаю видеть фигуру такера, уводимого охраной вдоль по коридору в сторону общих камер.
    [indent] тогда я и подумать не мог, что в очередной раз облажаюсь. что не выполню обещания, которое дал не столько себе, сколько брату; он ведь не поверил мне еще тогда - а я пытался что-то доказать, кичился бесстрашием, которое никому не помогло, и только и делал, что наматывал сопли на кулак - буквально, сидя на мягком зеленом газоне аккурат перед безликим серым могильным камнем, игнорируя лавку. черным высеченные буквы чужого имени расплывались перед глазами: в свои двадцать три я ждал брата; приехал на очередное свидание, которое, по моим расчетам, должно было стать последним перед нашим долгожданным воссоединением. деньги, отложенные на мое поступление и переезд, а еще небольшая накопленная сумма ушли на оплату услуг адвокатов: я не собирался экономить и искал лучшего, чтобы дело не было проиграно или закрыто на неопределенный срок; и, в принципе, наша встреча состоялась. и она действительно стала последней. вот только не потому, что моего брата выпустили на свободу, а потому что вскоре его не стало. и нас даже не предупредили. мать, как всегда, была на смене, а я разучился чувствовать спину, пока лежал, распластавшись, на старом скейте под днищем годовалого форда миссис дэвис: миловидной добродушной женщины лет тридцати, которая устроилась учителем музыки в нашу школу и которая совсем недавно переехала со своим мужем в соседний дом. ее машину загнал в гараж как раз-таки он, мистер дэвис, банковский служащий. с виду - чопорный и малодушный, на деле - щедрый на похвалу и благодарность, никогда не платящий за работу простым и искренним 'спасибо', а чеком или, чаще всего, наличкой. брать деньги у соседей было неловко, к тому же, я не был опытным автомехаником, просто разбирался в тачках неплохо, благодаря брату, и рад был помочь всем, кому смогу, от доброты душевной, а не жадности; но деньги были нужны, и наверняка весь мой вид кричал о возможности и желании взяться за любую работенку, оплачиваемую хоть как-то. поэтому, на выходных, я не посещал с флойдом те тусовки, на которые его приглашали, не катался с ним на том же скейте и не распивал легкое светлое пиво на общей детской площадке около полуночи, а мыл посуду в китайском ресторанчике, где не спрашивали ни удостоверение личности, ни права, потому что ничего из этого у меня пока не было. я не жаловался, работенка пыльной не была: стой да намывай металлические палочки, пиалы и дощечки, рюмки, стопки и ножи, вилки, ложки и менажницы из-под острых и кислых закусок: заливай пеной, замачивай, а потом смывай холодной водой из шланга, да старайся не облиться, потому что высушить одежду будет негде, а униформы или хотя бы фартука никто не предлагал. то была пятница, и уже в следующую субботу я планировал вернуться в ресторанчик, чтобы сначала перемыть всю посуду за две смены, которые иногда мне позволяли брать, а потом перекусить томленной свининой или жаренной говядиной, оставшейся на кухне. я закончил с машиной миссис дэвис быстро: ее смущал скрип тормозных колодок, но авто было относительно новым, менять их, значит, выбрасывать деньги на ветер, или переплачивать. проблема - пустяковая, поэтому, смазав их хорошенько, а затем проверив, прогнав тачку от своего гаража до их, вниз по улице, и убедившись в том, что тормоза работают исправно и больше не скрипят, я написал сообщение флойду с просьбой смотаться со мной к брату. раз в две недели я старался бывать у него, никогда не ездил с матерью, потому что видеть ее слезы было выше моих сил. пока принимал душ, тщетно пытаясь избавиться от запаха масла и резины, пока сушил отросшие - и ради забавы профилированные светлым - волосы полотенцем, пока одевался, выбирая из вороха клетчатых рубашек самую свежую и легкую: солнце жарило беспощадно (даже тонкий хлопок не спас; пока добрался от своего дома до соседней улицы, где ждал флойд, успел прочувствовать, как ткань начала липнуть к спине под лопатками) - думал только о том, что не хватает чуть меньше, чем нескольких сотен долларов, но найти их сейчас - проще простого. лучший друг обещал занять и отписывался о наличии необходимой суммы, отмахивался лениво и покровительственно, когда я клялся всем на свете вернуть. мы практически не разговаривали всю дорогу: флойд думал о чем-то своем, постукивая пальцами по рулевому колесу, поглядывал на стрелку спидометра, когда оказались за городом, и неспешно разгонял машину, убедившись, что поблизости нет патрульных. я смотрел все время в окно, пропуская взглядом пейзажи, хорошо знакомые: силуэты утесов у линии горизонта, кактусы, колючки, бесстрашные фенеки, перебегающие разгоряченное шоссе прямо перед мордой автомобиля, летающие низко-низко ширококрылые ястребы, ищущие, чем бы полакомиться. мы доехали предельно быстро, но сложности возникли сразу же, на пропускном пункте. какой-то ленивый и сонный офицер отказывался пропускать в здание тюрьмы: он прятал глаза под козырьком своей служебной кепки, с кем-то говорил по телефону и, скупо поджав губы, только покачал головой из стороны в сторону на просьбу пройти дальше. причина не называлась. я был здесь десятки раз, знал этого офицера в лицо, и, уверен, он уже успел меня запомнить тоже, но что-то мешало ему открыть ворота, а что - мне только предстояло узнать. я понимал предельно ясно: он знает, в чем дело, но почему-то боится сказать. что-то его смущает, ну, или, волнует; и это злило. нехорошие мысли уже закрадывались в голове, а когда появился второй, его сменщик или товарищ - неважно - все встало на свои места. потому что тот, другой, не церемонился: криво ухмыльнулся, будто откровенно провоцируя, а потом, откидываясь вольготно на наверняка до жути неудобный стул, протянул ехидно что-то вроде 'да сдох он пару дней назад, вывезли в мешке на городское кладбище. а ты че, не в курсе?' - и за этот мерзкий тон, за это отношение к человеку как к мусору, я готов был придушить его голыми руками; готов был вспороть глотку или живот и впустить кишки, и дело даже не в том, что говорил он о моем брате: он говорил о человеке, у которого была семья, который любил и был любим, который прожил ничтожно короткую жизнь и в вонючей камере оказался по чужой вине и прихоти, а не из-за преступления, которое совершил кто-то другой. флойд предусмотрительно опустил руку мне на плечо, но я был настолько взвинчен, что скинул ее моментально. я понимал, что не могу действовать наобум, не могу поддаваться своим эмоциям, даже если очень хочется, потому что тогда мама останется одна, и она не выдержит, не справится: она ненавидела увлечение такера гонками, ненавидела его машину, была уверена, что и станет его погибелью, но она ошибалась. она плакала каждый день с того момента, как брата забрали из дома и увели в наручниках, чтобы посадить в машину, на виду у всех любопытных соседей. его выставили каким-то злом, будто он кровожадно кого-то убивал, пытал или насиловал. но он - он никогда не обижал никого. не трогал беззащитных и защищал слабых, и я не мог позволить памяти о нем омрачиться. найти его могилу удалось не сразу; камня там не было, но стояла маленькая временная табличка, которая впоследствии заменилась монументальной гранитной плитой, и первое время я оттуда действительно не уходил. я чувствовал себя таким жалким и таким слабым, таким немощным и никудышным. я не смог предотвратить, не смог предупредить, не смогу уберечь, хотя так пытался. я боялся вернуться домой. мне казалось, что мама не сможет посмотреть на меня, а я не смогу поднять взгляд в ответ, и первые пару дней я ночевал на улице, как беспризорник: на вокзале, пока не выгнали, в парке, пока не обнаружили, на набережной у искусственного пруда, продрогая насквозь; потом - у флойда, который чуть ли не насильно затащил к себе домой и предоставил во владения гостевую спальню, свежие чистые вещи и горячую пищу в придачу. через пять суток пришлось вернуться к себе: мама переживала, обзванивала всех, кого знала из моего окружения постоянно, и уже собралась заявлять в полицию как о пропавшем. мы не разговаривали около недели. она работала, я - тоже, утратив всякий интерес к жизни, а когда ее выходной совпал с моим (после смерти такера я окончательно забил на учебу, понимая, что высшее образование получить не смогу, а значит и выпускной старший класс школы мне нужен, и устроился в ресторанчик на дневные смены), плотину как будто прорвало. мама сидела в нашей крохотной гостиной, удерживала в руках детские ботиночки такера и не двигалась. я прошел в комнату, хотел добраться до кухни незамеченным, чтобы перекусить остывшим пюре и запить холодной водой, но ее тихое и едва различимое 'винсент' заставило остановиться, замереть. мама смотрела на меня широко открытыми глазами, ее пухлая нижняя губа дрожала, будто она стоически пыталась сдержать рыдания, просящиеся наружу, и я медленно, крадучись, подошел ближе, только чтобы рухнуть перед ней на колени. мама отставила бережно ботиночка в сторону, опустила свои ладони на мою голову, чтобы уложить ее на свои бедра, укутанные тонким пледом, и принялась перебирать жесткие пряди в своих огрубевших пальцах. - мне так его не хватает, мама, - я не справлялся. груз вины лежал на моих плечах, и было невыносимо тяжело: я даже думал о суициде как о спасении, но образ матери постоянно рисовался в голове; и я не хотел, чтобы она страдала еще и из-за меня. ее поглаживания расслабляли, она разрешала дать волю страхам выплеснуться наружу, и уже через пару минут я чувствовал, как моя грудь, прижатая к ее коленям, содрогается от глухого плача; чувствовал, как горячие слезы обжигают щеки; чувствовал, как шмыгает носом она сама, причитая без остановки: - я знаю, ребенок, я знаю. но случившегося не отменишь. мне тоже не хватает твоего брата, но ты не должен винить себя, винсент, никогда. ты стал таким взрослым, мой мальчик, таким сильным, - а я не понимаю, не понимаю, с чего она это взяла, ведь это все - наглая ложь. я беспомощный и никчемный прямо в эту минуту, марающий края ее юбки своими соплями и слезами, но слушающий, испытывающий облегчение от того, что она не осуждает и все еще любит меня, - такер может гордится тобой. и я горжусь. мне жаль, что у тебя не было нормального детства, - она наклоняется, чтобы поцеловать в лохматый затылок, а я качаю головой, как припадочный, отказываясь от ее слов, отрицая: у меня было прекрасное детство. да, не было дорогих подарков, игрушек, классных вещей, но я хотя бы рос в любви. у меня есть мать, есть лучший друг, не оставляющий никогда, и был есть брат, верный пример для подражания. - не загуби свою жизнь, ребенок, проживи ее достойно и счастливо. о другом я и не могу просить. - а я мог. и собирался. юношеский максимализм отказывался наотрез покидать мое тело и, кажется, разум; сдавшись в один миг, окончательно и бесповоротно - так я тогда думал - я решил твердо для себя, что не позволю матери до конца ее дней жизнь в нужде; не позволю ей пропадать сутками на работе и отменять постоянные встречи с подругами только для того, чтобы заработать и позволить купить что-то помимо продуктов первой необходимости, и моему упорству на самом деле можно было позавидовать. я не взлетал высоко никогда, поэтому не знал, как больно можно упасть; но зато я знал, как там, на дне, и теперь у меня была цель, достичь которую я собирался не только ради брата и мамы, но и ради себя. мне было всего семнадцать, я не имел обязательств, не был привязан, а значит, имел примерно миллион возможностей достичь успеха. и я должен был это сделать.

    N O W

    [indent] и ведь я действительно это сделал. правда, не совсем так, как от меня ожидала мама и, возможно, ожидал бы брат. никто из них не смог бы одобрить выбранный мной путь, а я не обращал внимания, потому что считал, что поступаю правильно. рядом со мной все еще был флойд, нездоровый оптимизм и неумение здраво оценивать свои силы; я не сдавался, не прогибался и не боялся. мне, по факту, просто больше нечего было терять, я знал, что не достигнув успеха в одном, смогу переключиться на другое, и ничто мне в этом не помешает. так, я не сразу завязал с мытьем посуды в китайском ресторане, не бросал ремонт чужих машин в гараже, но уже не стеснялся и не боялся выставлять ценник за свою работу, почти такой же, как в автомастерской, расположенной недалеко от нашего района. соседи не чурались, не отказывались от возможности сделать все быстро и качественно, а потому иногда даже накидывались сверх положенного, в качестве чаевых. я откладывал деньги, бережно, купюру к купюре, не брал из заначки, даже если очень хотелось, и не рассказывал о ней маме, хоть и знал, что она тоже без спроса не тронет. я испытывал стыд, когда не мог сделать подарок на день рождения, или рождество, или день благодарения в течение целого года, злился на себя и порывался потратить все на новые вещи или какую-нибудь мелкую технику для матери и дома, однако сдерживался, надеясь, что это воздержание оправдает в будущем само себя. целыми днями я мыл посуду, а потом еще и драл полы за лишнюю двадцатку; вечерами копался под капотами разных машин; ночами - одной-определенной. форд-мустанг, собранный братом, пылился на штраф-стоянке, отогнанный туда копами после задержания и ареста. мама хотела его продать, чтобы получить наличку и отложить на оплату счетов, но я не позволил, и забрал ее с парковки за свои кровные, прежде чем начал заниматься ее внутренностями. переварить салон, сменить обивку на сиденьях, заменить двигатель на более новые, облегчить подвеску, избавиться от всего ненужного и занимающего слишком много места. поставить новую рулевую колонку с электроусилителем руля, доработать сцепление, срезать чертов спойлер, перекрасить кузов, вставить новые лампы под стекло помутневших фар, начистить диски и отказаться от прошлой резины в угоду новой, тонкой, но прочной, и жутко дорогой. я не мог начать как попало, используя подручные средства; я хотел, чтобы все было идеально; хотел, чтобы меня увидели и запомнили, но хотел избежать всех этих клише. флойд к моей затее относился скептически, но отговорить даже не пытался, и на первый мой заезд отправился вместе со мной. мама была на смене, его родители - в командировке, и гонку он предпочел вечеринке в честь поступления в колледж. в отличие от меня, единственный лучший друг не стал отказываться от образования и поступил туда, куда его направлял отец, однако о нашей дружбе не забывал и не зарывался в учебники сутками напролет. в тот раз, самый первый раз, я волновался до жути. ладони потели, пальцы дрожали, но я держался, испытывая небывалый прилив воодушевления и возбуждения, когда остановился у стартовой полосы, между красным шевроле корветом, за которым сидела хорошенькая девчонка с собранными в высокий гладкий хвост волосами, и какой-то тойотой, управлял которым старый знакомый - один из друзей моего брата. остальных гонщиков я не видел, предпочитал больше вращать головой, разглядывая включенные вдоль заброшенной трасы фонари и девушек, безумно горячих девушек в коротких шортах, не скрывающих абсолютно ничего; несложно было догадаться, что под тонкой блестящей тканью ни у кого не было белья; а те, что пришла в маленьких плиссированных юбочках на манер школьниц из стремной дешевой порнухи, то и дело невольно приподнимали подолы, показывая трусики. мне тогда казалось, что ничего и никого сексуальнее я не увижу: они, эти девочки, не стеснялись, не держались высокомерно; они смеялись громко, голосистые и визгливые; клеились ко всем, не отказывались от внимания и им было плевать, кто это внимание оказывает. некоторые позволяли жадно вылизывать шеи и мять грудь, некоторые отклячивали зад, как только ощущали на нем мужские ладони, а некоторые - особо раскрепощенные, развлекались друг с другом, и прежде чем грид-герл взмахнула вверх флажком, я заметил в зеркале заднего вида флойда, зажатого между двумя близняшками около его машины. первая гонка не окончилась успехом. это и следовало ожидать, ведь я не пробовал себя раньше в роли гонщика; я пришел вторым - уступил красному шевроле, но по итогу не особо расстроился, ведь под утро оказался в постели его владелицы. она пришла первая, радовалась мало. ей, казалось, все это уже наскучило; она тоже знала моего брата, каталась с ним пару раз и постоянно проигрывала (мое желание стать лучшим в тот момент увеличилось примерно на миллиард процентов), но это ее мало волновало. гонки не были смыслом жизни, всего лишь развлечением и возможностью завести новые знакомства - говоря об этом, она лукаво улыбалась, и понять, о чем речь, не составляло никакого труда. она стала моей первой, ни о какой романтике не шло и речи, и нас обоих устраивала и неловкая возня, и отсутствие разнообразия. по крайней мере, она не сказала ничего плохого, когда подбирала с пола свою одежду по пути в ванную. я покинул ее квартиру сразу же, не тратя время на душ и поздний завтрак. наши машины были припаркованы одна за другой; я уехал, надеясь, что мы встретимся еще не один только раз, но спустя пару дней на том же месте не увидел ее. и через неделю, и через две - тоже. а потом, когда решил спросить, узнал, что она вышла замуж. буквально через день после той ночи, которую мы провели вместе: сначала на трассе, а потом в ее постели. я ужаснулся и восхитился одновременно, не силясь спрятать улыбки. должно быть, ее жених совершенно ее не впечатлял и не волновал, раз она предпочла сохранению верности случайного знакомого. дни, между тем, планомерно перетекали в недели: и чем больше свободного времени у меня оказывалось, тем чаще я проводил его на различных заброшенных шоссе, отрабатывая навыки и пытаясь улучшить технику вождения. меня не устраивало то, что перепадало со ставок, я хотел иметь выигрыш целиком, а потому не пропускал ни одного заезда и принимал все вызовы, которые только бросались. я зарекомендовал себя как человека, идущего до конца любыми способами, сохраняющего честность, но порой слишком агрессивного, и это не вредило ни моей репутации, ни моим связям, которые начали налаживаться. я не скрывал, что зарабатываю починкой машины и посудомойщиком; не скрывал и причину моего появления на треке; не скрывал, что одинок и ищу не только деньги, но и друзей, решив, что откровения понесут за собой ответные откровения, и я не ошибся. со временем мой карман стал наполняться деньгами, со временем я перестал выбирать между тем, чтобы отложить и купить поесть что-нибудь домой, потому что мог позволить себе то, что никогда ранее не мог. я испытывал такую радость, когда держал в руке перетянутые резинкой купюры, и такой восторг, когда мама не могла сдержать гордой улыбки, хоть и не одобряла мое новое увлечение. в скором она отказалась от ночных смен и каждый вечер встречала в тепле дома; позже, этот самый дом был толкнут с молотка со всем барахлом, мы забрали только документы и вещи, напоминавшие о брате: фотоальбом, личный дневник, детские вещи - те самые ботиночки и еще курточку; и переехали в купленную квартиру. не за наличку, но флойд согласился оформить на себя кредит, а я отдавал вовремя деньги, чтобы гасить долг. спальня для матери, отдельная - для меня, еще одна - гостевая, для друзей, потому что родни у нас не было, гостиная и просторная кухня: мама начала больше времени уделять готовке и кулинарии, баловала меня своей сдобой. ей было неловко брать деньги, но вскоре она привыкла. так же, как привыкла к поцелуям в щеку, доверительным разговорам и совместным прогулкам: я любил проводить с ней время и рассказывать о том, что терзало душу, что волновало и заставляло переживать. мама осталась лучшим советником, и между нами исчез даже намек на стеснение или напряжение. она была первым человеком, который имел доступ к моему сердцу и моей душе, вторым стал флойд, но так было только до недавнего времени. до тех пор, пока в моей жизни не появилась ты. я понимал, что не смогу заниматься гонками всю жизнь. время не властно ни над кем и никого не щадит; я осознавал, что рано или поздно мне придется оставить это дело, уступить дорогу молодым, но я не знал, чем себя занять. образования по прежнему не было, но если раньше я переживал из-за этого, то теперь не парился абсолютно; в двадцать, и в двадцать два, и в двадцать пять - я был так равнодушен к наличию корочек, удостоверений, сертификатов и диплома, за которые так трясутся люди в надежде подыскать более высокооплачиваемую работу. это даже забавно: без повышений, жестких условий и постоянно стресса в последние пару лет я заработал больше, чем какой-нибудь офисный работник. официально на мне была лишь одна автомастерская, в которой я появлялся только для галочки и в которой обслуживал только самых важных для самого себя клиентов. весь остальной доход тщательно скрывался. часть средств откладывалась на банковском счету, часть всегда была при себе, перекинутая на карту или оставленная несколькими сотнями налички. деньги не теряли ни веса, ни ценности, и я надеялся, что не изменили меня.

    E A R L I E R

    [indent] темно-синяя рубашка висит на плечах, распахнутая. я застегиваю ремешок часов на левом запястье, когда ты перестаешь вращаться перед ростовым зеркалом и обращаешь на меня внимание, приветливо улыбаясь. твои светлые волосы, остриженные чуть выше лопаток, вьются крупными локонами; в ушах сверкают капельки серег, на шее - тонкая серебряная цепочка. я не делаю ни шага навстречу, жду, пока ты приблизишься, очаровательная, миниатюрная и обласканная утренними ленивыми поцелуями и теплым солнцем. ты опускаешь руки на обнаженный торс, царапаешь ноготками смуглую кожу, и я невольно втягиваю живот от перепада температуры: твои ладони холодные, настолько, что бегут мурашки. ты прижимаешься ближе и, задрав подбородок, целуешь в шею, позволяя мне свести руки за твоей спиной, сцепить пальцы в замок и удерживать на месте, когда начинаешь неторопливо застегивать пуговицы одну за другой. ты молчишь, и я молчу тоже; слышно только, как ногти стучат о пластмассу, и тихий шелест струящейся ткани. сегодня - юбилей твоей матери, и она пригласила тебя со мной - так, чтобы и дочь повидать на семейном торжестве, и со мной познакомиться. я и не против; на деле, я имею свои планы на этот вечер, о которых ни тебе, ни кому-либо еще кроме флойда неизвестно. он, к своей чести, сжимая пальцами переносицу, пытался отговорить, старался разубедить, ища доводы и пытаясь заставить подумать о последствиях, а я не мог. правда в том, что возможности встретиться с твоими родителями я ждал больше десяти лет; мое желание увидеть твоего отца не уступало желанию подняться с колен на ноги, и предвкушение кружило голову. ты ведь - идеальный вариант подобраться к нему поближе, и я не мог его упустить. мои ладони скользят выше вдоль твоей узкой спины вверх; я поднимаю их выше, чтобы коснуться шеи: твои щеки в румянах и чем-то блестящем, и я боюсь запачкать макияж, на который ты потратила уйму времени, хотя я уверен, что твоя кожа в нем не нуждается, она буквально идеальна и пышет здоровьем. я наклоняюсь ниже, и ты подставляешься мгновенно, догадываясь, что я хочу сделать; приоткрываешь рот, и я чувствую твое свежее мятное дыхание, а еще - аромат твоего арбузного бальзама для губ, и мне не терпится попробовать их на вкус, и кто мне помешает? ты улыбаешься сквозь неглубокий поцелуй, опускаешь ладони поверх моих предплечий, прежде чем отодвинуться, оторваться со сладким чмоком, и сделать шаг назад. - хватит, винс, мы можем опоздать, - говоришь, как будто оправдываешься, а потом усаживаешься на банкетку в гардеробной и застегиваешь тонкие ремешки серебристых туфель на узких, помещающихся идеально меж пальцами, щиколотках. не то, чтобы причина уважительная - я бы не выпускал тебя из рук и объятий как минимум целую вечность, зацеловывал бы губы безостановочно, пока они бы не онемели и не начало колоть; пока ты не попросила бы остановиться - но даже тогда я не смог бы остановиться и отпустить. щеки горят, одежда по ощущениям плавится, член призывно дергается, и я поражаюсь тому, что в свои без трех тридцать завожусь от поцелуев с тобой точно так же, как когда-то в свои далекие семнадцать. - как скажешь, детка, - ты морщишься, реагируя на прозвище так, будто тебе не нравится, но я знаю, помню, как ты плавишься каждый раз, когда я использую все эти прозвища; я демонстративно облизываю свои губы, сохранившие твой вкус, а потом набрасываю на плечи пиджак в тон узким черным брюкам, и вступаю, вслед за тобой, босыми ступнями, в лоферы. не отвлекаясь больше друг на друга, мы добираемся до дома твоих родителей в рекордно короткие сроки: я предусмотрительно оставляю форд мустанг в гараже и предпочитаю ему обтекаемую широкую тойоту, просторную и вместительную, с тонированными стеклами и обитыми мягкой кожей сиденьями. ты привычно сидишь справа, светя острыми голыми коленками; копошишься в телефоне, а потом подключается к магнитоле по блютусу и включаешь свою музыку. я не против; мне, в принципе, все равно, что поет, я даже не вслушиваюсь в мелодию, но время от времени поглядываю на тебя, увлеченно качающуюся в ритм и такт. мне хочется коснуться тебя - и я не смею себе отказать; сжимаю сквозь ткань элегантного платья худенькое бедро и веду выше, пока ты не сводишь ножки вместе и не смеешься смущенно, пытаясь оттолкнуть ладонь; потом опускаю ее ниже, к коленке, чтобы успокоилась, но руки все не отдергиваю. ты, кажется, не волнуешься абсолютно; спокойна, как удав, только ерзаешь время от времени в нетерпении, проверяешь уведомления, и благодаря тебе не нервничаю я. буду откровенным: пару раз я готов был отказаться от намеченного и забыть старые обиды ради тебя и ради тех чувств, которые ты во мне возрождала, особенно, когда я забирал тебя из университета, и ты обкладывалась учебниками и тетрадями с домашним заданием прямо на полу, трогательно скрещивала ноги и усаживалась на пятки, внимательно читая, а потом засыпала среди этого вороха, кутаясь в мягкий плед, стащенный с дивана, прежде чем я отнесу тебя в спальню; или когда уговаривал прогулять последние пары и воровал из корпуса чуть ли не на руках, чтобы пообедать жутко вредной, жирной и калорийной пищей, пачкая руки в майонезе и масле; или, когда знакомил со своего матерью. я не планировал этого делать, хоть и понимал, что к тебе у меня - самые серьезные из всевозможных намерений. я боялся, откровенно боялся ее неодобрения, особенно после того, как рассказал, чья ты дочь; но мама только улыбнулась, поделилась тем, что не держит в сердце обиду, и приняла тебя, как родную, не обращая внимания на нашу разницу в возрасте, социальные статусы и роли. я понимал, что поступаю правильно и будто готовлю себе подушку безопасности, все сильнее и плотнее втягивая тебя в свой привычный мир и знакомя с людьми, которые построили мою личность: так, когда всплывет правда, ты поймешь, что я не пытался навредить тебе как-то и не использовал тебя в корыстных целях; возможно, ты даже ужаснешься деяниям своего отца не меньше, чем я однажды, но это - это не важно. я просто хочу, чтобы ты не считала меня чудовищем, эгоистичным монстром и ублюдком, пользующимся твоим сердцем, твоим доверием и твоей любовью, ведь ради тебя я сделаю все, что угодно, мия. все, что попросишь, и даже если захочешь уйти - я позволю тебе, но всегда буду рядом, чтобы оберегать, чтобы защищать, поддерживать и охранять, как верный сторожевой пес, уже не нужный, но все равно преданный и верный.
    [indent] ворота открываются автоматически, считывая номер приближающегося автомобиля, и я понимаю, для чего твою отец интересовался этим. ему хватило ума придумать, как упростить и усложнить попадание на частную территорию, но не хватило ума догадаться пробить номера и узнать, на кого они оформлены: я уверен, прокурору штата такое под силу. вдоль дорожки - вокруг выложенного каменной кладкой фонтана - уже припаркованы автомобили класса люкс; я останавливаюсь в тени раскидистой отцветшей яблони, покидаю салон первым, пока ты отстегиваешься и выключаешь музыку, чтобы не заиграла со смартфона случайно, и открываю дверь. охраны не видать, но по периметру расположились камеры, реагирующие на движение. я придурковато улыбаюсь в одну из них, когда она, мигая красным глазиком, смотрит в упор, тихо жужжа. ты вцепляешься в мое предплечье и, вышагивая по мощенной дорожке, ведешь в сторону дома. выглядит действительно впечатляюще: те, кто знаком со мной с недавних пор, считают, что я родился и вырос именно в таких условиях, а потому со мной считаются и передо мной робеют. я же только усмехаюсь и недовольно кривлю губы: я не мог мечтать о саде, фонтане, аккуратном газоне, потому что все мое детство было ограничено обдолбанным заблеванным отцом, пустым холодильником, сорняками перед домом и не работающим из-за дорогого электричества телевизором. мне бы отправиться вслед за папашей на дорожке из героина и колес, но я свернул вовремя в другую сторону. рассказывать об этом никому не стоит; никто не оценит, никто не поймет, никто не посочувствует и только брезгливо все поморщатся, стараясь держаться подальше от сына торчка. меня презирал собственный отец, называл выблядком, считал, что мать нагуляла, ненавидел всех вокруг, а я лишний раз боялся вдохнуть, зареванный и оставленный, боялся показаться на глаза. такие, как твой отец, даже не представляют другой жизни, и ты, наверное, тоже. но я не обвиняю тебя; моей ненависти с лихвой хватает только на него. на человека, который лишил нормального будущего не только меня. человека, который лишил моего брата будущего в целом. я заметно напрягаюсь, и ты взволнованно смотришь на меня, заламывая в немом вопросе светлые брови. наверняка думаешь, что я паникую перед официальным знакомством, но это - последнее, что вообще меня парит. я прохожу в дом следом за тобой, улыбаюсь натянуто всем, кто улыбается нам, тебе - особенно радушно, а потом ты вдруг как-то шумно и задорно пищишь, как маленькая мышка, и кидаешься навстречу невысокой рыжеволосой женщине. он раскрывает руки, принимая тебя в свои объятия, и вы выглядите не как мать и дочь, а как сестры, как какие-то лучшие подружки - настолько близкие и так доверчиво друг к другу жмущиеся. ты отлипаешь от нее - кажется, ее зовут хизер, но я не уверен - и когда протягиваешь одну руку вперед, шагаю к вам, обходя гостей. твоя мать предлагает рукопожатие, и я отвечаю на ее хватку, не нарушая границ чем-то вроде поцелуем во внешнюю сторону ладони. - рада, наконец, познакомиться с тобой, винсент. моя дочь постоянно о тебе говорит, - ты смущаешься, и я удивлен, что это не игра, а настоящий румянец на щечках, которые хочется покусать; смотришь с обвинением на мать, будто она выдала твой самый страшный секрет, а я вдруг подвисаю, понимая, что вы совершенно не похожи внешне, но у вас - одинаковые улыбки и идентичные голоса. хизер не кажется высокомерной женщиной, не жеманничает, не строит из себя представительницу высшего света и держится рядом как-то... просто - совсем как моя мама, и мне становится практически неловко за то, что я считал твоих родителей достойными друг друга, хотя и понятия не имел о том, кто такая твоя мать. - и мне очень приятно, - и я не лукавлю, улыбаясь в ответ во все тридцать два. ты выдыхаешь как-то облегченно, будто самое страшное позади, и я понимаю, почему: заслужить одобрение матери всегда сложнее, а если проблемы будут с отцом - ну, она всегда найдет способ заставить его расслабиться и перестать наводить страху на детей и их избранников. хизер не задерживается с нами, уходит куда-то дальше, обращая свое внимание на других гостей, а я спохватываюсь слишком поздно, понимая, что не поздравил ее с этим торжеством; оглядываюсь, чтобы отыскать взглядом, но натыкаюсь не на нее, а на высокого крепкого мужчину, при виде которого она словно обмирает вся. и кто-нибудь мог бы сказать - их любовь настолько крепкая и прочная, что они до сих пор смотрят друг на друга, не дыша, но я вижу, как она пытается избавиться от напряжения, сковавшего ее тело, как она поджимает губы, как выпрямляется по струнке и неохотно подставляет под целомудренный поцелуй щеку, ловко уводя в сторону губы. она не рада твоему отцу, отчего-то держится закрыто и я не знаю, с чем это связано, не знаю, для чего тогда весь этот клоунизм, если между ними пробежала стая черных кошек. смысл отмечать годовщину свадьбы, если не получается даже не кривить лицо друг перед другом? хотя, о его недовольстве и не скажешь: твой отец практически не изменился, и я помню его таким же, каким он был десять лет назад, когда мы впервые встретились в его офисе. - милая, познакомишь меня со своим другом? - этот 'друг' звучит так ущербно. брови ползут вверх, губы раздвигаются в ироничной усмешке, и я расслабляюсь, окончательно отпускаю ситуацию, и, прежде чем ты успеваешь сказать ему хоть что-то, я отвечаю сам: - боюсь, в этом нет нужды. мы уже знакомы, - его глаза округляются в удивлении. он присматривается, разглядывает откровенно мое лицо, чернильные росписи на руках и шее, выглядывающих из-под воротника и краев рукавов пиджака и рубашки; открывает и закрывает рот, качает головой из стороны в сторону, и я подсказываю, теряя всякое терпение, и голос становится тверже, теряет звонкость, но приобретает твердость: - меня зовут винсент фьорино, а моего брата звали такер. припоминаете, надеюсь? - и его озаряет осознание. он хлопает глазами в удивлении, а потом открывает и закрывает рот, до тех пор, пока не начинает злиться. разве он имеет на это право?

    j u s t   l e t   m e   k n o w
    a n d   w h a t   i f   i ,   w h a t   i f   i   s i n ?   a n d   w h a t   i f   i ,   w h a t   i f   i   b r e a k ?
    t h e n   a m   i   t h e
            monster?
    .       .       .       .       .       .       .       .       .
    N O W

    [indent] глупо было предполагать, что твой отец, скользкий, как гадюка, и настолько же мерзкий и ядовитый, не выкрутится из этой ситуации. он выставил меня полным мудаком, превратил в того, кем я так старался не стать в твоих глазах - чудовищем, достойным своего папаши и брата, покоящегося в земле. проблема в том, что ты ничего этого не знала. я не хотел видеть твою жалость, не хотел чувствовать себя каким-то убогим в твоем восприятии и молчал, скрывая большую часть своей жизни только для того, чтобы быть тебя достойным. итог - меня вышвырнули из дома; ты не смотрела мне вслед, стояла возле отца и сжимала ткань своего платья в пальцах, мяла ее, не зная, как реагировать, что делать и что говорить, а когда я попытался позвать тебя уйти вместе, ты разбила мне сердце, потому что закрыла глаза, словно не хотела больше видеть, покачала головой из стороны в сторону, и заткнула, как девочка, ладонями уши. я готов был проклясть всех, но словил взгляд твоей матери: она стояла по другую сторону от тебя, обнимала, и смотрела без укора, так, будто верила мне и понимала мне, как никто другой. я двинулся было в сторону дома, не обращая внимания на угрозы вызвать полицию, и только ее скупо поджатые губы и кивок в сторону припаркованной тойоты заставил сдаться. и я уехал. сел в машину, вдарил по газам и чуть не вынес ворота, даже не сбавляя скорости, когда покидал частную территорию; двигатель предупредительно рычал, ворчал и урчал диким голодным зверем, пока я на ходу расстегивал верхние пуговицы рубашки и взлохмачивал тщательно уложенные выкрашенные в рыжий волосы. это - крах. все мои обвинения обернулись против меня, я оказался униженным, память о моем брате - тоже; и все же я испытывал облегчение от того, что смог высказаться, смог рассказать, как твой папаша добрался до своей должности, перебрасываясь фактами, в то время как он переходил на личности и не мог привести ни одного аргумента в опровержении моих слов. он боялся потерять репутацию, а мне удалось ее запятнать. я боялся потерять тебя, а ему удалось тебя отгородить. я понимал, что ты выберешь семью, и это правильный выбор. я не могу тебя осуждать, но мне так хочется, мия; так хочется, чтобы ты вернулась в мою квартиру, а не в свою комнату в общем доме; так хочется, чтобы открыла дверь своим ключом днем или вечером, утром или ночью, и позволяла расцеловать твое лицо и твое тело, покрыть каждый сантиметр кожи, от головы до пят - ласками, вслушивалась в сбивчивый шепот, полный объяснений и извинений, но ты игнорировала меня. не отвечала на звонки, не читала сообщения, делала вид, что меня не существует, даже когда покидала стены университета и садилась в автомобиль своего отца или его охраны, а не в мой, ежедневно припаркованный у главного входа против всех мыслимых и немыслимых дорожных знаков. мне начало казаться, что я выдумал наши отношения, что весь последний год - плод воспаленного воображения, потому как тебя не было рядом, и это обжигало, знаешь? это уничтожало огнем внутренности, и я пытался терпеть, ведь больше ничего поделать не мог. я вернулся к гонкам, каждый раз осторожничая меньше предыдущего, надеясь, что в один момент не справлюсь с управлением и взорвусь нахрен вместе с тачкой; жизнь потеряла краски в один миг, как в этих рассказах о соулмейтах, которых ты так любила, когда мир одного серел в случае, если второй разлюбил. со мной вот именно это и произошло. но я цеплялся. за воспоминания и твой образ, зная: я не буду страдать вечность. пройдет время, и я встречу кого-то другого; кого-то, кто залечит мои раны и поможет мне справиться с болью утраты. но это только будущее - далекое и непритязательное, а я так сильно привык жить настоящим, что сообщение от твоей матери стало манной небесной. она писала о том, что воспользовалась твоим телефоном без разрешения, чтобы найти номер; писала, что верит мне, потому что ее муж никогда не отличался честностью; писала, что ты тоже скучаешь, не сомневаясь, что тоскую я: она указала дату и время, и явился к твоему универу вновь, незамедлительно, практически на час раньше, чтобы в случае чего перехватить. я проторчал на улице, пряча руки в рукавах кожаной куртки, в нетерпеливом ожидании: последнюю ночь я плохо спал, решаясь, наконец, рассказать тебе всю правду обо мне. о том, что заставило меня поступить так. о том, что я не хотел делать тебе больно с самого начала. о том, что не собирался пользоваться тобой, и даже если бы ты не имела никакого родства со своим отцом, все равно бы пропал в твоей щемящей душу улыбке. я бы освободил свою душу перед тобой и позволил распоряжаться моей судьбой так, как будет угодно, и не просрал бы так щедро подаренный твоей матерью шанс. ее мне тоже удалось увидеть: она и правда приехала, как оказалось, чтобы убедиться, что я не пропаду. мы не сказали друг другу ни слова, только поздоровались; она попыталась ободряюще улыбнуться, но вышло так себе, и мне показалось, что ее саму что-то напрягает и заставляет постоянно о чем-то думать. спрашивать, разумеется, я не стал - мы друг другу никто; да и если бы спросил, навряд ли она бы ответила. она куталась в плащ, а когда рядом с привычной для тебя тойотой остановился серебристый кроссовер, и из его салона вышел какой-то по-деловому одетый мужик, выглядящий, как ее ровесник - как-то неожиданно мягко улыбнулась, позволила открыть для себя дверь и юркнула в теплый салон. это был не твой отец, и навряд ли хороший друг - друзьям так не улыбаются. неужели, милая, у тебя дома не все так гладко, как кажется на первый взгляд? они уезжают с места, а я решаюсь пройтись с десяток метров до кофейни, чтобы заказать нам кофе на вынос: на улице не очень тепло, катать тебя по городу я не хочу, в машине нам не удастся пооткровенничать, потому что постоянно будет что-то отвлекать, но зато здесь неподалеку есть безлюдный тихий парк с лавочками. проходит еще пятнадцать минут, прежде чем раздается звонок и студенты неравномерным строем начинают покидать здание. я примечаю тебя сразу, но не срываюсь с места, как обычно, как раньше, а продолжаю стоять. ты смотришь в землю, не отрываешься от разглядывания асфальта и не реагируешь никак, когда твои подружки, попрощавшись, уходят в противоположную сторону. ты замедляешь шаг, а потом и вовсе останавливаешься, и у меня в груди так кисло щемит, мия, что сложно вдохнуть; под кожаной курткой тонкий, такой же черный, трикотажный джемпер, но мороз все равно пробирается холодными пальцами до самых костей - настолько отрешенный и настолько загнанный твой взгляд. - мия, - ты вдруг как будто оживаешь, отходишь в сторону, пытаясь обойти по кругу, и я почти теряюсь, но вовремя хватаю за локоть, точно мы в какой-то мыльной опере, - постой, не уходи, - я не позволяю себе повысить голос, потому что никогда не кричал на тебя, даже в редкие мелкие ссоры; я не способен злиться на тебя, но твое поведение, это игнорирование, словно я для тебя ничего никогда не значил, обижает, - твоя мать не приедет. у нее, кажется, намечается какое-то свидание, и вместо нее здесь я, - я пытаюсь выдавить улыбку, но у тебя все такое же серое ровное лицо без проблеска хоть какой-то эмоции, и я сдаюсь. - прошу тебя, не делай поспешных выводов. позволь мне объясниться, - а уже потом решай, как нам быть. поверь: после всего, что расскажу, я приму любое твое решение.

    0

    3

    • Автор: Mia Whittle
    • Mia Whittle
    • Администратор
    • Сообщений: 1
    • Уважение: +0

                                                                                              T H A N   I   T H O U G H T   I   W O U L D
    i missed you more
    a n d   i ' v e   m o v e d   f u r t h e r   t h a n   i   t h o u g h t   i   c o u l d

    o n e   w e e k   a g o
    [indent] отцовский кабинет пахнет пряной примесью из дорогого бурбона, лакированной древесины и мятных леденцов, которыми он пытается приглушить тошнотворный запах сигарет и алкоголя, потому что мама их терпеть не может. раньше, в его кабинете можно было с легкостью уловить нотки книг, что только покинули пределы типографии и которыми забиты широкие полки деревянных шкафов вдоль стены; раньше, в нем пахло мамиными духами: приторно сладкими и сильными, которые моментально напоминали о ней, но со временем, эти запахи выветрились - отец давно не пополнял коллекцию новыми изданиями, а мама давно перестала заходить в эту комнату. воспоминания об этом месте - россыпь шелестящей фольги, что отблесками напоминает о чем-то хорошем; отголоски детства, проведенного здесь - небосвод из погаснувших звезд, что медью плавится под обжигающем пламенем грузной действительности; память - разорванные силки, в которые настойчиво сама себя загоняю, лишь бы избавиться от осознания того, что идеальность - почавшая иллюзия; счастье - несуществующий концепт; правда - та самая ложь, которой кормят на завтрак, обед и ужин, по четко выверенному расписанию, надеясь что ты так и не сумеешь раскрыть глаза. от безупречной картинки моей семьи не осталось ничего: щепоть сырой земли, разве что, которой посыпали крышку гроба - отец, собственноручно, вбивал последние гвозди на протяжении последних нескольких лет, затмевая ссорами; эгоизмом и надменностью все хорошее; и я, в отместку, обложила бы лепестками белладонны незаживающие раны, в надежде что станет легче. легче, на самом деле, не стало. в детстве я так стремилась разрушить устои отцовской неприступности; выстраивала мосты сердечности и близости между нами, настойчиво вникая в его, слишком серьезные, для ребяческого ума, рассуждения; подстраивалась под его видения и его интересы, в попытках стать похожей на него; засыпала в неудобном кресле в углу кабинета, из неприкрытого желания провести с ним хотя бы один вечер в неделю; я нуждалась в его одобрении и горстью пышных бутонов распускалась из самых недр своей души, в те редкие моменты, когда видела в его глазах похвалу: сейчас же, его мнение - песочная труха; его апробация - пыль, которую ногтями выковыриваю из заслезившихся глаз; его слова - пустой звук, который не значит больше ничего, в противовес всей той боли, которую он нещадно причинил. не только мне; не только моей матери. когда я была маленькой, он злился: хмурь тянулась от висков к морщинистому лбу, а пальцы сковывались с неприкрытой силой вдоль переносицы - он не любил, когда я прокрадывалась в его кабинет, пока он работает, но больше всего, он не любил когда я это делала в то время, когда его нет дома. боялся за свои драгоценные бумажки; боялся за свои дела и документы, которые разбирал сутки напролет, словно самые весомые и дорогостоящие ценности в его чертовой жизни. и я послушно наклоняла блондинистую макушку головы вбок, обещая, что больше не буду: каждый раз, затейливо скрещивая пальцы за спиной, позволяя себе раз за разом нарушать данное обещание. и сегодня я делаю это снова, пусть и не помню, на самом деле, когда в последний раз заходила сюда. ровно в девять тридцать утра у него заседание в верховном суде. ровно в одиннадцать - второе заседание. перерыва между судами не хватит для того, чтобы приехать домой и я пользуюсь этим, прогуливая пары из непреодолимого желания докопаться до истины, которая ломает сердце надвое; душу натрое; меня - как минимум на миллиард осколков и, боже, винс, каждый из них так болезненно впивается в разодранную грудную клетку; каждый из них - на разрыв между лоскутами охладевшей кожи, без анестезии, чтобы до мучительной рези и нескончаемой ломоты. я осторожно проскальзываю через небольшую щель в дверном проеме: дома нет никого кроме меня, но я, по инерции, боюсь издать хотя бы один лишний звук, который меня выдаст. я прислоняюсь спиной к двери, слыша короткий щелчок; поворачиваю ключ, закрывая дверь изнутри: отцовский кабинет совсем не изменился. разве что беспорядок на столе стал более выразительным; на подоконнике несколько пустых бутылок чего-то покрепче, а на полу, прямо у стола, несколько кружек, которые так и не научился самостоятельно убирать - кажется, с остатками кофе, в который он и подливает тот самый виски. я собираю отстриженные волосы в небольшой, неаккуратный хвост; подхожу в одному из высоких окон и раскрываю его настежь, впуская прохладный воздух внутрь, чтобы хотя бы немного освежить пространство и избавить кабинет от затхлого запаха пыли и пресного отсутствия кислорода. у моего отца, с самого первого дня на должности прокурора штата, появилась глупая привычка: хранить копии, а позже еще и сканировать, все свои самые важные дела - он всегда говорил, что это гарант того, что он сумеет доказать легальность оснований всех своих обвинений; что он не позволит никому упрекнуть его в некачественно проделанной работе и что это обеспечит ему идеальную, незапятнанную грязью и ложью, репутацию. как оказалось позже, в нем пустой страх обретает черты неотвратимой необходимости; он пытается обезопасить себя от своего собственного вранья; от своего тщеславия и своей надменности; он пытается увести растерянные взгляды от всех тех жертв, что пали под его ногами, во имя его достижений: разве это стоило того? и я, признаться честно, уверена: у него, обязательно, сохранены все его первые дела. из меланхолической ностальгии; из желания подкормить всех своих внутренних демонов осознанием того, как много дерьма пришлось наворотить, во имя ослепительного будущего: только вот смотреть через оставленные разводы, становится все сложнее; глаз замылен и расфокусирован, потому что я впервые; впервые в своей чертовой жизни, перестаю видеть в собственном отце пример для подражания. я разочаровывалась в нем не единожды; обижалась и бросалась небрежными словами в его адрес - каждый раз, уязвленная собственными обидами и тем, через что вынуждена проходить мама, ради сохранения этого брака, который, откровенно говоря, не нужен больше никому; но я никогда не позволяла себе видеть в моем отце такие явные изъяны. я ведь мечтала стать как он; хотела добиться таких же успехов; хотела, чтобы люди вокруг смотрели на меня с таким же уважением и чтобы в голосах окружающих, проскальзывало такое же восхищение, разбавленное подхалимством и видимой лестью. я знала, с тех пор как мне стукнуло семь и я поступила в младшую школу; с самого первого дня, когда меня, на полном серьезе спросили, кем я мечтаю стать, я знала, что хочу быть как он; хочу добиваться справедливости и бороться за права людей - как жаль, что мой отец занимается чем угодно, но только не этим. мне потребовалось не меньше тридцать минут, чтобы перебирая папки в одном из застекленных шкафов, найти нужную мне: датированная две тысячи одиннадцатым годом; на маленьком стикере, который выцвел со стечением лет, каллиграфическим почерком написано имя, от которого что-то предательски замирает в груди: «такер фьорино». я откладываю ее в сторону и аккуратно складываю все остальные папки по своим местам; стараюсь вернуть их в том же порядке, в котором вынимала, не оставляя улик и знаков того, что кто-то там копался. я закрываю шкаф; ключ поворачиваю два раза и прячу его туда же, откуда достала, после чего сажусь прямиком за стол, подгибая ноги под себя для удобства. отчего-то, во мне больше нет ни толики былой уверенности; я четко ощущаю как тонкие пальцы дрожат и я, так предательски, не нахожу в себе силы заглянуть внутрь, продолжая сверлить взглядом стертую запись на самой папке: мелкое хулиганство; семь лет в окружном пенитенциарном учреждении. надпись в скобочках размазалась; цифры ниже - не имеют никакого значения. я так боюсь того, что ты соврал, винс, но еще больше боюсь узнать о том, что каждое твое слово, желчно брошенное прямиком в лицо моего отца - чистая правда; я так боюсь узнать о том, через что тебе пришлось пройти; я так боюсь убедиться в том, насколько мой отец, насквозь прогнивший человек. и я так боюсь убедиться в том, что наши с тобой отношения - не чертово совпадение. совпадение ведь не бывает, так ведь? такие как ты - не влюбляются в таких как я. я оказалась слишком слепой; слишком влюбленной в тебя; слишком нуждающейся в тебе, чтобы взглянуть правде в глаза. помнишь? правда - пыль, что берет свое начало в разрухе; правда - кровавая яшма, что горит отблесками пылкой лжи, а ложь - выжженная на поверхности моего почавшего сердца, которое ты присвоил в себе и в одночасье раскрошил, тлея удовольствием от того, что добился поставленной цели: скажи, игра стоила свеч? потому что тающий парафин в разгоряченном воске, так болезненно обжигает бледную кожу; потому что я так скучаю; потому что я так в тебе нуждаюсь.

    [indent] в верхнем выдвижном ящике - пачка сигарет, из которой я вытягиваю тонкий фильтр, прокручивая его в своих пальцах, прежде чем обхватить кончик губами и зажечь памятной зажигалкой: ее подарила ему мама, кажется, на десятую годовщину их свадьбы. на металлическом основании выгравированы его инициалы; я аккуратно провожу пальцами по шершавой поверхности, прежде чем закрыть шкафчик и откинуться на спинку кресла, затягиваясь. отцовские сигареты намного крепче моих, ментоловых, которые курю, на самом деле, редко: никогда не делаю это перед кем-то; обычно - по ночам, когда не спится и я выскальзываю на задний двор нашего дома; за последний год, в те ночи, когда ты не возвращался домой до самого утра, участвуя в очередных гонках, а я, естественно, заснуть так и не могла; либо когда ты, уставший, засыпал раньше обычного, и я выходила на небольшой балкон твоей квартиры, чувствуя как мерзнут руки до онемения, пока ждала чтобы запах выветрился. родители не знают о моей привычке - только вот им, на самом деле, и не обязательно; но я знаю, что ты в курсе: наверняка, не единожды видел как я это делаю, потому что когда я возвращалась в постель - ты тревожно ворочался, впуская меня в свои объятья; наверняка, находил их в моем пальто, когда запускал руки в карманы, бесстыже притесняя меня прямиком на улице, тычась губами о мои губы, или в моей сумке, когда пытался там что-то найти, но ты никогда не спрашивал об этом. отцовские сигареты горчат и я делаю большие перерывы между затяжками, завороженно наблюдая за тем, как пепел сыпется под едва дрожащими пальцами: я оттягиваю неизбежное; намеренно тяну время, которого, на самом деле, у меня совершенно нет, и с каждой минутой; с каждой чертовой секундой я все четче понимаю что боюсь ворваться в ту часть твоей жизни, о которой, за последний год, ты ни разу не говорил; боюсь броситься в омут твоего прошлого, которое, константой ломает тебя, крошит и губит, и о котором ты молчал, вырисовывая невидимую черту между нами; не позволяя мне унять, хотя бы ненадолго, твою остаточную, точечную боль. или это было неправдой? или я, в слепом обожании, выдумала твою любовь ко мне, пьянея в твоих руках и робея под твоими пылкими поцелуями: тебе принадлежит не только сердце, винс; тебе принадлежит каждая клеточка меня; все, из чего я соткана; я принадлежу тебе полностью и никогда не перестану. влажные глаза снова скользят на папку передо мной: территория отрицания плавно перетекает в покладистое принятие. я тушу сигарету о бортики стеклянной пепельницы; рукой махаю перед лицом, пытаясь отогнать от себя остатки дыма, пока прохладный уличный ветер мерно пробирается со спины до самой кожи, сквозь тонкую футболку. притупленный взгляд бьется о все ту же надпись; я подтягиваю папку ближе и четко ощущаю, как невольно, задерживаю дыхание; сердце своевольно пропускает один удар, а желудок предательски скулит тяжеленым комом, что связался в самом низу живота и давит дискомфортом. я открываю папку: на первой странице фотография твоего брата. усталость вырисовывается в видимых, темноватых впадинах под глазами; небольшая ссадина на левой щеке и коротко отстриженные волосы. я скольжу по ней подушечками; оглаживаю шершавую бумажную поверхность черно-белой фотографии: ему не больше чем мне, судя по датам, даже меньше, и вы с ним так похожи. сердце мучительно щемит; скулит и обливается кровью, когда я подмечаю все больше и больше схожих черт между вами: такие же губы; такой же взгляд; такая же уверенность, которая сочится даже в неживом блике прошлого и такое же изнеможение, которое, так часто можно заметить и в тебе, в те редкие моменты, когда ты думаешь что никто тебя не видит. каждый вдох и каждый выдох дается предельно тяжело и тревога ютится; вьет гнезда прямиком под ребрами, когда я позволяю себе увести глаза в сторону; когда вынуждаю водить ими по строчкам, вчитываясь в каждое слово и не пропуская ни единой буквы, выстраивая в голове картинку той реальности, что так долго ускользала от меня. листаю дальше; пропускаю мимо судебную труху и воду, во всех рапортах и экспертизах, но внимательно вчитываюсь в каждую пометку, оставленную отцом: карандашом прямиком на ксерокопии документа изъятого из дела; небрежным и торопливым почерком: мелкое хулиганство - перечеркнуто; ниже, выведены вырезки из дел, которые никак не касаются этого: дело номер сто восемьдесят пять; дело двести тридцать один; дело двести восемьдесят пять - все датированные тем же годом, когда такера посадили; все повешены на него, а улики заметно искажены. результаты анализов - отсутствуют; показания свидетелей - написаны одним почерком и каждая подпись, критично схожа с предыдущей; на последней странице - признание подписанное такером, за которое ему убирают три года из десяти, к которым он был приговорен. дрожь неугомонно бьет по пальцам, которые сжимают края бумаги, заметно сминая; сердце неумолимым скрежетом царапает стенки грудной клетки - либо слишком сильно бьется; либо не бьется и вовсе; злость слезным бельмом отражается в уголке глаз и губы почти начинают кровить от того, как сильно их кусаю; как разъяренно сдираю зубами корочку, до поступления металлического привкуса во рту. для повышения; для получения желаемой должности, моему отцу нужно было доказать что его работа - эффективна; ему нужно было продемонстрировать, как легко он раскусывает «преступников»; щелкает их намерения как орешки и без труда вычитывает их мысли - а это оказалось так легко, когда человеку нечем платить; когда угрозами можно повесить на подростковую шею любой балласт, а на покатые плечи взвалить любой груз. именно это мой отец и сделал: кумулировал дела; собрал воедино то, что было нераскрыто и обвинил во всем такера, пообещав уменьшить срок за сотрудничество. государственным адвокатам, по правде говоря, наплевать: им не заплатят сверху за хорошо проделанную работу; у них нет никакого интереса отстаивать интересы и права своих клиентов, поэтому прокурору так легко их подкупить; в неокрепший мозг, который пошел на крайние меры, так легко вбить осознание, что это единственный правильный путь и это единственное, что ему остается. я не нахожу в себе силы даже сдвинуться с места; не могу даже проморгаться и не замечаю как глаза, растерянно, скользят по уже изученным бумажкам, потому что не хотят верить в очевидное. мой отец свалил на твоего брата все, что только смог; его посадили на семь лет и он так и не увидел свободы, потому что скончался в той же тюрьме. мой отец получил желаемую должность; стал прокурором штата - только вот ценой чего? ценой жизни невинного человека - при хорошем адвокате, такер мог бы отделаться годом, а в лучшем случае - парой сотен часов работы на пользу общества и немаленьким штрафом, но мой отец не сжалился; вырвал желаемое зубами и оставил за собой месиво из лжи; желчи и токсина. как такой как он - может отстаивать закон? как такой как он - смеет говорить о правах, когда он так жестоко их нарушил, во имя достижения цели, которая не стоила жертвы в лице твоего брата. локти впиваются в деревянную поверхность стола; я наклоняюсь вперед; пальцами путаюсь в натянутых волосах, потому что это не укладывается в моей голове; потому что за одно только мгновение, мой отец - некогда герой; долбанный пример для подражания, - превратился в самого настоящего монстра и внутри вскипает кровь, от одной только мысли о том, что он сделал. я теряюсь во времени; теряюсь в часах, проведенных за этим столом и я предательски дергаюсь, когда слышу как колеса отцовского рендж ровера шуршат по каменистой, подъездной дорожке. я подрываюсь с места моментально; за считанные секунды фотографирую на телефон каждую страницу из этого дела, прежде чем небрежно засунуть ее в тот же шкаф - уже плевать, поймет ли он о том, что я там искала или нет, - и выбежать из кабинета. я слышу как он заходит в дом; зовет вначале маму по имени; потом - меня, но я никак не реагирую; торопливо стираю остатки слез с побледневших щек и быстрым шагом добираюсь до своей комнаты, запираясь изнутри. я спиной прислоняюсь к изножью кровати; колени прижимаю к животу и достаю телефон, снова и снова листая чертово дело. мой отец - лжец; мой отец ничем не лучше всех тех людей, которых он пытается закинуть за решетку, лишь бы гнили заживо; мой отец - на свободе умудрился прогнить изнутри и все что я чувствую в ответ - брезгливость, отвращение, тотальное разочарование. ты был прав, упрекая моего отца во всех его посмертных грехах: только чем ты лучше, винс? чем ты лучше, когда использовал меня во имя сраной мести? чем ты лучше, если на алтарь всего, ты вознес мое сердце; чем ты лучше, если позволил влюбиться, прикрывая свою ненависть чем-то иным, что я приняла за ответные чувства? я была просто удобной и я не виню тебя, правда: ты, ровным счетом как и мой отец, достиг свою цель не смотря ни на что; не взирая на жертвы; не глядя в глаза той боли, которую ты оставил за собой и которая въелась под мою кожу; вцепилась слишком глубоко, разбивая меня и мою почавшую душу на молекулярные; почти незримые и практически неосязаемые частицы. ты погасил, одним щелчком, все звезды на нашем с тобой небе, а без них, так темно и так невыносимо страшно. в особенности теперь, когда тебя больше нет рядом со мной и никогда не будет.

    n o w
    [indent] мы с тобой две диаметрально разные параллели без точек соприкосновения. мы с тобой живем в совершенно разных мирах и между нами, на самом деле, так мало общего. оглядываясь назад, кажется - общего было еще меньше, ведь как оказалось, я практически ничего о тебе не знала: ты лишь создал иллюзию того, что доверился; что впустил меня в свой мир - на самом деле, ты позволил лишь заглянуть через плотную штору, а потом одернул руку, лишь бы не посмотрела еще раз; лишь бы не всковырнула слишком глубоко - туда, где твои старые болячки, как оказалось, еще не зажили; не затянулись, натужно продолжая кровить. я привыкла жить в золотой клетке; покорно билась о закрытые затворки и тонкие прутья, получая удовольствие от узкого восприятия мира на протяжении большей части своей жизни: статус моего отца, позволял мне ни в чем и никогда себе не отказывать. деньгами, подарками, поддакиванием он пытался ослепить меня; отвлечь внимание от той глобальной катастрофы, которая разворачивалась в пределах нашего дома. у меня было хорошее детство; действительно счастливое, потому что я не знала каково это: быть лишенной чего-то, и уж тем более кого-то. единственный ребенок, еще и дочка, которую холили и лелеяли: мать окружала искренней любовью и заботой, уделяя мне все свое свободное время и тратя на меня всю свою неизрасходованную ласку и нескончаемое обожание, которое гнездилось на дне ее искрящихся глаз. с отцом было сложнее: он всегда был увлечен либо работой, либо встречами с какими-то высокопоставленными людьми, в кругах которых он горделиво околачивался, давясь тщеславием и самолюбием. он просто пытался играть роль хорошего папы: покупал мне дорогие вещи; водил в дорогие места, потому что верил, что деньгами можно решить все и моя детская наивность не позволяла мне видеть в нем плохого человека. я восхищалась им; грезила об его очередном свободном вечере; а потом, я вдруг словила себя на мысли что на самом деле, я просто мечтаю о нормальной семье. чтобы ужинать вместе; чтобы выбираться за город на выходных и чтобы ссоры прекратились. отношения между моими родителями с трудом можно назвать здоровыми: мама вышла за отца рано, едва успев поступить в колледж, она залетела, он сделал предложение и она осталась. и с каждым днем, я все чаще задавала себе вопрос - любила ли она его, когда-либо, по-настоящему? справедливости ради, мои первые воспоминания предельно яркие - никаких скандалов; никаких криков и редкие, но все-таки проявления любви со стороны каждого из них. последнее, быстро распылилось и исчерпало себя, в особенности после того, как отец стал прокурором. в тот день, когда вся правда всплыла и я узнала обо всем, я не спускалась к ним; отказывалась разговаривать, пытаясь справиться с грузом собственных мыслей и собственного сердца. ближе к ночи, мама постучала в дверь осторожно; протиснулась через небольшой проем в двери, держа в руках две кружки свежезаваренного чая и присела рядом со мной, прямо на пол, поджимая колени под себя на ворсистом ковре рядом с кроватью. она молчала; не говорила ничего, прекрасно понимая причину моих терзаний; оставила свою кружку в сторону и позволила мне уложить голову на ее колени; путая пальцы в моих светлых волосах и поглаживая бледные щеки. в тот вечер, я нашла в себе силы задать ей только один вопрос. голос предательски дрогнул, выдавая всхлип, который я держала в себе слишком долго; а потом я поднялась и взглянула ей прямиком в глаза, бросая одно только: «ты знала?» она не нуждалась в уточнениях; не нуждалась в объяснениях и пересказах - мама знала, что мы говорим о тебе; о твоем брате; о твоих обвинениях, которыми ты бросался, не жалея упреков и не парясь о правильном подборе слов; она знала, что мы говорим о поступке моего отца. мама замешкала; отпустила взгляд в пол и тяжело вздохнула, отвечая также тихо и также коротко: «нет. но я подозревала.» за последние пару лет, она охладела; стала отрешенной по отношению к отцу и предпочитала выстраивать между ними расстояние. их разговоры на повышенных тонах стали чем-то обыденным; она все чаще отказывалась спать с отцом в одной постели, вынуждая его выбирать одну из гостевых спален и я не знала; не до конца понимала что продолжает ее держать. когда я была помладше, наверняка, она не уходила только ради меня; сейчас же, кажется, их брак держится исключительно на ее привязанности; на страхе попробовать что-то новое; на боязни начать все с чистого листа. мама лучше кого-либо в этом долбанном мире знала, какой мой отец на самом деле; знала, что он не побрезгает средствами и не поморщится, когда придется сделать что-то выбивающееся из концепта профессиональной этики. она знала, что такое гордость; она знала, об уважении к себе и не брезгала демонстративно показать это все своему мужу и вся проблема в том, что он не понимал. не видел очевидного или просто так умело это отрицал, что вынудил себя поверить в то, что все в порядке. он не пытался ничего исправить; не пытался загладить свои ошибки и сгладить углы, просто потому что мой отец не верит в то, что он может промахнуться; что он может ошибиться. именно поэтому наша семья напоминает чертов катаклизм: все рушится стремительно; все ломается, ослепляя нас пылью и эту же пыль, втягивая в самую глотку, до тошнотворного кашля и до совершенно бессильного ощущения собственной немощи. мой отец - эгоист; он лжец, который в первую очередь, врет самому себе; мой отец - прагматик, чьи поступки это лишь жалкие попытки казаться чуточку всесильнее; капельку важнее и лучше, чем он есть на самом деле. оболочка - лишь красивая обертка; внутри сочится заваль и труха и никакая панацея; никакое лекарство не способно искоренить эту чернь, потому что он ею живет; потому что в ней он находит причину, по которой его ненавидят все вокруг, но только не он сам. и все же, какая-то часть меня: та самая семилетняя девочка, которая засыпает на кресле в его кабинете, из желания получить ту самую отцовскую любовь, которой было критично мало; тот самый ребенок, который звонко смеется, спускаясь по винтовой лестнице, когда он возвращается домой; та самая часть меня, которая не может превратить, некогда возведенный в абсолют, образ, в человека, в глаза которого больше не смогу посмотреть, - какая-то часть меня, так хочет его оправдать; так хочет перестать винить его во всем, в том числе и в том, что он лишил меня лучшего из всего, что у меня когда-либо было в этой жизни.

                                                                                               I ' L L   U  S E   Y O U   A S   A
    warning sign
    t h a t   i f   y o u   t a l k   e n o u g h   s e n s e 
                                        t h e n   y o u ' l l   l o s e   y o u r   m i n d

    [indent] ты появился в тот момент, когда я, кажется, нуждалась в тебе больше всего. случайности не всегда случайны, правда? по средам и пятницам мои пары начинались позже обычного и я завтракала в небольшой кофейне в нескольких улицах от моего университета. в тот день, ты зашел за мной разницей в несколько минут; терпеливо ждал, пока я сделаю свой заказ и среагировал сразу же, когда я полезла в сумку за банковской картой - протянул свою; широко улыбнулся, не принимая отказов и не позволяя мне сказать и слова, после чего подсел за выбранный мною столик и знаешь, твоя настойчивость; твоя решительность; твое упрямство и это глупое желание достичь поставленной цели - сделали свое дело. ты разболтал меня моментально; за одно только мгновение привязал к себе так крепко, что я подсела и уже через час тебя стало мало: мало настолько, что я хотела большего, не способная скрыть свою предательскую улыбку, пока заправляла пряди волос за ухо и вбивала свой номер в твой телефон, осязая каждой клеточкой всего тела, как ты пронзительно смотришь, не сводя с меня глаз. в какой-то момент, с твоих губ исчезла даже короткая улыбка: ты просто смотрел, упорно и долго, будто бы пытался запомнить; словно пытался вытеснить что-то из меня - единственное что ты вытеснил, это мое чертово сердце, которое собственноручно заменил болезненной любовью к тебе. ты не заставил себя долго ждать; сообщение от тебя пришло в тот же вечер и, боже, винс, чем чаще мы общались, тем сильнее я нуждалась в большем. ты писал по утрам - короткими сообщениями желал доброго утра, а по средам и пятницам завтракал вместе со мной; ты звонил как только у тебя появлялась свободная минута и каждый вечер, не пропуская ни одного, каждый вечер ты позволял мне засыпать слыша твой голос и твое сбивчивое дыхание в телефонную трубку, когда слова начинали казаться лишними. я не думала что способна так быстро влюбиться; не думала что способна так быстро обзавестись такими крепкими чувствами: до этого; до тебя, все мои отношения были короткими и мимолетными; они расплывались в деталях и забывались быстро, потому что в одну только секунду, значение начал иметь только ты. то, что происходило между нами, развивалось быстро и стремительно; ты будто бы торопился куда-то и я смущенно отводила свой взгляд в сторону, наивно предполагая что мои эмоции - взаимны; что ты нетерпелив; что ты хочешь большего. ты ухаживал красиво; водил на свидания, одаривая вниманием; внимательно слушал любую мою болтовню и увлеченно смотрел, словно кроме меня, никого вокруг не существовало. ты катал меня по городу теплыми вечерами, переплетая наши пальцы и оглаживая оголенные коленки, постоянно ведя рукой выше, скользя пальцами по внутренней стороне бедра; и даже в первый раз, ты целовал не осторожно - ты целовал жадно и голодно, словно именно этого и ждал; словно именно этого и хотел, телом прижимаясь так крепко, сминая мои губы до истощения всех запасов кислорода, не останавливаясь даже на этом, оставляя алыми пятнами следы на шее, словно помечая территорию; словно доказывая что я, действительно, принадлежу только тебе. знаешь, в чем правда? ты заставлял меня чувствовать себя особенной; ты заставлял меня чувствовать себя счастливой; ты - первый, кто показал мне что такое любовь; ты - единственный, кто научил меня как правильно любить. с тобой было правильно; я чувствовала будто бы наконец-то обрела свое место в этом мире - в твоих руках, сжимающих так крепко, словно боялся отпустить; в твоей квартире - в которой проводила все больше и больше своего времени; в твоей постели - каждая ночь с тобой заставляла рой мурашек проскользнуть вдоль позвонков, а сердцу осуществить забег в тысячу лиг по всему свету. рядом с тобой - дышать становилось до одури сложно; рядом с тобой - мыслить разумно не получалось; рядом с тобой - я сгорала изнутри и тлела вечно гаснущим огоньком нескончаемого желания. ты заботился обо мне; первозданной целью всегда возводил мое мнение и делал все, чтобы обеспечить максимальный комфорт, доводя до такого же максимального удовольствия; ты начинал доверять; впускал меня в свой мир осторожно и неторопливо, позволяя привыкать к настоящему тебе; к тому винсенту, от одного взгляда на которого, у меня перехватывало дыхание. ты знакомил меня со своими приятелями, всегда прижимая к себе крепче обычного, обхватывая мою тонкую талию, пока пальцы скользили под тонкую ткань обтягивающей футболки; ты показал мне свое увлечение и пару раз согласился взять меня с собой на гонки, потому что так мне было бы спокойнее. я так любила торчать в твоем гараже, сидя на капоте твоей машины - или на капоте чужой, если мы находились в твоей мастерской; я так любила завороженно наблюдать за тем, как ты увлеченно отдаешься своему занятию полностью; как внимательно перебираешь механизмы и как довольно улыбаешься, когда слышишь мерный шум мотора. когда мы только познакомились, я была уверена в том, что между нам нет ничего общего - за тот год, что я провела с тобой, я так погрузилась в твой мир, что превратила его еще и в свой и я это обожала, понимаешь? спустя месяц, после того, как я впервые увидела тебя за рулем гоночной машины, я завела разговор о том, что хочу научиться водить и я помню; до сих пор помню, как ты загорелся моментально; глаза заискрились резко вспыхнувшим азартом и ты согласился научить. тебе потребовались две недели для того, чтобы я усвоила все и стала чувствовать себя увереннее за рулем твоей тойоты. я боялась садиться за руль мустанга, но в одно из летних воскресений, когда мы выбрались на нем за город, ты сам предложил попробовать и я согласилась: потому что хотела чтобы ты гордился мною; потому что хотела чувствовать то, что ощущаешь ты; потому что в тот момент, я четко поняла, как сильно ты мне доверяешь. ты никогда не злился на меня; никогда не повышал на меня голос, даже во время мелких ссор, предпочитал молчать, ожидая пока мы остынем и сможем поговорить нормально; ты никогда ни в чем не упрекал и терпеливо относился ко всему, что я делала. а потом ты познакомил меня со своей матерью: даже не предупредил; не позволил собраться с мыслями или прикупить что-то для нее, в проявлении радушия. ты сказал об этом лишь тогда, когда мы были на пороге ее дома. твоя мать - чудесная женщина, которая ни на секунду не усомнилась во мне; которая с самого первого мгновения, смотрела на меня с теплом, так, словно мы знакомы как минимум, целую вечность; так, будто бы она понимает что именно я чувствую к тебе и насколько, на самом деле, моя любовь к тебе велика. твоей маме было все равно на то, насколько я младше тебя; ей было наплевать на любые различия между нами и она, по-матерински, обнимала меня каждый раз, когда ты собирался ее навестить и предлагал мне составить тебе компанию. я перебралась к тебе всего через несколько месяцев наших отношений - вначале, к тебе перекочевали мои личные вещи и я проводила у тебя дни напролет, возвращаясь домой лишь для того, чтобы переодеться или забрать что-то действительно важное. разговор с мамой был предельно простой и короткий: я всегда говорила о тебе слишком воодушевленно; она сразу поняла что дело в ком-то особенном и лишь восторженно выуживала из меня информацию, ожидая пока я вас познакомлю. она поддерживала меня; разделяла мое искреннее счастье и радовалась за меня, когда я звонила ей и говорила исключительно о том, какой ты, на самом деле, потрясающий. отцу, по большей мере, было все равно; он не вдавался в подробности, но спокойно просил не торопиться - но ведь именно это мы и делали, так ведь? через полгода, я съехала окончательно от родителей. еще с момента моего поступления, отец предлагал снять или купить мне мою собственную квартиру, чтобы я была поближе к университету. я отказывалась; до последнего не хотела уезжать, но с тобой, это решение далось предельно легко и я нутром чувствовала, что я поступаю правильно. забавно, как быстро все изменилось, правда? как в одно только мгновение, мы умудрились все разрушить: я чувствую себя потерянной; чувствую, как от меня оторвали огромной кусок чего-то витального и такого важного. тебе потребовался один лишь только вечер, чтобы перечеркнуть весь последний год; один только вечер, чтобы поставить под сомнение все, что между нами было. возможно, я просто это все выдумала; приняла за действительность собственные, алчные желания, а ты позволил. и глазом не моргнул и даже не смотрел на меня, заливая кровь раскатистой злостью и скрепя зубами, выпаливая каждое слово с такой ненавистью, которая сочилась из тебя; такой злобой, которую я никогда в тебе не видела. я думала что знаю тебя: что если, на самом деле, о настоящем тебе я не знала ничего?

                                                                       W H E R E   I T   W A S N ' T   S U P P O S E D   T O   B E
    and i found love
    r i g h t   i n   f r o n t   o f   m e
                                  t a l k   s o m e    s e n s e   t o   m e

    f i v e   m o n t h s   a g o
    [indent] на часах половина двенадцатого ночи. ты говорил о каких-то своих неотложных делах; говорил, что должен поехать в мастерскую и обещал вернуться домой как можно скорее. предложение переехать к тебе окончательно ты озвучил несколько дней назад и я согласилась сразу же: мне не нужно было время для размышлений, последние пару месяцев, я и без того провожу все свое время с тобой; за последние пару месяцев, я слишком сильно привыкла засыпать и просыпаться в твоих объятьях и мое согласие было чем-то само собой разумеющимся. утром, ты помог забрать остаток вещей из родительского дома; оставил чемоданы с вещами в прихожей, расторопно покрывая мое лицо поцелуями, прежде чем уехать. я давно не чувствовала такого умиротворения; спокойствие и уют мерно разливаются по моему телу, скользя по венам и наполняя собой каждый сантиметр живого во мне. родители отреагировали спокойно на моей переезд: отец, кажется, пропустил мимо ушей мою расторопно брошенную новость; мама вызвалась помочь собрать вещи и грузно расчувствовалась под утро, не скрывая слез, словно уезжать я планирую в другую страну, а не в другую часть того же города. мои подруги, на мою новость о том, что мы с тобой съезжаемся отреагировали неоднозначно и пока я сидела на переднем сидении твоего автомобиля, наблюдая через боковое стекло как ты загружаешь мои чемоданы в багажник, я на секунду позволила задать себе вопрос: не слишком ли мы торопимся? мы ведь знакомы чуть больше чем полгода; в официальных отношениях мы состоим еще меньше - пальцы дрожали и я сжала трусливые ладони лодочкой между ног, искренне улыбаясь, когда ты сел на водительское сидение и потянулся ко мне за поцелуем. сейчас, утренняя мысль кажется глупой; наивной и неправильной; такой неподходящей, потому что я именно там, где и должна быть: стою перед раскрытым шкафом в твоей спальне, расставляя по вешалкам свои вещи, уже сейчас пахнущие исключительно твоим одеколоном. я проводила не одну только ночь в этой спальне - она светлая; она пахнет тобой и какой-то отрезвляющей свежестью, - но отчего-то, эта ночь ощущается совершенно иначе. впервые, на утро, я не должна буду придумывать отговорки для того, чтобы остаться у тебя еще ненадолго, потому что оторваться от тебя - самая чертовски сложная задача; впервые, я не должна буду переспрашивать о твоих планах на вечер, заламывая неловко пальцы, в надежде что ты сам предложишь забрать меня и по итогу, привезти сюда; впервые, даже оказавшись в одиночестве, потому что ты будешь занят чем-то важным, я все равно приду в эту квартиру и буду возвращаться сюда каждый день, потому что теперь, это наш дом. я не сдерживаю себя; не могу усмирить улыбку, которая вырывается сама собой и я рада что ты меня сейчас не видишь, ведь наверняка я выгляжу глупо. я закрываю шкаф; заправляю рукава широкой, домашней рубашки и направляюсь в сторону кровати: осталась всего одна неразобранная сумка и я решаю что нет никакого смысла откладывать это на потом. в любом случае, я знаю что без тебя - заснуть не смогу; я не знаю когда ты вернешься, потому что не хочу докучать тебе сообщениями и времени, по всей видимости, у меня предостаточно для того, чтобы полностью разобраться со своими вещами. я расслабляю резинку в волосах; распускаю отросшие волосы и скольжу пальцами по ним, расчесывая запутавшиеся пряди. дергаюсь инстинктивно, когда слышу как ты поворачиваешь ключ в замочной скважине; как шумно и грузно заходишь внутрь, стягивая с себя куртку; как разуваешься и проходишь внутрь, прямиком в сторону спальни. это единственная комната, в которой горит свет: найти меня не составляет никакого труда и я только оглядываюсь, мягко улыбаясь когда вижу тебя в дверном проеме. я пытаюсь продолжить разбирать свои вещи, но ты не оставляешь мне никакого шанса. подходишь со спины; твои руки обхватывают мое тело, мягко оглаживая живот через ткань одежды, и ты носом тычешься в шею, прежде чем оставить на плече влажный поцелуй. а потом еще один, и еще один, двигаясь все выше, дорожкой очерчивая контуры тонкой шеи. ты ощущаешь как моя кожа покрывается мурашками, а я, в ответ, ощущаю как ты улыбаешься, горячим дыханием опаляя, и замираешь, оставляя последний поцелуй в чувствительной зоне за ухом. я невольно пытаюсь прижаться ближе к тебе; руками ловлю твои ладони и оглаживаю теплую кожу; вытягиваю шею для твоего удобства и прикрываю глаза, позволяя себе полностью потонуть в твоей ласке; в твоих нежных, и одновременно таких жадных, поцелуях; вынуждая себя задержать дыхание, вдыхая примесь твоих духов и мятной жвачки, которая все еще отдает холодком каждый раз, когда ты прислоняешься губами. ты ничего не говоришь; вместо ответа на вопрос о том, почему еще не сплю - молчаливое осознание что ждала тебя; вместо немногословного признания о том, что соскучилась, я поворачиваюсь к тебе лицом, впутывая пальцы в твои, совсем недавно выкрашенные в рыжий цвет, волосы; завороженно перебираю прядки, но твое терпение быстро подходит к концу: ты хочешь большего и именно это и намереваешься получить, когда резво сводишь расстояние между нами до непозволительного минимума, целуешь голодно и я покорно откидываю голову чуть назад, давая тебе больше пространства и больше свободы; размыкая губы и позволяя проникнуть языком. ты не позволяешь мне взять контроль; не позволяешь мне перенять узды, сминая мои губы поочередно; покусывая нижнюю игриво и осторожно, лишь для того, чтобы позволить и мне, и себе, перевести дыхание. твои поцелуи - мокрые; долгие, заставляющие задыхаться от нехватки воздуха и от четких ощущений собственной, такой приятной слабости, которая отдается в самом низу живота и бьет тонкой вибрацией дрожи по коленям. ты целуешь снова; языком толкаешь мой язык и тебе будто бы мало; ты никак не можешь отлипнуть и я только раззадориваю, отвечая на твои поцелуи и проникая холодными пальцами через ткань твоей черной футболки, ласково оглаживая торс. ты подхватываешь меня так легко, словно я ничего не вешу; не прерываешь поцелуй, мягко касаясь бедер, прежде чем сделать несколько шагов в сторону кровати и отпустить, позволяя лечь. ты нависаешь сверху; демонстративно облизываешь опухшие, влажные губы; улыбаешься и я улыбаюсь в ответ, потому что не могу перестать смотреть на тебя; не могу перестать чувствовать этот трепет, который ты заставляешь меня испытывать до сих пор. ты оглаживаешь мою кожу нежно; ведешь ладонями вверх, после чего снова наклоняешься: на этот раз, целуешь невпопад - мокрую дорожку расстилаешь по линии ключиц; клюешь в шею, в щеку, в уголок губ, а твои пальцы непослушно скользят все выше, прежде чем останавливаюсь на изрядно помявшейся ткани моей рубашки. ты неторопливо; мучительно медленно - у нас ведь так много времени впереди, правда? - расстегиваешь одну пуговицу за другой; идешь снизу кверху, зная, что под ней ничего нет и оставляешь лучшее - напоследок. все что ты делаешь - выбивает почву из под ног; кружит голову и пьянит меня и я тянусь снова и снова к тебе; пальцами собственных рук помогаю тебе высвободиться от футболки и только когда ты доходишь до последней пуговицы вдруг, мгновенно замираю; обмираю вся и мягким; ненастойчивым жестом отталкиваю твое лицо от моего. ты выглядишь озадаченно; смотришь растерянно а я, так глупо, не могу глаз от тебя отвести, винс. руками оглаживаю твою грудь совсем невесомыми прикосновениями; поднимаюсь выше и оглаживаю ими твою шею и твои щеки, после чего поправляю выбившиеся, грубые пряди отстриженных волос. — что-то не так? — ты говоришь хриплым шепотом, от того, что твое дыхание сбилось; твои руки продолжают гладить мои бедра, словно пытаясь расположить к себе, и я только сейчас понимаю что остановила тебя слишком резко. торопливо мотаю головой в отрицании, а большим пальцем провожу вдоль твоей щеки, — нет, все хорошо, все больше чем хорошо. просто, — просто это самый правильный момент для того, чтобы сказать тебе о самом важном; просто я как никогда до этого, уверена в своих чувствах к тебе. в твоих глазах осколками граненных бриллиантов блестят самые яркие звезды в нашей вселенной; в твоей груди, сбивчиво, бьется сердце вровень тому, что бьется за моей клеткой из ребер; у твоих поцелуев самый сладкий вкус и твои касания самая пьянящая зависимость. — просто я вдруг осознала, — мой голос дрожит - не от страха; не от неуверенности, а от какого-то несвязного предвкушения, — я осознала что так сильно тебя люблю. — он переходит на шепот: такой интимный, такой личный, чтобы его услышали только в нашей маленькой вселенной на двоих; чтобы его услышал только ты один. я впервые говорю тебе о том, что чувствую; впервые произношу это все вслух; впервые понимаю, что это больше никогда не изменится. моя любовь к тебе - константа; моя любовь к тебе - условная постоянность; моя любовь к тебе - единственная стабильность моей жизни. я осознала, винс, что так сильно тебя люблю и осознала, что никогда не перестану.

    n o w
    [indent] я долгое время не решалась познакомить тебя с моими родителями - возможно, мне не следовало делать этого никогда. может, удалось бы избежать всего того, что разъедает меня изнутри коррозией; что тоской вьет паутины из моих слабостей; что не позволяет мне ни на секунду забыть о том, что тебя больше нет рядом. годовщина свадьбы моих родителей стала отличным поводом: мама сама настояла; хотела, наконец-то, познакомиться с тобой - мы ведь вместе не один только месяц. и знаешь, винс, я не переживала. я знала, что ты обязательно понравишься маме; знала, что она одобрит тебя, потому что я не переставала о тебе говорить никогда; отец, возможно, был бы другого мнения, но он держал бы его при себе, все, лишь бы угодить мне. скорее, я волновалась о том, что о них подумаешь ты: большое количество гостей, не позволит им поругаться публично; не позволит отцу сказать что-то личное или съязвить и уж тем более не позволит тебе осознать насколько, у меня, на самом деле, дефектная семья. ты согласился моментально; не попытался даже придумать отговорку и обещал что поедешь со мной и что могло пойти не так, правда? в нашем случае, по причинному месту пошло буквально все и это стало предупредительным знаком перед коллапсом всей моей вселенной. она раскрошилась на части; разломились все устои и все колоны стойких пантеонов стали пылью, а посреди этой разрухи я: с разодранным в клочья сердцем, которое изнемогающе кровоточит прямиком в моих ладонях. как оказалось - ты знал моего отца. десять лет назад, из-за него за решетку попал твой брат; по твоим словам, именно из-за моего отца он и погиб и я поверить не могла в происходящее. поверить не могла твоим словам; твоим упрекам; поверить не могла что ты знаешь моего отца и что он может быть замешан в таком дерьме; поверить не могла в то, что ты держал все это втайне от меня и решил раскрыться лишь тогда, когда оказался лицом к лицу с виновником всех твоих бед. мой отец отвечал тебе той же разменной монетой; на каждое обвинение, бросался ответным. он не подбирал выражения, а ты не пытался смягчить удар - причиненный не ему, причиненный мне. я хотела поверить, правда хотела, но чем больше ты говорил; чем больше правды выковыривал из недр своей памяти, тем труднее мне приходилось думать, что ты говоришь правду. я знаю своего отца всю свою жизнь - он не способен на то, что ты описывал так красочно, заливаясь гневом и я думала, что месть ослепила тебя; из ненависти ты наговорил лишнего. ты вспылил; едва держал свои эмоции под контролем и я видела как дрожат твои кулаки, сжатые так крепко, что костяшки белели. папа говорил спокойно; он злился, но отвечал на все нападки без какого-либо труда. я находилась меж двух огней и мое сердце крошилось; разламывалось на части, когда он начал говорить о твоей семье - о твоем отце, о котором ты никогда не упоминал при мне; о твоем брате - о котором я тоже не знала; о том, что ты ничем не отличаешься от них и я хотела возразить; хотела встать стеной в твою защиту, но я не знала ничего из того, о чем говорил папа. а ты не отрицал. он говорил правду: как я могу защитить тебя, винсент, если я не знаю кто ты есть на самом деле? кому мне было легче поверить - собственному отцу, или человеку, с которым знакома год и который скрыл от меня большую часть своей жизни? он потребовал чтобы ты убрался; грозился вызвать полицию, бросая на меня раздраженные взгляды, через которое читалось разочарование - «как ты посмела привести его в наш дом, мия?» - вместо спокойной ночи, после того как все гости разошлись; «я был лучшего мнения о тебе,» - вместо доброго утра на следующий же день. ты ждал; просил чтобы я уехала с тобой; молил чтобы я вернулась домой, а я справиться не могла со своими эмоциями, с трудом сдерживая слезы, когда бросила на тебя последний взгляд. ты звонил; писал каждый день; пытался достучаться и связаться со мной и каждый божий день, боже, не пропускал ни один - приезжал за мной в университет и если бы ты только знал, как больно мне было ежедневно переживать тот факт, что тебя нет рядом со мной. и даже когда я узнала правду; даже когда узнала, что ты не лгал и все твои упреки были обоснованными, я не смогла тебе ответить. я хотела; в голове придумывала тексты, где просила тебя поговорить со мной; хотела услышать твой голос и скучала, господи, я так скучала по тебе, но ничего не предприняла для того, чтобы унять эту тоску. чем больше я думала о происшедшем, тем чаще ловила себя на мысли о том, что не знаю; я запуталась и больше не понимаю - что именно в наших отношениях, было правдой; в какой момент, я перестала быть лишь средством достижения твоей цели и перестала ли вообще? я знала что да. я не единожды видела это в твоих глазах и не один только раз ощущала это в твоих прикосновениях и жадных поцелуях, но этого было так недостаточно; этого было так мало, ведь любовь, как и любые другие чувства, можно выдумать; можно сымитировать и притвориться: я так боялась узнать, что на самом деле, ты никогда и не любил; я так боялась узнать, что любил - но недостаточно для того, чтобы уберечь мое сердце. как было бы легко, узнай я всю правду от тебя; как было бы просто, не устрой бы ты это представление, потому что я не глупая, винс; потому что я бы поверила тебе; потому что я поддержала бы тебя, но не тогда, когда не знаю в какую из всей лжи мне стоит перестать верить. мы так и не поговорили с того самого дня; мы не виделись и я не забрала ни одну свою вещь из твоей квартиры, откладывая это в дальний ящик до последнего, потому что так предательски боялась тебя увидеть. я знала, что рано или поздно нам придется поговорить, но я не была готова к тому, что нам придется это сделать сегодня.

    [indent] телефон навязчиво вибрирует серией сообщений: пара совершенно не интересная, поэтому я сразу же выуживаю телефон из бокового кармана небольшого рюкзачка. на экране высвечивается несколько сообщений от мамы и я устало вздыхаю. она предлагает пообедать сегодня вместе; следующим сообщением говорит что заедет за мной; третьим сообщением просит никуда не уходить, на случай если она задержится и я в ответ кидаю короткое сообщение, соглашаясь на ее планы. последние две недели, она старается проводить со мной чуть ли не все свое время; пытается приободрить и очистить мою голову от навязчивых мыслей, заботливо разговаривая со мной обо всем, но только не о том, что причиняет больше всего боли. она не говорит о тебе; не упоминает в разговорах отца и не пытается решить за меня, мои собственные проблемы; не хочет всковырнуть слишком глубоко и позволяет мне откровенничать лишь в те редкие мгновения, когда я к этому готова. она боится что я раскисну; ей тяжело видеть меня такой разбитой и она делает все что в ее силах, чтобы починить меня - как жаль, что на деле, это работает не так. я ей очень благодарна, потому что она помогает отвлечься; она вызывает на моем лице улыбку и заставляет смеяться - не будь ее рядом, я не знаю как справилась бы со всем - потому что на самом деле, я нихрена не справляюсь. на самом деле, нет никакого настроения обедать вне дома; нет никакого аппетита обедать в принципе - с каждым днем, невольно, тоска по тебе усиливалась и выедала; пожирала меня изнутри и я так надеялась, что эту маленькую слабость нужно только перетерпеть; переждать, пока бессимптомная болезнь имени тебя наконец-то вытравится здоровым организмом. но это так не работало: я безумно скучала по тебе, винс, боже, я так в тебе нуждалась. фокусироваться на чем-то, в последнее время, не получается; мысли всегда крутятся вокруг случившегося и легче не становится ни на мгновение: я не слышу ничего из того, что происходит в аудитории; пропускаю мимо ушей любые перешептывания подруг - но за последние две недели, они успели привыкнуть к моей отрешенности; я дергаюсь только когда замечаю как все начинают собираться и торопливо покидают душный зал. я быстро закидываю все в рюкзак; натягиваю пальто, небрежно обворачивая шею мягким шарфом, прежде чем последовать к выходу, надеясь что мама уже приехала и мне не придется мерзнуть на тротуаре вдоль проезжей части, ожидая пока она заедет за мной. я выскальзываю на улицу; глазами семеню шеренгу из машин вдоль тротуара и не вижу ее машину, но взгляд моментально цепляется за твою тойоту; моментально цепляется за тебя - ты смотришь на меня в упор и мне не сложно догадаться для чего именно ты приехал. ты не дергаешь с места; не пытаешься приблизиться, терпеливо выжидая, пока держишь в руках два стаканчика с кофе - один поменьше, наверняка покрепче - твой, и один побольше - мой. ты всегда заказывал именно так и уголки губ мягко дергаются, прежде чем я возвращаюсь к реальности. увеличиваю шаг; пытаюсь обойти тебя, в особенности когда ты зовешь меня по имени, привлекая внимание; хочу увеличить расстояние между нами, но ты не позволяешь; мягко хватаешь за локоть, заставляя остановиться. ты пытаешься выдавить из себя улыбку; ты говоришь неуверенно - так на тебя не похоже, правда? - говоришь о том, почему именно ты здесь и я не пытаюсь скрыть злости: конечно же мама решила что сможет все исправить за меня. я почти не удивлена, что она организовала эту встречу между нами - только вот от этого легче не станет. я останавливаюсь; кивком указываю в сторону руки, вынуждая меня отпустить и поднимаю на тебя свой взгляд - сегодня, разница в росте ощущается сильнее обычного; я чувствую себя предельно маленькой и беззащитной перед тобой и это ощущение мне не нравится, - смотрю долго и напористо, будто бы боюсь, что у меня больше не будет возможности тебя увидеть; словно боюсь что сегодня - наш последний раз. я тяжело вздыхаю; прячу руки в глубоких карманах бежевого пальто, после чего коротко мотаю головой: — я знаю, что ты говорил правду о моем отце. — говорю сухо и холодно; не позволяю себе отвезти глаза в сторону, а ты терпеливо ждешь пока я объяснюсь, пусть сегодня, объясняться стоит не мне. — я видела дело твоего брата. по крайней мере то, что мой отец посчитал важным и сохранил. — пожимаю плечами; вижу, как ты напрягаешься; как снова начинаешь злиться, поэтому отпускаю глаза в пол, поворачиваюсь к тебе спиной и шагаю медленно вперед. в твою машину я сейчас не сяду и, вероятно, ты этого и не попросишь; я знаю, что ты хочешь поговорить и я знаю, что ты даже придумал для этого место. мы не один только раз обедали в этом парке, когда на улице было тепло - и ты подтверждаешь мои мысли, когда следуешь за мной. — я не знаю что произошло потом, но я знаю что мой отец поступил хреново. и мне жаль, винс, ладно? — голос дергается под конец предложения - мне жаль, что мой отец отвратительный человек и мне жаль, что ты решил, что за его ошибки должна расплачиваться я, своими чувствами и своим чертовым сердцем. — мне жаль, что тебе пришлось через это пройти и мне жаль, что ты потерял своего брата. — я останавливаюсь всего на секунду; закрываю глаза и пытаюсь успокоиться, прежде чем продолжить. ты не обгоняешь; идешь сзади, поддерживая желаемое мной, расстояние между нами. — мы были вместе целый год, винс. почему ты никогда об этом не рассказывал? — я сдаюсь; поворачиваюсь к тебе лицом и снова смотрю; снова пытаюсь вычитать хоть что-нибудь в твоих глазах. чего ты ожидал? как я могла поверить в реальность того, что было так тщательно скрыто от меня? как я могла поверить в твою правду, если один год, ты препарировал меня другой? я скрещиваю руки на груди; впиваюсь пальцами в предплечья, потому что не знаю, хочу ли я знать правду; не знаю, хочу ли я убеждаться в том, что произошедшее между нами - было важно только для меня? не знаю, справлюсь ли я, если ты скажешь, что я не имела для тебя никакого значения. — я хочу знать, — облизываю пересохшие губы и торможу всего на секунду, — когда ты узнал о том, что он - мой отец? — ты не отвечаешь; ты смотришь на меня озадаченно, будто бы пытаешься подобрать правильные слова; словно боишься ранить; словно знаешь насколько болезненной будет правда. я мотаю головой; резко и растерянно, после чего только и могу что усмехнуться, произнося вслух то, что ты никак не скажешь: — боже, ты знал с самого начала. — я больше не нахожу в себе силы смотреть на тебя: я боялась узнать правду, но, как оказалось, еще сильнее я боялась разочароваться. потому что ты был идеалом для меня, винс; потому что я восхищалась и слепо обожала тебя; потому что я знала, что лучше тебя - нет и никогда не будет; потому что я продолжаю любить тебя до сих пор и сейчас, за это, я ненавижу саму себя. — хотя бы что-то из того, что было между нами - было правдой? — слова комом встревают в горле: я выгляжу так жалко; я выгляжу такой слабой перед тобой сейчас и знаешь, что пугает меня больше всего? я не верю; не могу поверить в то, что ты сможешь меня уберечь. ты не смог уберечь даже мое сердце. где оно сейчас? комом из осколков лежит прямиком у твоих ног и если ты хотел раздробить его окончательно - именно это ты и сделал только что. и я так устала, винс, я так от этого всего устала. прошу, не делай больнее. пожалуйста, верни все как было.

    0

    Страница: 1

    Вы здесь » ignat & bts » vincent & mia // tyler & marla » моих слов бесполезен звук

    Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно