Might go to war with Heaven
f o r   k e e p i n g   m e   a w a y   f r o m   y o u ,   s o   l o n g
n o w
[indent] — виттория, милая! снова одна? — я не сразу реагирую на хриплый и тихий голос, что звучит предельно ласково; мягко и заботливо и я невольно вздрагиваю, когда нежная ладонь касается моего оголенного предплечья. джулия - чудесная женщина преклонного возраста; миниатюрная, хрупкая и совсем маленькая; ее волосы, вкрапленные и переплетенные сединой, собраны в высокую прическу, которая спрятана за широкой шляпой; узкие плечи сокрыты за мешковатыми рукавами хлопкового платья цвета тирренского моря, о котором она всегда рассказывает с неприкрытым воодушевлением; а на исхудавшем лице, на котором выпирают скулы и уже не спрятать возрастные морщины, как обычно, играет теплая улыбка, которая сразу же заставляет расслабиться и вытянуть уголки губ в ответном жесте. она владеет небольшим магазинчиком в самом сердце палермо: маленькая и неприметная лавочка в конце вуччирии, но которой я не изменяю в верности на протяжении всех тех лет, что живу в этом городе. джулия никогда не пахнет цветочными духами и дорогими ароматами: она вечно пахнет корицей, любимая специя ее старшей дочери; по средам, она пахнет свежей выпечкой, потому что именно в этот день, она открывает магазин на два часа позже, тратя утро на самые вкусные в мире кростату и пандоро; по воскресеньям, она пахнет воском и ладаном, потому что она не пропускает ни одну воскресную службу, шепотом молясь за своего погибшего мужа и за каждого из своих детей и внуков. я познакомилась с ней в тот же день, когда перебралась в палермо из римини: она сразу же увлекла меня своими занимательными рассказами, пока упаковывала купленные у нее овощи в небольшой, бумажный пакет и ровно с того дня, я приезжаю к ней как минимум несколько раз в неделю. я обещала себе ни с кем не сближаться; никого не подпускать слишком близко и я отлично справлялась с этим, переезжая из одного города в другой каждые десять лет, но ее забота; ее тепло и ласка, по которым я так тосковала в своем осознанном одиночестве, заставили меня привязаться. я проводила возле нее большую часть своего свободного времени; она познакомила меня со своими детьми и внуками и на каждый значимый, итальянский праздник, звала меня на ужин - я не приходила ни разу; находила все новые и новые причины отказаться, но это не останавливало ее и она продолжала настаивать на своем. я редко рассказывала о себе; придумала себе имя - первое которое пришло в голову, когда она любопытно спросила меня об этом. она называет меня виттория - победа, на итальянском; самое ценное, что когда-то тебе принадлежало. я не говорила ей о своей жизни почти ничего и она перестала задавать вопросы, заместо этого всегда говорила о своей и я с увлечением; с таким неприкрытым восторгом слушала и отмахивалась, каждый раз когда она спрашивала о том, почему я одна; почему у меня никого нет; почему на протяжении стольких лет, я одинока. когда она задала этот вопрос в первый раз, я лишь мягко улыбнулась, сжимая ее ладонь и помотала головой, убеждая в том, что все нормально; все в порядке, но она даже представить себе не может, каким растяжимым, вдруг, всего за одно мгновение, стало понятие стольких лет. потому что их сотни; их тысячи и на протяжении всего этого времени, я сама обрекала себя на то, что без устали ломает меня изнутри. я, правда, научилась врать себе; выстроила свой мирок вокруг выбранного собственноручно, отчуждения; отгородилась от того, что потрошит грудную клетку и почти не замечаю, как болезненно ощущается груз тысячи умерших бабочек внутри меня. богиня любви - которая этого же чувства боится до предела, словленная в силки своей главной слабости; богиня вечной весны и жизни - которая уничтожает все без остатка; сжигает все подмостки и умерщвляет любые рваные надежды на то, что когда-нибудь станет лучше; богиня нежности, которая в своей жестокости, в первую же очередь, к самой себе, превосходит любого из олимпийцев. как иронично и глупо, не находишь? моя жизнь стала вакуумом; коконом, в который я спряталась, выискивая безопасность; моя жизнь стала моим маленьким убежищем, где я пряталась от грязного вороха собственных слабостей и страхов, которые нависали поверх и волоклись за мной теневым шлейфом и я так привыкла к этой трусости; так глубоко впустила ее в самые глубокие дебри моей души, что за прошедшие века, я привыкла к этому слишком сильно. потому что сердце не колотится уже давно с такой мощью, что всей ребристой я ощущаю несокрушимость каждого стука; потому что слезы, тонкими струйками, не обжигают больше бледные щеки, лишенные здорового румянца; потому что в венах больше не жжет любовь к тебе, такая неизлечимая; такая ядовитая; такая сильная. я превратила свои чувства, которые были яркой вспышкой; ослепляющей и сводящей с ума; чувства, которые пугали своим масштабом, своей обширностью и пронизывающей слабостью, которая впивалась прямиком под кожу - в пустоту, которая колышется где-то на задворках души, совсем не каменой - такой же живой, какой и я была однажды. — да, джулия, совершенно одна. как и всегда до этого. — наконец-то отвечаю на ее вопрос; позволяю ей заправить тонкую прядь моих золотистых волос за ухо и ее ладоням, по-матерински, огладить мои щеки, после чего искренне; со всем теплом, на которое я только способа, улыбнуться. откровенно говоря, я никогда не хотела торкать людские жизни своими переживаниями; не хотела вплетаться в удел чей-то человеческой нити судьбы и я держалась от этого подальше все время и когда джулия бросает на меня взгляд, полный какой-то сокрытой грусти, я понимаю почему. я не злюсь на нее, за это сострадание; за жалость в глазах, потому что понимаю, что она переживает. понимаю, что ее гложет неизрасходованная забота ко мне, потому что она никогда не видела меня в компании кого-либо: у меня нет подруг - все они остались на олимпе, в тот день, когда я решила убежать, следом за аполлоном и артемидой; у меня нет родственников и семьи, которых бы я навещала по праздникам и которые приезжали бы ко мне летом - люди, которых я считаю своей семьей, на совершенно другом континенте, в тысячи километрах от меня; рядом со мной никогда не было мужчин и я отказывалась от их внимания; не позволяла им даже влюбляться в меня, тем самым так трепетно оберега все мои чувства к тебе. в последнее время, я часто навещаю диониса и он приезжает ко мне, увлекая пустой болтовней и рассказывая мне о том, как обстоят дела с другими богами. я впустила его в свою жизнь нехотя; не торопилась сближаться с ним снова, но он стал единственным, кто не боялся упоминать о тебе рядом со мной и вскоре я привыкла. стала нуждаться в нем и в его компании; он скрашивал мое одиночество и помогал мне, пусть и не напрямую, но поддерживать связь с другими. кроме диониса у меня был только гефест. у нас с ним долгая история; общее прошлое и он навсегда останется тем, кому я впервые даровала свое сердце. откровенно говоря, я думала он меня возненавидит; думала не захочет больше видеть, когда с губ слетело короткое: «мне кажется, я тебя больше не люблю», преследуемое таким же коротким: «то, что я чувствовала к тебе - не любовь и вовсе», но он не оттолкнул. сложно объяснить почему: думаю, он понимал; думаю, он знал это с самого начала, но никогда не упрекал ни в чем, потому что я была ему верной. я старалась дать ему все; я старалась быть для него всем и даже хромота, полученная в последствии войны с титанами, меня не оттолкнула. я убеждала себя в том, что скоп чувств ворошивший сердце - это любовь; я целовала его так чувственно, как только умела; я позволяла ему изучать каждый сантиметр моего тела, впутывая пальцы в позолоченные локоны; я ночи встречала в его руках и эти же ночи провожала в его объятиях, но все изменилось; все стало другим и чем чаще мое сердце пропускало удары, от одного лишь только твоего мимолетного прикосновения, тем четче я понимала что он не делает счастливой меня; я не делаю счастливым его. было бы несправедливо коротать вечность с тем, кого не любишь и мною руководил здравый смысл; такая глубокая привязанность к гефесту и толика надежды на то, что он поймет. он поджимал губы; не смотрел в мои глаза и лишь усмехнулся, когда мой монолог подошел к концу: забавно, не находишь? мой, на тот момент еще муж, уже тогда знал, раньше меня, в чем причина колебаний внутри меня. я соткана из чувств; я сплетена из эмоций и по лекалу сшита из раскатов крошечных молний где-то под кожей, которые берут свое начало в витиеватых артериальных путях. даже если бы решилась на ложь, я не сумела бы скрыть то, что ощущаю; он вычитал бы все в потухших искрах на дне моих глаз, но я не хотела. не хотела ему врать; не хотела изменять и не хотела причинять ему боль, потому что сколько я себя помню, я была окутана теплом и заботой гефеста. он оберегал; опекал и защищал и даже когда я ушла от него, он не перестал это делать. я знала что об этом его попросил сам зевс, в ту ночь, когда я покинула олимп. первое время, я даже злилась, уверенная в том, что это единственная причина, по которой он с завидной регулярностью навещает меня, но иллюзорная злоба быстро испарилась; несуществующая ненависть испепелилась и превратилась в вековую пыль, когда я приняла тот факт, что я все еще важна для него; что он не отвернулся и не отказался; что он, пусть и не зная об этом, спасает меня, от самой себе, на протяжении долгих лет. он любил меня больше, чем любила его я и за это, я чертовски сильно себя ненавидела. естественно, ни о дионисе, ни о гефесте я не рассказывала джулии; не знакомила их и даже не собиралась, даже если последний навещает меня раз в несколько месяцев и обычно, задерживается у меня на неделю, вечно болезненно намекая на то, что мое одиночество меня угробит. и не будь его - это случилось бы предельно давно. — милая, ты слишком молода и красива, чтобы тратить свои лучшие годы в моей компании. в свои двадцать, за мной бегали такие мужчины, ты бы только видела сколько их было, — джулия приглушенно смеется, проскальзывая за небольшой прилавок и я, неконтролируемо смеюсь следом за ней. она аккуратно и неторопливо начинает разбираться с моими продуктами, неторопливо и монотонно укладывает овощи в бумажный пакет, увлекаясь рассказами об очередном своем ухажере, который одаривал ее дорогими подарками и даже предложил ей перебраться с ним в амальфи, но она отказалась покидать город, в котором родилась. я осторожно кладу свою ладонь поверх руки джулии и смотрю на нее пристально, пока уголки губ дрожат в подобии грустной улыбки: — в моей жизни есть мужчина, которому принадлежит мое сердце, — ее глаза наполняются каким-то задором; плещутся в пределах искренней радости за меня и она наклоняется вперед, будто боится что нас кто-то подслушает, точно подружка, которая хочет посплетничать, но она не успевает задать свой вопрос, потому что я ее опережаю. — он не в италии и даже не в европе. он на другом континенте и возможно, он не знает о том, как сильно я по нему скучаю. — джулия отодвигается, наигранным недовольством морщит нос и складывает оставшиеся покупки. — значит он полный дурак, если решил что найдет кого-то лучше тебя. — я торопливо копаюсь в сумочке и достаю деньги; дожидаюсь пока джулия высчитает сдачу лишь для того, чтобы закинуть все в маленькую баночку для чаевых, как делаю это каждый раз. — он не знает о моих чувствах, потому что я ему не говорила. а когда спросил - я сбежала. я потеряла все, потому что струсила, так что, может быть - любовь не для меня? она ведь так не любит, когда от нее отказываются. — я закрываю сумочку, поправляя золотую цепочку перекинутую через плечо; хватаю пакет с продуктами и мягко улыбаюсь джулии на прощание, прежде чем покинуть лавку, не позволяя ей ничего сказать. потому что, кому как не мне знать о том, что в любви нет ничего прекрасного? кому как не мне знать о том, как малейший промах, может стать катализатором глобальной катастрофы? кому как не мне знать о том, что я тебя сломала? я уничтожила твое сердце, когда не смогла даже дать вразумительный ответ. я испугалась твоей любви и испугалась того, что ты заставляешь меня чувствовать, поэтому убежала. только вот это не помогло, потому что прошло так много времени, арес, но внутри меня ничего не угасло. внутри меня - искусственные звезды, которые не гаснут со стечением световых лет; яркие, цветочные бутоны, которые распускаются и никогда не увядают; внутри меня нескончаемая тоска по тебе и нужда, которая скребется изнутри, жалостливо поскуливая. никто и никогда, не возжигал внутри меня такие огни, которые своими всполохами достигают самих небес - я так боюсь, что если ты снова появишься в моей жизни, пламя разрастется, пожирая все на своем пути; я так боюсь, что оно будет гореть и жечь; обжигать и душить отсутствием кислорода и ты лишишь меня всего; опустошишь и заберешь себе все, что есть внутри меня. так глупо, правда? ведь внутри меня - нет даже сердца. оно с тобой, куда бы ты не шел; оно - единственное что я оставила тебе, напоминанием обо мне.

a n c i e n t   g r e e c e
[indent] ты стоишь напротив афины: твои широкие плечи расправлены; правая нога выдвинута немного вперед и я вижу; со стороны замечаю, как в напряжении, желваки сходятся на твоих скулах; вижу как белеют твои костяшки, пока ладони крепко сжаты в кулаках и как злость пылает на кончиках твоих рыжих волос. сегодня вы возвращались с очередной войны; очередное кровопролитие среди людей, где каждый из вас был по разным сторонам баррикад. ты упивался смертью; наслаждался металлическим запахом и мерзким привкусом крови, который теплился на кончике языка; тебе нравилось чувствовать победу через призму потерь и ты, неизменно, приводил выбранную сторону к цели. афина не должна была вмешиваться каждый раз, но всегда именно это и делала; пыталась образумить; вразумить и подбить на подписание перемирия; она верила в то, что лучшая стратегия - это переговоры, даже если знала, что это не всегда действенно. о ваших разногласиях знают все; вашу взаимную неприязнь, как не пытайся - не скрыть и не смотря на множественные вмешательства самого зевса, ни один из вас не собирался отступать от идеи, которую отстаиваете во что бы то ни стало. вы стоите на мраморной, белоснежной лестнице у входа в замок: афина на ступень выше, смотрит на тебя с неприкрытой яростью и скалит злобой в ответ, внимательно вслушиваясь в твои слова; ты стоишь всего на одну ступень ниже, но умудряешься смотреть ей прямиком в глаза; цедишь что-то через зубы и я не слышу что, но в подкорке подсознания знаю. поэтому срываюсь с места; реагирую быстрее чем остальные боги вокруг; реагирую быстрее чем сам зевс и оказываюсь близко в тот момент, когда рука афины резко хватается за рукоять своего меча, готовясь вынуть его и поставить тебя на место за твою дерзость. я прикрываю тебя собой; смотрю холодно в глаза богине мудрости и она, скользя от твоего лица к моему; цепляясь за мои глаза резко становится мягче и спокойнее; позволяет отпустить свои плечи, распрямить ладони и коротко кивает мне, разворачиваясь и поднимаясь выше по лестнице, оставляя меня с тобой наедине, пусть и под взором остальных олимпийцев. я поворачиваюсь к тебе медленно и сердце замирает: твой взгляд, почти животный - стоит только приглядеться, и я увижу моря из крови и океаны из смертей; на твоем лице - несколько порезов и я только в этот момент замечаю, что ты ранен; ты и сам весь в крови, только с поля боя. ты становишься другим, когда в твоих руках блестит оружие; ты становишься сам на себя не похож, когда злишься и улыбка сменяется хищным оскалом, а мягкость и плавность движений, резво превращается в грубость каждого прикосновения. мои пальцы дрожат и я боюсь тебя; боюсь тебя до одури, арес, ведь я почти не ощущаю сердце, что лихорадочно бьется в груди, но ровным счетом также понимаю, что ты меня не тронешь. ты словно не видишь меня перед собой; взглядом цепляешься за удаляющийся силуэт афины и я клянусь, ты готов сорваться с места в любую секунду чтобы последовать за ней, но я не позволяю. мои ладони касаются твоего лица: — посмотри на меня, арес, — твой расфокусированный взгляд плывет; ты беспомощно пытаешься проморгаться и зацепиться глазами за меня, но у тебя не получается, — это я, все хорошо. смотри на меня. — голос переходит на шепот; интимный и личный, разделенный только между нами с тобой. ты не дышишь ровно; дышишь прерывисто и порой, словно и вовсе забываешь об этой нужде; на мгновение, ты пытаешься вырваться из моих ладоней, но я аккуратно продолжаю гладить твое лицо, в попытках успокоить и усмирить. и ты приходишь в себя. медленно хватаешься за меня, отпускаешь руки и расслабляешь плечи и я позволяю себе прижать твою голову к своему плечу; позволяю тебе успокоиться, шепотом пытаясь унять твое хаотичное сердцебиение. я знаю что бывает тогда, когда ты идешь на поводу своей злости; знаю, что ты теряешь контроль и знаю, на что ты способен, ровным счетом также как и знаю, как унять зарождающуюся бурю внутри тебя. я была единственной, кого ты подпускал так близко; только мне ты позволял касаться тебя и только меня ты слушал. пульс бешеный - скачками на адреналине сердце словно хочет выдернуть себя из грудной клетки; ты пахнешь пылью и смертью; в твоих волосах заплутал песок и если бы не божественная суть, твои раны давно довели бы тебя до того места, где берет свое начало стикс. на рваном вдохе я отталкиваю тебя немного поодаль; смотрю прямиком в твои глаза, пытаюсь заметить в них самые мельчайшие импульсы твоей запальчивости, но я больше не вижу их и я успокаиваюсь. ты выпрямляешься; морщишься, словно впервые вспоминая о том, где ты и откуда пришел; недовольно смотришь куда-то вверх, но я не позволяю тебе даже задержаться на чьем-то другом облике: — все хорошо, арес, пойдем. — я без колебаний протягиваю тебе свою ладонь, за которую ты хватаешься; даже не смотрю на остальных богов - все мое внимание устремлено лишь на одного тебя, позволяя тебе выйти вперед и молча увести меня за собой, крепко сцепляя и переплетая наши пальцы, словно боимся упустить друг друга.

[indent] пальцы сжимают мокрую тряпку; аккуратно скользят вдоль твоего рельефного пресса, вытирая остатки грязи, пота и крови. ты молчишь, а я боюсь прервать молчание, поэтому позволяю тебе пристально наблюдать за мной, пока ладони рефлекторно и инстинктивно скользят вдоль твоего тела. бледно-розовый хитон запачкан алыми пятнами от порывистости и неаккуратности движений - я делаю это не в первый раз; не впервые ухаживаю за тобой, после очередной битвы, но руки не хотят привыкать, отчего-то надеясь, что это прекратится. я дышу тяжело; ощущаю, как мое дыхание опаляет твою кожу от близости между нами и ты напрягаешься. вижу это по мышцам на твоем теле; вижу по тому, как твои пальцы впиваются в белоснежные ткани на кровати, но не позволяю себе даже поднять глаза на тебя. царапины, ссадины и порезы - уверена, еще несколько часов назад, все они были глубокими ранениями, - их так много на тебе. ими увенчан чуть ли не каждый сантиметр твоего тела и я позволяю себе прикоснуться к самому продолговатому рубцу, пальцем нежно веду по нему и ощущаю, как ты задерживаешь собственное дыхание. — нужно обработать, иначе останутся шрамы. — говорю тихо; тише обычного, не смотря на то, что кроме нас с тобой здесь нет никого, а ты податливо киваешь, будто бы тоже боишься прервать повисшую тишину. я поднимаю с колен; поправляю одежду и смотрю на тебя нежно всего мгновение, прежде чем скрыться и вернуться спустя несколько минут с травяной мазью, которая затянет твои ранения намного быстрее. я сажусь прямо рядом с тобой и твоя рука грузно оседает на моем колене - ты хочешь что-то сказать, но усталость дает о себе знать; в воздухе все еще витает затхлый запах войны; он разъедает изнутри и словно дерет даже голосовые связки, не позволяя мне прервать повисшее между нами молчание. твои пальцы гладят мою ногу мягко; я чувствую наэлектризованность твоих прикосновений даже сквозь ткань и это отвлекает меня от первоначальной миссии, но я не отталкиваю; не прошу убрать руку, когда чувствую как шквал эмоций падает в самый низ животы, царапая стенки желанием; каким-то предвкушением, что оседает на самое дно. некоторые царапины, затронутые водой, продолжают кровоточить тонкими струйками, но я не брезгаю; касаюсь каждой, внимательно изучая все ссадины. ты стоически терпишь, только совсем недолго; тянешь протяжное «с» на вздохе и прикрываешь глаза, а твоя рука сжимает мое колено с такой силой, что болеть оно начинает мгновенно. — арес, пожалуйста, — мой голос возвращает тебя на землю и ты ослабеваешь хватку, но не отпускаешь ногу; вынуждаешь себя открыть глаза и я чувствую их на себе, пока продолжаю дезинфицировать порезы. мне хочется увлечь тебя разговорами - но мы так редко говорим; мне хочется увести твои мысли в сторону - но мои собственные, так болезненно гложут меня; я не замечаю как и сама начинаю дышать прерывисто, когда заканчиваю, и ты просящим жестом хватаешь за подбородок и вынуждаешь посмотреть в твои глаза. между нами всего несколько сантиметров; ты требовательно притягиваешь меня к себе и усаживаешь на свои колени, а сердце готовится вот-вот покатиться прямиком к твоим ногам. мои руки на твоих плечах; пальцы мягко оглаживают кожу и ты смотришь на меня; высматриваешь, заправляя за ухо прядку волос, которая выбилась из сплетенных кос. твои поцелуи, в начале, ненастойчивые: ласковые и нежные и ты целуешь поочередно, вначале шею, оставляя мокрую дорожку иногда выше, иногда ниже; ты целуешь в губы коротко, оставляя желать большего; целуешь ключицы, стараясь спуститься все ниже и проникнуть под слои одежды, пока мои руки то впиваются в смуглую кожу, оглаживая твою спину; то перебирают отросшие завитки твоих волос на затылке. с каждым поцелуем, ты набираешься смелости; пользуешься моей податливостью и не останавливаешься больше. каждый поцелуй становится все более требовательным; касаясь губ, ты стараешься углубить его, улыбаясь когда я отвечаю тебе взаимностью; запускаешь язык, касаясь моего; сминаешь поочередно верхнюю и нижнюю, не позволяя мне остановить тебя, хотя бы для того, чтобы перевести дыхание. твои руки на моей спине; я чувствую как настойчиво твои пальцы впиваются в мою кожу - даже если бы я хотела дернуться, я не смогла бы; ты прижимаешь все ближе к себе и не прерываешь поцелуй даже когда воздуха почти не хватает. растягиваешь удовольствие; кусаешь и тянешь нижнюю и чем сильнее загорается огонек в твоих глазах, тем больше испаряется любая нежность и осторожность. их заменяет голод; желание и животный прищур твоих глаз и внутри тяжело теперь не от переполняющих чувств. черный страх жилисто и смолянисто обтекает вдоль обрамлений моей груди, окутывая собой все: за считанные секунды, я пугаюсь, потому что не узнаю тебя; потому что твой взгляд снова плывет; потому что твои прикосновения становятся болезненными и ты заменяешь ласковые поцелуи попытками оставить за собой не только влажный след; ты, неосознанно, кусаешь кожу, тянешь ее и впиваешься снова и снова, не замечая то, что моя податливость испаряется. — перестань, — моя мольба произнесенная полу-шепотом словно пролетает мимо тебя; ты не реагируешь никак и я вижу как на дне твоих глаз возгорается пожар. ты больше не просишь; не ждешь моей взаимности - ты ее требуешь; ты ее вырываешь, потому что я не могу даже противиться тебе и это меня пугает. ты снова теряешь себя; становишься другим; становишься тем, от кого я так рьяно пытаюсь тебя спасти; ты не контролируешь и не держишь себя в руках и я уверена, еще немного, и последствием твоих прикосновений будут голубоватые гематомы на моей бледной коже. ты хочешь большего; твоя жестокость неотвратимо снова вкрапляется в твои руки и ею ты удерживаешь меня и мне страшно. мне безумно страшно, арес, потому что ты не в себе; потому что это не ты; потому что я не могу быть уверена в том, что ты не навредишь - боль легкими импульсами бьется о затворки моего тела и растекается по венам; я не могу быть уверена в том, что ты не сделаешь мне больно, потому что именно это ты и делаешь сейчас. мои ладони соскальзывают с твоих плеч, упираются о твою оголенную грудь и я пытаюсь оттолкнуть, но ты не позволяешь. ты пытаешься что-то сказать, но я чувствую как мое собственное тело начинает бить мелкой дрожью, — прекрати, прошу. — ты реагируешь замедленно; вынуждаешь взгляд сфокусироваться на моем лице и отпускаешь руки, а я не жду; без промедлений подрываюсь с твоих колен и пячусь назад. цепляюсь пальцами за подол длинного хитона, испачканного в твоей - или чужой, уже не важно, - крови; глаза растерянно бегают по комнате и я с большим трудом удерживаю слезы, которые накапливаются в уголках глаз. слизистую царапает щекотливая тревога и я мотаю головой, когда ты подрываешься, делая несколько шагов в мою сторону, пытаясь успокоить и унять теперь уже меня. — не подходи, — голос дрожит и я больше не нахожу в себе силы даже посмотреть на тебя. я не чувствую отвращения; не чувствую гнева и злости; я не ненавижу тебя - но я боюсь. боюсь, потому что ты не умеешь контролировать себя; потому что я не знаю тебя настоящего; потому что я не знаю, что будет, если я не попытаюсь тебя остановить. я не позволяю тебе приблизиться; разворачиваюсь почти моментально и выбегаю из твоей спальни: дышать становится все тяжелее и тяжелее, в особенности когда понимаю, что ты не последовал за мной. в тот вечер, я впервые осознала, насколько мне страшно: я боюсь не только тебя, арес. в тот вечер, я поняла, что главным моим страхом стали мои же чувства к тебе. если любовь пугает настолько - разве стоит это чувство того, чтобы за него боролись? и если любить тебя так болезненно, тогда прости, - я не хочу этой любви.

a n d   n o t   t o   c a u s e   a   p a n i c
but I’m needing your love
a n d   i   c a n ’ t   h e l p   b u t   f e e l   a   w a y   w h e n   y o u ’ r e   a w a y

[indent] ты, арес - моя единственная признанная вслух слабость. люди привыкли ассоциировать меня с беспомощностью и хрупкостью; видели во мне отголоски женственности и жизни, в которой нет места для проявления силы и стойкости, а я так хотела равняться с другими богами. быть мудрой; быть храброй и величественной и я умело прикрывала; прятала все свои изъяны; лицемерила и врала; язвила, каждый раз на трепетное «не бойся», плевалась и скалила зубы в ответном: «я ничего не боюсь». как оказалось, в любви намного больше жестокости и бездушия, чем в любой распаянной ненависти; в ней так много бессердечия и черствости, что я ими давилась, попутно шлифуя собственную душу до того идеала, который в искаженной действительности стал настоящим недостатком. по какой-то причине, я всегда злилась, когда афина говорила, а персефона ей вторила о том, что глупее чувства не сыскать во всей бескрайности эмоционального диапазона; я искала оправдания тем, кто искалечил чужие сердца во имя собственной любви и всегда, боже, всегда твердила что настоящая любовь не способна причинить боль. так часто повторяла - что поверила; раз за разом убеждала всех вокруг - и сама уверовала, что знаю что-либо о любви, когда на деле, не знаю ничего. все на олимпе понимали, что ты был истиной причиной по которой я покинула гефеста и я не отрицала. я знала что ты делаешь меня уязвимой; знала, что ты - мое слабое место и принимала это. твою жажду крови я утоляла своей неизрасходованной лаской и заботой; душный запах зачерствевшей земли, пропитанной насквозь слезами, я рассеивала своими прикосновениями; твои порывы неистовой злости я усмиряла шепотом и я правда думала что справлюсь. вокруг тебя никогда не ворковали музы и нимфы; от тебя держались подальше не только герои, знающие что ты не будешь сдерживать себя и твои угрозы, в любую минуту могут стать реальностью; тебя сторонились даже боги, а я пропала. пропала в тебе до безумства: такого глупого и детского. до тебя, любые чувства были лишь блеклой и тусклой эпиграммой на тот шквал эмоций, которые порождал во мне ты. в тот вечер я сбежала от тебя в первый раз, ведомая страхом перед тобой; ты хотел поговорить, а я упорно игнорировала и ускользала от сути - ты хотел знать что происходит между нами; говорил о своих чувствах и стоило мне только выскользнуть из под твоего напористого взгляда - ты прижимал к стене; загонял как беспомощного зверя в ловушку и смотрел в глаза, не позволяя даже отвернуться. это не дефект, это то, из чего ты состоишь: ты всегда добиваешься своего и если потребуется применить грубую силу, ты не отступишь; не отступал даже передо мной, цепляя за запястье и вынуждая говорить с тобой. только вот нам не о чем было говорить и я не знала чего ты ждал.
[indent] « — в чем проблема, афродита? » — шипишь почти на полу выдохе, потирая пальцами переносицу и преграждая мне путь своими массивными руками. ты злишься, потому что я силюсь даже посмотреть на тебя, заранее зная что твой взгляд - не принадлежит тебе; твой голос, надломленный озлобленностью, звучит иначе и почти надламывается, только не от волнения, а от гнева, который тебя переполняет.
[indent] « — скажи что ты меня не любишь и я не буду больше лезть к тебе. » — к горлу подступает ком или это тошнота, от того, насколько бьющийся орган внутри меня, кажется чужим; не принадлежащим мне. и ты знал, ты, клянусь всеми богами, знал - что я не смогу это сказать, поэтому в твоем голосе читалась невыносимая самоуверенность. ты знал, ровно также как знали и все: во имя любви к тебе, я отказалась от всего. лишила себя того, с кем, думала, проведу целую вечность; оттолкнула единственного, кто даже заглянув в гниль моей, совсем не цветущей, души - не отвернулся. мое молчание было слишком длительным: слишком долгим и, по всей видимости, мучительным для тебя - ты нависаешь почти что над моим ухом и жалостливо, но также требовательно проговариваешь, чуть ли не по слогам: « — не молчи. » — прежде чем отпустить руки и отступить.
[indent] « — я боюсь тебя, арес. » — голос дрожит так сильно, как никогда до этого; звучит так, словно вырываю из себя правду не я, а за меня действует кто-то другой; незнакомый и противоестественный для нас с тобой. это было последнее, что я тебе сказала, хотя следовало сказать другое: я боюсь того, что чувствую к тебе; я боюсь того, как сильно я тебя люблю; я боюсь прожить хотя бы один день своей жизни поодаль от тебя и даже зевс не знает о том, как сильно я боюсь потерять тебя.

f i v e   m o n t h s   a g o
[indent] гравий на подъездной дорожке шуршит под колесами автомобиля который подъезжает. гефест сообщил о своем приезде еще на прошлой неделе; сказал, что у него дела в европе, после которых он приедет ко мне на несколько дней, поэтому я выхожу на небольшую веранду еще до того, как машина припаркуется. торопливо спускаюсь и подлавливаю его ровно в тот момент, когда он выходит из автомобиля и чуть ли не падаю в его объятья, прижимаясь к нему крепко всем телом и позволяю ему уткнуться носом в мои волосы. — я так рада тебя видеть. — с моего лица не спадает улыбка, даже когда он вынужденно отталкивает меня и я отхожу в сторону, позволяя ему, наконец-то, закрыть дверь машины и обойти ее, открывая багажник чтобы достать оттуда свои вещи и несколько пакетов с покупками. в последнее время, я трепетно жду каждый новый визит гефеста. со стечением лет, как оказалось, становится предельно сложно справляться с тем одиночеством, на которое я сама себя обрекла. когда аполлон и артемида покинули олимп, неизбежность надвигающегося конца больше не была под сомнением; неминуемость его провидений уселась праведно в подкорке мозга и было безумно сложно поверить в то, что мы сумеем хоть как-нибудь изменить ход событий. решение уйти следом казалось самым правильным: я трусила, искренне верила в то, что если уйду, будет проще разобраться в самой себе и почему-то решила, что это поможет искоренить все, что ты пробудил и породил внутри меня. я позволила себе быть слабой только тогда, не скрывая слезы ни перед зевсом, который расчетливо и заботливо пытался отговорить; просил повременить с поспешным решением; ни перед герой, которая прижимала к себе так крепко, как только могла, обещая что все будет хорошо; ни когда уходила, не сообщив никому ни о своем уходе - ни о причине - ни о том, где можно будет меня найти. падение олимпа последовало именно так, как и было предрешено судьбами и звездами; именно так, как все было описано в видениях аполлона и каждый из богов, спустился на землю, пытаясь спастись. все они, не отходили от верховного бога: лишь редкими исключениями, кто-то разбредался по миру, но большая часть олимпийцев, всегда клубилась в одном городе. я же, намеренно избегала эти места; всегда пряталась по противоположным углам - лишь бы ты не отыскал; лишь бы не нашел. гефест навещал меня регулярно; он был в курсе всех моих перемещений и помогал переезжать, когда приходило время сменить город или страну. в наших отношениях не осталось ничего от того, на чем удерживался, когда-то давно, наш брак: но вместо этого, он стал для меня другом; он поддерживал и неизменно заботился, не позволяя мне потерять себя; не позволяя мне сойти с ума в той отрешенности, которой я себя наказала за масштабы той боли, которую, неосознанно, причинила тебе. ты нуждался во мне; нуждался в моей поддержке и любви, а я, в отместку, отказалась от груза ответственности; отказалась от тебя. я подрываюсь с места; отнекиваюсь от его слов и не слушаю, когда он говорит что справится со всем сам: я хватаю пакеты и помогаю ему занести все это в дом, пока он увлечен рассказами о том, что произошло в нью-йорке за все то время, что мы не общались. гефест стал моей единственной красной нитью, которая соединяла меня с другими богами: он говорил о всех решениях зевса, зная, что ни на один ужин я не прилечу; рассказывал о том, как поживает гера; говорил об аиде, афине, посейдоне и остальных богах, каждый раз, намеренно игнорируя одно лишь только имя - твое. разговоры с ним, не позволяли чувствовать себя отдаленной; я будто бы жила с ними рядом, зная в деталях обо всем, что происходит в их жизнях, только вот это не имело никакого значения, потому что по ночам спалось плохо; острым лезвием беспокойство разрезало даже легкие, потроша меня изнутри: ты был единственным, за кого я переживала по-настоящему и был единственным, о котором я не знала, ровным счетом ничего. я не имела ни малейшего понятия жив ли ты - сердце пропускало, невольно, целую дюжину ударов от одной только этой мысли, умеренное ответной: если бы тебя не стало, это не скрыли бы от меня. я понимала мотивы гефеста: он хотел помочь; не хотел зацикливать на тебе внимание и хотел и сам, удержать от тебя подальше, поэтому не злилась; не доставала вопросами и не вынуждала его говорить больше чем то, что он рассказывал по собственной воле. он оставляет сумку в прихожей и рефлекторно морщится, прижимаясь рукой к стене: он привык к хромоте, но нога, даже спустя столько лет, дает знать о недуге ноющей болью после длительных нагрузок: он упрямо мотал головой и сам садился за руль, пусть это всегда и заканчивалось очередным приступом рези. я заботливо хватаю его за руку; подношу ладонь к губам и мягко касаюсь ее, заставляя его расслабиться. случившееся с ним, стало его главным кошмаром: он стал непоколебимым и неприступным; злился, когда кто-то проявлял к нему сочувствие и отказывался от помощи, даже когда нуждался в ней, но со мной, он тает предельно быстро и позволяет мне помочь, сопровождая его на небольшую летнюю кухню на заднем дворе. в воздухе витает весенняя прохлада; итальянское солнце греет без устали и лучи проскальзывают через кроны высоких деревьев. приглушенный запах мирты и еще не распустившихся бутонов роз, проскальзывает внутрь и я расслабленно откидываю голову назад. дышу полной грудью и чувствую спокойствие; умиротворение, оседающее внутри. я замираю так на несколько долгих минут, после чего возвращаю все свое внимание на моего собеседника. мы ужинали там же - плюсы долгой жизни наедине с самой собой, это огромное количество свободного времени и в кулинарии я нашла свое маленькое пристанище, влюбляясь не только в италию; не только в культуру этой страны и в ее язык, но еще и в местные блюда. я допиваю остатки вина - кажется, какое-то коллекционное; кажется, привезенное сюда дионисом во время его прошлого визита, - откладываю бокал на длинной ножке в сторону и откидываюсь на спинку деревянного стула. — послушай, афродита, — лицо гефеста резко обретает серьезность; он сводит брови на переносице и ловит мой взгляд в плен своего, наклоняясь вперед: — не думаешь что пора вернуться? — я выпрямляюсь резко; хмурюсь и чувствую, как растерянность снова перетягивает все узды контроля и окутывает собой весь мой разум. я мягко мотаю головой; не понимаю - не хочу понимать что он имеет ввиду. — прошло уже так много времени и все будут рады если ты, — он мешкает, словно и сам до конца не уверен в том, что предлагает, — если перестанешь прятаться. — я не отвечаю; встаю и начинаю торопливо собирать посуду со стола, лишь бы занять руки хоть чем-нибудь; дотягиваюсь до бутылки, в которой осталось совсем немного и опустошаю ее, выливая все в свой бокал, чтобы жадно отпить в следующее же мгновение. легкая усмешка вырисовывается на моем лице и я отдаляюсь, словно дистанция между нами обережет - меня и мои чувства, от которых не избавилась, потому что не хочу и сама их отпускать. я закидываю тарелки в посудомоечную машину и разворачиваюсь к нему всем телом, спиной упираясь о каменную столешницу и чувствуя, как остро она впивается в поясницу через тонкую ткань короткого платья: — я правда не понимаю зачем ты продолжаешь это делать. — за его спокойным голосом я улавливаю нотки озадаченности - так уж вышло, я слишком давно знаю гефеста и он едва ли может скрыть от меня хотя бы малейшие перемены в его состоянии. — ты знаешь почему. — выходит слишком резко - надеюсь, не слишком грубо, и я поджимаю губы. мои слова преследуются громогласной тишиной повисшей в воздухе: он следит за мной почти не моргая; я буквально ощущаю как он подбирает свои дальнейшие слова; боится подорваться на минном поле, если скажет хотя бы одно слово, которое будет в противовес тому, что я хочу слышать и что позволю ему произнести вслух. как иронично - бог огня, умело усмиряет собственное пламя; медленно и плавно откидывается на спинку и лишь грустно усмехается, мотая головой будто бы в неверии; словно отвергая незыблемую правду: — не говори мне что ты все еще, — и он знает что отрицать его догадки я не стану; знает, что его слова - та самая истина, от которой укрываюсь на протяжении веков; знает что прав, поэтому устало закрывает лицо ладонями; растирает, после чего, опираясь рукой о стол, грузно встает. я не дергаюсь с места; не позволяю себе подойти ближе, смотрю на него издалека и скрещиваю руки на груди, пальцами до боли впиваясь в собственные предплечья. — он недостоин твоей любви, афродита. — он говорит устало; вздыхает тяжело и мотает головой, сожалея о том, что завел этот разговор. я не злюсь; не собираюсь его винить ни в чем и говорю это мягким жестом, когда подхожу ближе и прижимаюсь, снова, к его груди, на этот раз лишь на секунду, прежде чем отстраниться, и обхватив себя руками медленно направиться в сторону дома. гефест не редкий мой гость: он прекрасно знает где в этом доме обустроена его спальня; знает где находятся все нужные ему комнаты и он уже большой мальчик, справится со всем без моей бесконечной заботы. я останавливаюсь в дверном проеме, поворачиваюсь к нему, но не могу смотреть в глаза, поэтому отпускаю голову; глазами упираюсь в пол и рассматриваю свои ноги, прежде чем проговорю предельно тихо: — это я недостойна его любви. и твоей никогда не была достойна, гефест. — я оставляю за собой лишь обломки того, что когда-то было живым; я терзаю и травлю все то, что возложено мне в слепом обожании; я не стою того тепла, которым меня одаривают и с каждым днем, я лишь сильнее в этом убеждаюсь. я так хотела убежать от тебя; так хотела спрятаться, но знаешь в чем правда? чем сильнее я отдаляюсь; чем дальше пытаюсь ускользнуть - тем ближе ты стоишь ко мне; тем глубже ты ворошишь мою душу; чем сильнее я хочу тебя разлюбить, тем больше чувств, ты прячешь в моей грудной клетке. и я оберегаю каждое из них; и я, так трепетно, оберегаю тебя.

Might go to war with Heaven
' c a u s e   i   d o n ' t   k n o w   w h a t   e l s e   i ' d   d o
i f   i   w a s   a w a y   f r o m   y o u ,   s o   l o n g
n o w
[indent] в салоне такси предельно душно: не спасает от жары ни кондиционер, работающий, кажется, на износ; ни совсем тоненькое, ситцевое платье и совсем на мгновение я сожалею о том, что не решила провести сегодняшний день где-то на побережье - морской бриз и солоноватые брызги, унесенные ветром, наверняка стали бы спасением от летнего зноя. к счастью, из центра палермо и до моего дома мы добираемся быстро; машина аккуратно паркуется вдоль тротуара, прямиком напротив дома и я выуживаю из сумочки нужную мне купюру, прежде чем приветливо улыбнувшись, выйти из салона. знаешь, я так часто думала о том, что ты меня найдешь: не единожды представляла этот момент; хотела, чтобы ты переступил через порог моего очередного дома. я так надеялась, пусть и пыталась отделаться от этой мысли, что мы столкнемся совершенно случайно в каком-то городе, на перепутье узких улочек - так ведь работают нити судьбы, правда? наши жизни сплетены воедино, иначе откуда эта привязанность? я представляла сотню раз, момент нашего воссоединения и каждый раз, сталкивались о глухие затворки реальности, потому что ничего не происходило. в толпе не было твоего силуэта; прядки твоих рыжих волос не блестели под солнцем где-то вдалеке и твои губы не расплывались в улыбке, стоит только твоим глазам зацепиться за желанный облик вдали. в конечном итоге, я перестала верить в глупость своих иллюзий: и знаешь что хуже всего? в какой-то момент, я вдруг словила себя на самой пугающей мысли - что если я никогда тебя больше не увижу? поверить в то, что ты сейчас передо мной - безумно сложно. пальцы крепко сжимают ключи; с губ слетает, едва уловимо, твое имя и я чувствую, как в груди что-то скоро разорвется на лоскуты, от того, насколько сердце бешено бьется. ты почти не изменился, пусть и прошло так много лет: все те же чувственные губы; те же глаза, которые блестят стоит столкнуться с моими собственными; та же улыбка, которая медленно вырисовывается на твоем лице. я думала, что стало легче; думала, что такое количество лет, способно испепелить все что угодно, но стоит мне только увидеть тебя - как же сложно в это поверить, - и я теряюсь; не могу сдвинуться с места и сказать тоже ничего не могу, по той простой причине что не знаю. не знаю как реагировать на твое спонтанное появление; не знаю что говорить, спустя тысячи лет разлуки. я бы сказала, что дело в удивлении; дело в неожиданности сложившегося положения, но ты ведь всегда именно так на меня и действовал: я становилась предельно слабой; я позволяла тебе пьянить собой мой разум и поддавалась тебе, робея и тая в твоих руках и под твоими настойчивыми прикосновениями. ты подходишь осторожно; боишься спугнуть; касаешься оголенных предплечий и я чувствую, что каждое твое прикосновение, тонкими струйками электричества пронизывает все мое тело. ты ведешь ладонями вниз: нежно, мягко и осторожно; тепло оглаживаешь мою кожу и останавливаешься лишь когда достигаешь ладоней, заранее высвободив мои руки для собственного удобства. ты сжимаешь мои ладони в своих и я забываю как дышать; не нуждаюсь ни в воздухе, ни в чем-либо другом: вокруг твоих прикосновений выстроена вся моя экзистенция и твое прерывистое, тяжелое дыхание отзеркаливается мною, потому что больше ничего не имеет значения, кроме наших сплетенных пальцев. совсем ненадолго: ты расправляешь мою ладонь; пытаешься расслабить и успокоить, оглаживая пальцами линии и как только мои плечи расслабленно отпускаются, ты целуешь. губами прижимаешься к моим и я не замечаю, как первозданная паника растворяется буквально за несколько секунд. ты целуешь коротко и нежно; предельно осторожно, без надрывистых, напористых и резких движений; облизываешь мои губы, пробуя на вкус, после чего отстраняешься, скользя языком по собственным и задевая, от этой тесной близости, и мои. я не замечаю, как невольно, тянусь в ответ, когда ты повторяешь свой поцелуй: больше не осторожничаешь, нащупав почву и определив безопасность своих намерений; ты становишься более решительным и требовательным; сминаешь мои губы поочередно; прикусываешь осторожно и твои руки, сомкнутые вокруг меня, удерживают меня от слабости в коленках, которая резко подбивает. они скользят выше; пальцы вплетаются в волосы, касаются щеки и ласково оглаживают гладкую кожу, а я теряюсь; тону полностью в тебе и твоих прикосновениях; послушно размыкаю губы и отвечаю на твой поцелуй, но ты не позволяешь мне перетянуть контроль, а я и не настаиваю. разрешая тебе скользнуть языком внутрь; коснуться моего; задеть совсем легко и каждое твое действие, вынуждает меня желать большего; жаром теплится посреди груди и я не замечаю, как тянусь снова к тебе, когда ты окончательно отрываешься от меня. дышать предельно тяжело; я носом утыкаюсь в твой и губами невесомо касаюсь твоих, пока ты пытаешься отдышаться и я даже воздухом готова сейчас делиться, лишь бы больше не терять тебя. ты все еще дышишь неровно; все еще прижимаешь меня плотно к себе, когда задаешь такой глупый; такой неуместный вопрос, который не сразу доходит до меня, но на который лишь отрицательно мотаю головой, потому что не хочу прерывать череду прикосновений. я так скучала; так изголодалась по тебе; так нуждалась в тебе, если бы ты только знал, поэтому позволяю тебе все; позволяю твоим рукам скользить вдоль талии и выше и ниже; позволяю тебе быть в никчемных миллиметрах от моего лица и я так жалко, прикрыв глаза, прошу о большем, но ты действуешь по собственной схеме даже здесь; утыкаешься лбом о мой собственный и мы замираем. я закрываю глаза; вдыхаю твой запах; довольствуюсь твоими ладонями на моих щеках и не сдерживаю улыбку. нам потребовалось несколько минут для того, чтобы прийти в норму, после чего ты отодвигаешься окончательно; возвращаешь мне ключи и удерживаешь пакет, принимая негласное приглашение войти. ты следуешь за мной тенью; не отстаешь ни на шаг и стоит нам только оказаться внутри - ты не даешь даже опомниться, прежде чем прислонить меня спиной к стене; ты упираешься ладонями по обе стороны от меня; нависаешь сверху - будто бы не было никакой осторожности в твоих действиях мгновениями ранее; словно не было никакой нежности и на этот раз, сердце пропускает несколько ударов не из желания полностью принадлежать тебе - оно замирает, парализованное все тем же страхом, который отзывается твоим именем. ты говоришь - говоришь - говоришь; задаешь один вопрос за другим, почти все шепотом; почти все, в незначительном расстоянии от моего уха и твой тихий голос пробирает до костей. до дрожи в фалангах и до безумия в отрешенном подсознании. не нахожу в себе силы ответить на что-либо: ты сыпешь вопросами; мешаешь их с упреками и я слабею; чувствую как ломота пронизывает меня насквозь, когда ощущаю в твоем голосе отчетливо уловимое отчаяние. ты изменился: моментально берешь себя в руки; больше не смотришь на меня снизу вверх и отходишь на несколько шагов, позволяя дышать полной грудью; прячешь руки в карманах штанов и мой еле слышимый вздох прерван твоими последними словами - прямым попаданием по моему собственному сердцу. как часто ты думал о том, почему я сбежала? как часто винил себя в этом и скажи, как часто упрекал меня? я смотрю на тебя молча; не проронив ни слова и я ощущаю, как это злит тебя, но я не знаю что следует говорить, поэтому отталкиваюсь от стены; под твоим чутким взором избавляюсь от обуви; откидываю сумочку на невысокую банкетку у входа; поднимаю с пола пакет и семеню в сторону кухни, зная что ты последуешь за мной. — как ты меня нашел? — голос почти не дрожит - вероятно, потому что я не смотрю на тебя, пока проскальзываю внутрь; оставляю продукты на маленьком островке посередине - разберусь с ними позже; после чего направляюсь в сторону широкого окна, чтобы распахнуть, впуская свежий воздух внутрь. — скажи я тебе о том, что хочу покинуть олимп - ты не отпустил бы, арес. — и ты это знаешь; ты не позволил бы и я погрязла бы в тебе еще сильнее. я поворачиваюсь к тебе; говорю предельно спокойно и размеренно, а ты делаешь несколько шагов на встречу. пытаешься - я уверена, что неосознанно, - снова оказаться ближе и я понимаю, что своим стремлением отдалиться, я лишь подпитывая ядом твои мысли; укрепляю веру в твои слова и упрекаю себя в то же мгновение за это. я поправляю тонкую лямку сарафана, которая непослушно сползла вниз, после чего неуверенно подхожу ближе, останавливаюсь прямиком напротив тебя: — думаешь я этого хотела? — проговариваю на грани какого-то отчаяния; глазами слежу за тобой и даже моргнуть боюсь, словно ты какой-то мираж; наваждение, которое развеется стоит только разуму протрезветь. я отрицательно мотаю головой, отвечая на собственный вопрос; моя ладонь настойчиво накрывает твое лицо, все в тех же попытках успокоить; укротить; заставить тебя смотреть прямиком в мои глаза, потому что хочу чтобы ты не просто слушал - хочу, чтобы ты услышал; хочу, чтобы ты понял что наша разлука это вынужденная мера. большим пальцем оглаживаю твою щеку и я чувствую как ты расслабляешься; успокаиваешься и больше не смотришь на меня с прикрытой злостью. — гефест никогда о тебе не говорил. не упоминал даже мельком и я не знала где ты и в порядке ли ты, — а я так старательно отрицала свою привязанность к тебе, что не позволила бы себе даже упомянуть твое имя вслух, будто верила в материальность собственных мыслей, — ты и представить себе не можешь, как часто я хотела уехать отсюда, вернуться туда, где меня будут рады видеть, — но каждый раз что-то останавливало. каждый раз, это был твой образ и каждый раз, это мое израненное, кровоточащее и слепое обожание, выдранное тобой из груди и вверенное мне прямо в руки, как самую ценную ношу, которую я не смею выбросить за ненадобностью. — я никого и никогда не любила так, как люблю тебя, арес. — голос предательски дрожит и я отрываю руку; пытаюсь отстраниться, но теперь уже ты не позволяешь; цепляешь запястье и переплетаешь пальцы, лишь бы не прерывать ненавязчивые и невесомые касания. — и мне безумно страшно. до сих пор. — я морщусь и отпускаю глаза, когда в голову врезаются слова диониса: он выпалил их случайно; не хотел задевать и торкать там, где больнее всего, но именно это он и сделал своим резким: «ты и сама ни черта не знаешь о любви». что если то, что я чувствую, не любовь? что если страх - предупредительный знак бежать подальше и я его послушала? — что если мы зайдем слишком далеко и контроль потеряешь не только ты? — я не замечаю, как свой последний «что если» проговариваю вслух; тихо, на грани слышимости, ответом на твой немой вопрос отчего мне страшно на самом деле? ты сдавливаешь мои пальцы немного сильнее; это заставляет передернуть плечами и снова посмотреть на тебя: тебе не нравится то, что я говорю и мне жаль, — мне так жаль, что ты не смог полюбить кого-то другого. — мне так жаль, что ты погряз в чувствах ко мне; мне жаль, что в них ты тонешь и ими давишься - поверь, этого, я тоже, никогда не желала. — больше всего на свете, я не хочу чтобы ты уходил, арес, — не после стольких лет разлуки; не обрекая меня на то, что я снова потеряю тебя, едва успев обрести. я пытаюсь наскрести по крупицам как можно больше уверенности изнутри самой себя, но даже этого недостаточно; но даже так я не могу сказать что-то еще, пусть мое признание и звучало иначе в моей голове; пусть мне и хотелось сказать: больше всего на свете, я не хочу чтобы ты уходил, арес, но это именно то, что тебе стоит сделать. потому что страх никуда не делся; моя любовь никуда не делась. я ни черта о ней не знаю, но я уверена в том, что не так она должна ощущаться; не такая она на вкус и не так она пахнет; я уверена в том, что она не должна причинять столько боли. ни мне, ни тебе. я не этого хотела, арес. я хотела оберечь. хотела защитить. хотела спасти тебя от того, над чем, безошибочно, потеряла контроль сама. я хотела освободить тебя от этих чувств, но во мне не хватит сил и смелости для того, чтобы собственноручно вырвать их из тебя. я и без того, разбила твое сердце на самые мелкие кусочки: боюсь что во второй раз, мы не сможем собрать его воедино. боюсь что именно сегодня, потеряю тебя окончательно, поэтому говорю, прикрывая глаза и мягко отпуская голову: — я так истосковалась по тебе. — единственная правда, которую не пытаюсь отрицать; единственное, что имеет хоть какое-то значение; единственное, в чем не боюсь тебе признаться.