y o u r   s i l e n c e   i s   l i k e   a   l o a d e d   g u n

that shot me        }
i n   t h e   b a c k   o f   t h e   h e a d

o n e   y e a r   a g o
[indent] «неужели ты будешь настолько жесток, что взвалишь на нее эту ношу?»
[indent] мелодичный; мягкий и успокаивающий голос афродиты, в тот вечер звучал совершенно иначе: чуждо; тревожно и холодно до дрожи, которая пробирала изнутри. ее слова въелись в подкорку мозга; вцепились, ядовито просачиваясь в самое нутро воспаленного подсознания и подкармливая нездоровый эгоизм новыми дозами противоядия, только вот - как тщетно, меня уже не спасти от своекорыстия и тщеславия, вокруг которых заново сплелась вся суть моей экзистенции. ее слова повторяли лихорадочный ритм моего заходящегося сердца: я и подумать не мог, что способен, каждой клеточкой этого слабого тела, чувствовать что-то столь сильное, что выжирало бы меня и мою истлевшую душу без остатка. граненная каемка моей собственной правды, в которую верил так неистово и от которой не позволил бы себе оттолкнуться, так отточено и так выверенно стирала границы, отдаляя от истины, которая не разбила бы твое сердце; которая не сломала бы тебя, вынуждая становиться свидетелем хруста твоих костей, до изнемогающей боли, что воспалилась где-то в области грудной клетки; той истины, которая не позволила бы мне зайти так далеко; которая не позволила бы тлетворному желанию, подминать под себя мою волю и пьянить мой рассудок: так похоже на мою настоящую сущность, которую я скрывал - стирал - изрисовывал по новой, теряясь в этом вранье; в этом спектакле разыгранном перед смертными и по итогу, на одно только мгновение, я вынудил самого себя, смотреть на свое собственное отражение другими глазами. только вот, внутри я все еще подкармливаю себя вседозволенностью; тайком бросаю взгляды на клокочущее пламя из отступающих правил и нарушенных запретов; раскрепощенного желания и экзальтации всех эмоций; тот самый огонек, подпитанный удовольствием, раскованной эйфорией, что вынуждала закатывать глаза в приглушенных стонах и ощущать каждым сантиметром разгоряченной кожи, как по набухшим венам, наравне с пряным вином и алой, бурлящей кровью, течет возбуждение, вынуждающее опрокинуть голову назад, полностью опустошая самого себя. вот из чего состояла моя жизнь раньше: бессмертие тела обрамленное бессмертием души; наслаждение, дрожью проскальзывающее вдоль позвонков и до самых фаланг, сомкнутых в цепкой хватке вокруг разгоряченных тел; иллюзия опьянения, чуждое мне ощущение, но которое я выдумал и сымитировал, так рьяно стараясь почувствовать хотя бы отблеск тех сильных эмоций, в которые люди пускаются с головой и в которых, как иронично, по-настоящему чувствуют себя живыми. олимп наскучил предельно быстро: чопорная роскошь; сковывающая запястья, власть; умеренная жизнь, сотканная из притворства бога перед лицом других богов. вранье, которыми каждый приправлял друг друга: примерные семьянины, разменивающие эфемерные ценности на ночь в объятьях молодых нимф, которые не нуждаются ни в обещаниях, ни я в обязательствах; разломанные собственной любовью и тонущие в пролитой крови, храбрящиеся, слепо не замечая на какие грани их толкает собственный страх; раздробленные и скитающиеся судьбы, очерствевшие под напором сотни лет мести и нескончаемая слабость, которая нитью вплетается в каждое сердце: все они разбиты; все они неизлечимы в своей смертельной болезни. олимп всегда был моим домом и мне это нравилось: нравилась эта игра в божков и вершителей судеб; нравилась вседозволенность и нравилась эта бесконечная свобода; нравилось до безумия, когда с уст людей слетало мое имя, воспевая и восхваляя мой либерализм и ветренное легкомысленное, во имя той жизни, в которой есть место лишь тотальному удовлетворению и веселью и все это, в обмен на маленькую помощь в виноделии; на плодовитую землю и вдохновение в примитивных театральных представлениях. воспринимать всерьез младшего из олимпийцев никто не собирался, но это играло мне на руку; это высвобождало меня из каких-то надуманных ограничений и позволяло мне всегда делать то, что принесет как можно больше удовлетворения. когда компания богов и миловидных менад докучала, я не кичился и спускался на землю; не воротил нос перед красивыми гречанками и молодыми девушками, которые краснели от любого проявления внимания, только вот со временем, менялось многое и это многое, меняло и нас самих. мой свободолюбивый и беззаботный нрав становился причиной, по которой верховные боги не считались с моим мнением; дорога была закрыта для меня и в тот самый, совет богов, где принимались самые важные решения - обычно, всегда зевсом, которого поддерживали все остальные без промедления. я искал и находил свое место там, где было громче всего; где на мою эмоциональность, отвечали гулким смехом; где моя улыбка не спадала с лица, пока я опустошал один бочонок вина за другим, разбавляя все это бесконечной болтовней и ребяческой навязчивостью, за которыми скрывал тотальное моральное опустошение. этого не было во мне изначально: оно образовалось постепенно; медленно и неторопливо, пока наивность угасала, а мое стремление быть центральной точкой каждого мероприятия, стало лишь защитной реакцией. я не сумел сблизиться практически ни с кем из богов, даже если, старался поддерживать теплые отношения со всеми; не отказывал в помощи и соглашался на любую услугу, предельно быстро забывая о непогашенном должке. исключением был аид: никогда не смотрящий на меня свысока и видящий во мне бога, вровень самому себе. изначально, моя компания, навязанная ему, мною же, докучала, но он оттаял достаточно быстро, широко улыбаясь и становясь намного разговорчивее обычного рядом со мной и я решил, что именно так, кажется, и проявляется настоящая дружба. он не отрекался; не видел во мне сумасбродного и безрассудного божка, которым я казался в глазах многих. слишком заносчивый; предельно чванливый и до одури беспечный - разве не так обо мне отзывался сам зевс? слишком своевольный - когда дергаюсь с места, удержанный крепкой хваткой ареса на своем плече, готовый оспорить непреклонное и несправедливое решение громовержца, ссылающего собственного брата в царство мертвых, зная, что никто не смеет ему перечить; слишком самонадеянный и самоуверенный - вечно лазающий на рожон, стараясь быть в самом эпицентре этой жизни, которая для меня, замерла на одном месте; слишком шумный, потому что только всеобщее внимание и нескончаемый поток событий, способны были заткнуть во мне бесконечный наплыв чреватых и саморазрушительных мыслей; слишком циничный и развязный - во мне, как оказалось, всего было слишком много, не удивительно что и жестокости оказалось вдоволь. резкое и истошное падение олимпа не испугало меня: впереди нас ждала не худшая перспектива. я был готов к жизни среди людей, потому что с годами, я все чаще спускался на землю, коротая там дни и целые недели, откладывая до последнего возвращение домой. среди людей я не ощущал так болезненно это одиночество, которое утомляло; которое дробило меня изнутри и которое я всячески пытался затмить, суя свой нос везде, куда только дотянусь. я ведь так и не нашел свое место среди богов: пусть меня и боготворили, но даже на земле, мое имя было чрезмерно далеко от благородства, которыми светились изнутри остальные; я околачивался вокруг да около - иногда спускался к аиду, и я не знаю кто из нас двоих нуждался в этом больше всего; периодически скрашивал свое время пустой болтовней, больше формальной, чем дружеской, с кем-то из богов постарше; цедил остатки вина с героями, едва получивших  бессмертие и незнающих как справляться с этим подарком судьбы; даже геба - первая дочь зевса и геры, стала мне куда лучшим другом, чем большая часть тех, которые воспринимаются людьми, моими братьями и сестрами. и я ничего не терял, покидая олимп окончательно: у меня не было власти, за которую я мог бы держаться со звериным рвением; у меня не было сковывающих привязанностей - и не смотря на это, на земле, я продолжал поддерживать связи с остальными; посещал все вечеринки и не пытался скрыться или спрятаться, попросту потому что у меня не было на то мотивов; у меня не было даже идиотского страха потерять кого-то, по той простой причине, что за сотни лет жизни, я так и не сумел ощутить в своей груди зарождающееся чувство любви. принимал за признаки чего-то большего, воспалившееся чувство мнимой симпатии; принимал инстинктивное желание за нечто душевное, все с той же непревзойденной легкостью разрывая все на корню. не удивительно, что оказавшись среди людей, мы с афродитой сумели сблизиться: покровительница любви, которая до одури боится собственных чувств и бог удовольствия, который не имеет ни малейшего понятия, почему сердце кровит и изнывает в незнании. как иронично, что стоило мне только обрести то, в чем я так нуждался на протяжении столетий, я отказался, заталкивая собственный эгоизм куда подальше и ссылаясь на возвышенные ценности: счастье - не мое; умиротворение - все также не мое, - и отпустил. а потом появилась ты, урсула, и прости меня, la mia dea, но я оказался слишком слаб перед тобой, чтобы отпустить. так что да, мой ответ был предельно лаконичным и простым: я действительно оказался настолько жестоким, что не сжалился над тобой. я оказался достаточно жестоким, чтобы начать нуждаться к тебе ежесекундно и я оказался слишком жестоким, когда корыстно делал все, лишь бы привязать тебя к себе; лишь бы не позволить ускользнуть. потому что без тебя, я больше не смогу; я не сумею и не справлюсь: неужели ты не видишь? и мне жаль, мне правда, жаль, что я был предельно жесток, когда предпочел уберечь собственное сердце, ценой тысячи осколков отлетающих из разбившегося твоего.

o n e   m o n t h   a g o
[indent] откупоренная бутылка коллекционного вина, отложенная давно на какой-то особенный случай, почти опустошена. особый случай так и не настал; пришел момент, когда стало чертовски наплевать на ее меланхолическую составляющую и на надуманную ценность. терпкий привкус теплится на кончике языка, но я не в состоянии оценить его в полной мере: опустошаю залпом последний бокал и морщусь, от осознания что даже алкоголь не помогает моему мозгу отключиться; что даже повышенный градус в крови, не затуманивает рассудок и не позволяет расслабиться, избавляя от натужного напряжения и от нескончаемого потока мыслей: каждая вторая - о тебе. на часах уже давно за полночь, но я сомневаюсь в том, что смогу уснуть. ровным счетом как не смог заснуть и вчерашней ночью. и одной ночью до этого. ворочался часами, не способный найти себе место; изредка отключался, только для того чтобы проснуться практически сразу же, истерзанный виной и таким черным; таким пугающим в своих масштабах, страхом. мы ведь даже не поговорили и это растянувшееся молчание между нами, становилось смертельным оружием, из-за которого все ранки беспечно кровили. я мог бы сказать, что виновато клубившееся чувство незнания или непонимания, только вот незадача - афродита даже не попыталась сокрыть следы своего маленького преступления, почему-то решив, будто бы знает что будет лучше для меня, и уж тем более для тебя. странное и такое раздражающее стремление лезть в чужие проблемы, когда на протяжении уже долгих лет, она никак не разберется со своими собственными. она прячется от ареса так искусно; избегает компании любых богов, не считая меня и гефеста, который периодически прилетает к ней и гостит в багерии, пытаясь то ли скрасить ее одиночество, то ли унять свою тоску по ней, оберегая и защищая, только вот оберегать нужно не афродиту. измотанная и забитая в угол своими страхами и слишком сильными чувствами - никто не удивлен, что она пропала в аресе, и он, в ответ, стал зависим от нее. она ничуть не уступает ему в жестокости и бессердечии: разница лишь в том, что он ломает внешние оболочки, ведомый жаждой крови; она ломает то, что внутри - только вот боли от этого, меньше не становится. она даже не смотрела на меня, перебирая старые фотографии и даже не дернулась, когда мой голос стал громче. поджала губы, пожала расправленными плечами, раз за разом повторяя лишь то, что рано или поздно, это бы случилось. я лишь оттягивал неизбежное, потому что чем крепче привязанность - тем болезненнее разрывать связи. ты не отвечала ни на звонки, ни на сообщения; одна галочка никак не дублировалась, оповещая о том, что ты их даже не прочитала; и мне не составило бы труда тебя найти, но я вдруг резко побоялся еще сильнее спугнуть. я думал заявиться к тебе домой - к счастью, в твоей квартире я был достаточно часто, чтобы даже с закрытыми глазами добраться туда без проблем; выждать тебя у двери или вломиться внутрь, вынуждая тебя выслушать меня и поговорить со мной: к счастью или к сожалению, использовать свои привилегии, ведь мне больше незачем скрываться, после того как вся правда всплыла. но что-то останавливало каждый раз, затормаживало желание сорваться с места и не позволить тебе вычеркнуть меня из своей жизни окончательно. не после того, как ты вселила в меня надежду на то, что с тобой, все будет иначе; что с тобой, все действительно получится. господи, урсула, я хотел сказать тебе правду и я бы сказал, когда настало бы подходящее, для этого, время и когда я почувствовал бы твою готовность; я не единожды даже думал о том, что готов и к чертовому зевсу пойти, вымаливая для тебя бессмертие: только вот незадача, наше общее будущее, выдумал для нас именно я; то будущее, которому не суждено было сбыться. я откладываю пустой бокал в сторону; облизываю губы и закрываю крышку ноутбука, откидываясь на спинку кресла. запускаю пальцы в волосы, устало прикрывая глаза; провожу вниз, оттягивая отросшие пряди и останавливаясь где-то в области шеи, пытаясь заставить себя расслабиться, но ничего не помогает. бросаю озадаченные взгляды на погасший экран телефона каждые несколько минут, в надежде получить хоть одно уведомление от тебя: тщетно, но я, отчего-то, не перестаю это делать. хватает мозгов не написывать тебе так часто, как раньше, зато проверяю долбанный чат с завидной регулярностью, сверяясь с тем, когда ты в последний раз была онлайн и убеждаясь в том, что ты намеренно игнорируешь. упрекать не могу: даже ты, не ненавидишь меня так сильно, как это делаю я. мои попытки отвлечь себя работой были изначально обречены на провал: на рабочей почте десяток непрочитанных писем, которые требуют ответа, но я не способен набрать ни одного связного сообщения, ни для того, чтобы наладить пути для новых точек экспорта; ни для того, чтобы заключить сотрудничество с более маленькими винодельнями из небольших итальянских провинций, у которых можно скупать вино и перепродавать его в европе под собственным брендом и за двойную цену. облокачиваюсь о деревянный стол, зарываюсь лицом в ладонях и устало растираю глаза и переносицу, словно это поможет разобрать все по полочкам в собственной голове. встаю и хватаю бутылку со стола; прислоняюсь губами к горлышку, пытаясь отпить остатки осевшего на дне, вина; после чего направляюсь в спальню, обходя просторные коридоры виллы: слишком большой и объемистой для меня одного. раскрываю окна, позволяя свежему, ночному воздуху пробраться в комнату; ветер обдувает плотные шторы, освежая и отчасти, расслабляя: каждая мышца тела устало откликается онемением, пока я расстегиваю пуговицы рубашки, стягиваю ее с себя и заменяю на широкую футболку. невольно дергаюсь, когда телефон вибрирует уведомлением: ни на что не надеюсь, и оказываюсь прав. оповещение об очередных поставках интересуют меня меньше всего, поэтому я смахиваю одно уведомление за другим, до тех пор, пока на экране не появится уже обыденное «новых оповещений нет». автоматически открываю мессенджер: чат с тобой закреплен в самом верху и сразу бросается в глаза то, что ты онлайн; то, что ты прочитала мои сообщения. сажусь на край кровати; лихорадочно открываю его и сижу несколько минут, выжидая когда ты ответишь, но текст «онлайн» не превращается в «пишет сообщение». я мешкаю всего секунду; не боюсь показаться жалким и отчаявшимся, потому что я скучаю; я тоскую и нуждаюсь в тебе и это молчание уничтожает меня. пальцы механически вводят очередное сообщение, которое, своим содержимым, ничем не отличается от всех остальных, отправленных тебе: очередная просьба выслушать, поговорить и встретиться. и я замираю, когда окошко ввода сообщений блокируется, оповещая что мой номер - в твоем черном списке. ты выходишь из сети в ту же секунду, а я продолжаю пялиться несколько минут; отключаю телефон, всматриваясь в собственное отражение на черном, заблокированном экране, после чего снова включаю. обновляю приложение, открываю заново, будто бы надеясь что ты передумала, но я все также не способен тебе больше писать. пальцы сжимают телефон слишком крепко и я кусаю губы изнутри, неуверенно нажимая на твою иконку. твоя фотография открывается на пол экрана: на тебе короткое, тонкое и цветочное платье; яркие лучи полуденного солнца подчеркивают идеальность и твоей фигуры, и черт твоего лица. ты смотришь куда-то вдаль, как иронично, окруженная лозами винограда из моих садов. я помню тот день; помню тебя и помню даже твой смех, слегка приглушенный, словно ты всегда боялась быть слишком шумной. смахиваю приложение и лезу в настройки - стандартная заставка заменяет твою фотографию на экране блокировки и я морщусь, надеясь что так будет легче. ставлю телефон на авиарежим и откидываю его в сторону, пока ладони снова накрывают мое лицо. мне не впервой терять то, чем я так сильно дорожу: только вот, почему в этот раз, так нестерпимо больно? почему в этот раз, мне кажется что вся моя вселенная крошится на части а звезды тухнут, одна, чередуемая сотней других? почему в этот раз, я так четко ощущаю то, как не справляюсь? и у богов, как оказалось, есть свойство быть дефектными.

            s t i l l   g o t   y o u r   n a m e

on my lips        }
b u t   t h e r e ' s   n o   t a l k   o f   c o m e   b a c k s

e a r l i e r
[indent] я никогда не ощущал нужду остепениться; осесть или обзавестись серьезными отношениями и мне всегда казалось, что этот устойчивый принцип останется неизменным. с людьми было легко: они были смертными; их молодость и красота - ведь мы все падки именно на них, - были быстротечны и увядали с годами, и я довольствовался девушками, что задерживались в моей жизни не дольше, чем на несколько недель. в них привлекала только внешняя оболочка; меня подкупало то, что было снаружи и мне нравилось овладевать тем, что для других казалось недоступным. мы ведь сами порождаем в себе чувства; сами смотрим со стороны, за их развитием и сами же, собственноручно, их же гробим: мы властны над тем, что чувствуем, только вот не всегда способны удержать тяжесть собственного сердца в руках, списывая все это на неконтролируемые порывы сентиментальности. я был уверен в том, что длительная привязанность, в конечном итоге, безнадежно ведет к потере интереса: в чем азарт добиваться того, что уже принадлежит тебе? я привык получать удовольствие от того, что ощущаю, но любовь не ведет ни к чему хорошему: аида душит это чувство на протяжении столетий, в то время как предмет его воздыхания не оставляет ему ни единого шанса, беспощадно отталкивая, раз за разом; насколько увесисты клятвы зевса в любви, когда он предпочитает гере других, зная, что она не сможет уйти; даже возвышенная до идеала любовь аполлона к артемиде дала трещину в тот момент, когда они оказались на земле. я не знал ничего о любви, но и не стремился искать ее, полностью удовлетворенный тем, что у меня уже есть. только вот у жизни, на этот счет, были совершенно иные планы. у виттории были невероятно глубокие, медовые глаза; смуглая, загорелая под итальянским солнцем, кожа и самые чувственные губы из всех, что мне довелось целовать. ее прикосновения оставляли обжигающие шрамы на теле, а шелковистые, темные волосы всегда пахли шоколадом. наше знакомство было лишено всякой романтики: я жил в палермо уже несколько лет, не смотря на то, что большая часть виноградников, принадлежащих мне, были в пьемонте и тоскане. вести дела с расстояния было нелегко, но я не любил сидеть на одном месте, поэтому вечные метания по стране доставляли мне больше удовольствия, чем дискомфорта. ее родители владели несколькими винодельнями в сицилии и я знал, что это отличная возможность для того, чтобы расширить свое производство и в этом регионе, поэтому я не единожды ездил в небольшой, старинный особняк, вокруг которого рос все тот же виноград, в маленьком саду по периметру, скорее для личного пользования, чем для массовой продукции. поездки участились из-за несостыковок в договоре и я счел это за знак судьбы, если бы конечно верил в нее. ее хрупкая фигура встретила меня у самых ворот: она напевала себе что-то под нос, срывая спелые виноградины и закидывая их себе в рот, свободной рукой прикрывая лицо от знойного, июльского солнца. внутри что-то дернулось сразу; что-то дернулось с такой силой, о существовании внутри себя которой, я и не подозревал. между нами все было действительно серьезно и впервые за все то время, что я себя помню, я не сомневался в своих намерениях. я был влюблен в витторию до безумия; я не допускал ни единой мысли о том, что моя жизнь может идти своим чередом и дальше, без нее; я проживал каждый свой день, в желании поскорее ее увидеть и поскорее оказаться в плену ее пухлых губ, каждый раз, сталкиваясь о преграду из очередного «но». несколько месяцев, мы держали наши отношения в секрете: не говорили никому из моего окружения, и уж тем более ее семье, так что мои рабочие визиты, доставляли мне куда большее удовольствие, чем остальные поездки к партнерам. время летело быстро, и с каждым днем, держать все в тайне было все сложнее и сложнее. патриархальное общество и семейные традиции загоняли девочку в тупик: ей едва стукнуло девятнадцать, когда ее родители заговорили о браке. она часто упоминала об этом в наших разговорах, а я, эгоистично, лишь поджимал губы, не способный дать обещание, в котором она нуждалась. в конечном итоге, родители подобрали ей хорошего жениха, который станет отличным приемником для их семейного бизнеса: забавно, насколько людям претила лишь одна только мысль о передаче узд правления в женские руки. виттория, нежно укутавшись в мои руки, ожидала что я скажу что-то; что я сделаю что-то, когда она поставила меня перед фактом, что родители предопределили за нее, ее же, будущее, но я лишь задумчиво кусал губы, потому что четко понимал: впервые за долгое время, я ощутил эту разницу между нами. расставание с ней было чертовски болезненным: таким, что я физически ощущал как я даю на растерзание собственное сердце, своим же категоричным словам, сжимая ее лицо в ладонях и поглаживая ее шелковистую кожу пальцами. правда в том, что я готов был отказаться от собственного счастья, гарантируя ей нечто большее. я хотел рассказать ей о том, кем являюсь на самом деле, но даже в нашу самую последнюю встречу не сумел. я не знаю, поверила бы она или сочла бы сумасшедшим, но это было уже не важно, потому что я не собирался обрекать ее на бессмертие; не хотел отнимать у нее всех людей, что дороги ей; не хотел забирать у нее то светлое будущее, которое ей грозит и не хотел взваливать на ее плечи ношу, с которой живет каждый олимпиец, но и наблюдать за тем, как она стареет; как меняется на глазах и умирает, пока я сохраню вечную молодость - я тоже не мог. это было бы жестоко по отношению к ней и я принял решение, которое далось мне слишком тяжело. я избегал и так и не назвал истинную причину нашего расставания, а она лишь кивала; не злилась и не скандалила, вслушиваясь в мои слова, будто бы понимая куда больше, чем должна была. короткое «прощай», шепотом слетевшее с ее губ, осело в памяти солоноватым привкусом ее слез, которые стекали по щекам, когда она целовала меня в последний раз. мы больше не виделись, но я совру если скажу, что не следил за ней. я, намеренно, выискивал ее пару раз, пытаясь убедиться в том, что она действительно счастлива: и у нее была именно та жизнь, которую она заслужила. она вышла замуж за мужчину, который полюбил ее и кажется, она полюбила его в ответ; она родила ему двух детей и каждый раз, будто бы светилась изнутри, когда улыбалась им же. я перестал навещать ее тогда, кода на ее лице подступили первые морщины и возраст начал давать о себе знать. я покинул палермо спустя пару лет, после того, как я увидел ее в последний раз: чтобы не было соблазна снова выйти на нее, потому что я знал, как ноюще защемит сердце, если я увижу как темные волосы покрываются сединой, а огонек в глазах медленно, но угасает. на несколько долгих лет, я перебрался в сиракузы - город, который так напоминал мне о доме и о том, кто я такой, будто бы убеждая в том, что я поступил правильно. и я обещал себе, так жалко и измученно, что никогда не позволю больше этому повториться, а потом я встретил тебя и все остальное потеряло свой смысл.

[indent] я не планировал возвращаться в палермо, но из столицы острова оказалось намного легче вести дела, чем из других частей сицилии и уж тем более, из других итальянских городов. дела шли в гору: несомненно, складная и хорошая, годовалая репутация моих виноделен сказывалась на успехе моего бизнеса и сейчас все было проще. экспорт вина приносил отличную прибыль, благодаря которой, я ни в чем себе не отказываю и могу себе позволить все что угодно и теперь, сотрудничество с другими винодельнями было не ключом к еще большему доходу, а к стабильности и дальнейшему процветанию того, во что было вложено много сил сотни лет назад. твой - уже бывший, кстати, - муженек, с самого начала скептически отнесся и ко мне, и к моему предложению и я бы забил на приоритеты партнерства с вами, если бы не ты. я помню тот день во всех деталях: у меня был адрес и время встречи, на которую я не горел желанием ехать, борясь с желанием отправить туда кого-то из моих подчиненных в палермо, но я пересилил себя, паркуя кабриолет у высоких ворот, отделанных мелким камнем. устало натягивая солнцезащитные очки, выбираясь из автомобиля и закатывая рукава белоснежной рубашки; трясу запястьем, поправляя ремешок часов, сверяясь со временем и бесцеремонно захожу на вашу территорию, пряча руки в карманах узких штанов. ты вышла на встречу следом за своим мужем и мне потребовалось несколько минут для того, чтобы взять себя в руки и прийти в себя. господи, урсула, какой же ты была красивой в тот день: густые, вьющиеся волосы, каскадом стекались по оливковым, оголенным плечам; длинное платье, с разрезом от щиколотки и до самого колена, подчеркивающее твою тонкую талию; идеальную фигуру и загорелые, длинные ноги; пухлые губы, обведенные матовой помадой и искаженные в мягкой и приветливой улыбке; острые ключицы, подчеркнутые серебряной, тонкой подвеской - я пропал в тебе в ту же секунду, потому что ты так сильно напоминала мне витторию и потому что ты, неосознанно, разбудила во мне те чувства, которые я так старался вытеснить из себя. я старался не пялиться на тебя откровенно; старался не смотреть и уводил свой взгляд в сторону, когда задерживал на тебе взгляд на дольше, чем было дозволено: роскошное обручальное кольцо, увенчанное росписью драгоценных камней, на пальце; твоя рука, сомкнутая вокруг предплечья твоего мужа и то, как крепко ты к нему прижималась, показывая свои виноградники, заставляли ревности - такой необоснованной для первой встречи, не находишь? - отдаваться внутри меня такой чуждой слабостью. и я зачастил. приезжал чуть ли не ежедневно, навязывая свою компанию и дотошно проверяя весь процесс продукции, как никогда до этого; намерено искал встречи и перебарывая себя, приглашал вас с брюсом на деловые ужины, только ради малейшей возможности увидеть тебя; поговорить с тобой; породить к тебе, хотя бы огрызки ответных чувств. знаешь, что было паршивее всего? ты не видела во мне ничего; иногда, будто бы смотрела сквозь, не замечая мой любопытный взгляд; не замечая истинную природу моей настойчивости. на все вопросы, ты отвечала спокойно и почти холодно; всегда говорила только о бизнесе и никогда о себе, позволяя брюсу вести большую часть переговоров. ты не видела во мне что-то большее: смотрела исключительно как на партнера; как на возможность увеличить капитал. ты даже не реагировала на мои комплименты, всегда - каждый божий раз, отделываясь короткими словами благодарности на своем родном итальянском. мои попытки привлечь твое внимание были такими жалкими: меня ежедневно воротило от самого себя и ты и представить не можешь, как часто я думал о том, чтобы свалить куда подальше из этого города, лишь бы больше не пересекаться и не захлебываться в собственных чувствах, но что-то останавливало. останавливала ты. останавливала нездоровая, вспыхнувшая за несколько секунд, привязанность - или это уже зависимость? - от тебя. даже когда мы оставались наедине, твоя верность в браке вызывала восхищение - со временем, лишь неприятное раздражение. и я наивно надеялся что твое безразличие, со временем, перейдет и на меня, но я ошибался, потому что моя любовь к тебе, лишь набухала; увеличивалась и усиливалась, стоило мне только узнать тебя лучше; стоило только понять, что привлекает меня, теперь уже, не только то, во что обрамлена твоя душа. знаешь, мне не составило труда копнуть глубже: за годы проживания на земле, я осознал что правильные связи, это ключ к хорошей жизни и мои связи, навели нужные мне справки. все в моих любимых, консервативных, итальянских традициях: семейный бизнес, брак по расчету, с человеком, с которым ты едва ли была знакома до свадьбы и брачный контракт, копия которого оказалась у меня на руках для тщательного изучения всех подводных камней. на тот момент, я даже позволил себе поверить в отсутствие хоть каких-то чувств к человеку, за которого тебя вынудили выйти. смехотворно серьезные условия для фиктивного брака, но я зацепился за один только пункт, который казался моим спасением: измена со стороны твоего мужа обязательно приведет к разводу, в последствии чего, ты получишь весь бизнес. но я до последнего медлил. постоянно околачивался возле твоего офиса; пытался подловить тебя в твой обеденный перерыв и напористо лез в твою душу, а ты оставалась непреклонной и это уничтожало меня. поверь, душа моя, я не хотел делать тебе больно. но и терять тебя, я тоже не хотел, даже если ты ни на секунду, мне не принадлежала.

o n e   y e a r   a g o
[indent] — ради всего святого, ты в своем уме, дионис? — голос афродиты звучит раздраженно: она даже не оборачивается, отрывая сухие листочки цветов, которыми окружена небольшая веранда ее дома. она поджимает губы и поворачивается ко мне; смотрит снизу вверх озадаченно, после чего лишь устало мотает головой, не желая и дальше выслушивать мою просьбу. прячу руки в карманах и вышагиваю следом; останавливаюсь возле небольшого дивана, не позволяя себе войти внутрь дома без приглашения, и присаживаюсь, скрещивая пальцы в замок и облизывая пересохшие губы. афродита присаживаясь аккурат напротив меня, поправляет подол короткого, персикового платья и смотрит в упор, словно пытается прочитать мои мысли. я не знаю что сподвигло меня пойти на это: отчаяние; безнадежность; эта идиотская любовь к тебе, в которой погряз по горло и в которой продолжаю тонуть каждый долбанный день, без возможности спасения. я знал, что афродита, также как и я, живет в италии; знал где именно - мне повезло, что багерия совсем недалеко от палермо, но мы с ней, в последнее время, крайне редко пересекались. отчасти, потому что она предпочитала ни с кем из богов не общаться, в страхе что любой из нас, может выдать аресу ее местонахождение. сейчас же, я нахожусь на пороге ее дома, потому что она - богиня любви и кто как не она, может заставить тебя увидеть во мне нечто большее? — прошу, афродита. просто подтолкни ее к этому. мне нужно хотя бы немного взаимности. разве ты не должна помогать влюбленным? — откидываюсь на спинку и смотрю на нее внимательно; стараюсь даже не моргать, четко ощущая, как жалко, должно быть, выгляжу сейчас, вымаливая уничтожение твоего тотального равнодушия, которое сквозит в каждом твоем взгляде, устремленным в мою сторону. — это не любовь, дионис. ты обрекаешь ее на несчастье, вмешиваясь в ее судьбу. — ее голос становится мягче; я почти чувствую сожаление в ее словах, но даже это наигранное сострадание мне не помогает: раздражение острыми иголочками покалывает где-то меж ребер; злость заставляет стиснуть зубы и я не замечаю как выпаливаю последующие слова: — ты и сама ни черта не знаешь о любви. — и я сожалею моментально, копая слишком глубоко в переживания афродиты. она резко поднимает свой взгляд; ее зрачки расширяется и я уверен в том, что она подорвется с места и попросит меня убраться из ее дома сиюминутно, но она не двигается. хлопает ресницами, глядя на меня в упор и ее покатые плечи выражают степень ее напряжения, но она молчит. кусает губу и лишь коротко мотает головой. мы оба запутались; мы оба заплутали в комке из собственных чувств и эмоций; мы оба уничтожены тем, что тянет нас на дно и оба это понимаем. мы больше не возвращались к этому вопросу в тот вечер: болтали о вещах, которые казались такими неважными, не упоминая даже мельком ни олимп, ни остальных богов, ни даже тебя. она, на некоторое время, будто бы снова вернулась к жизни: мягко улыбалась, приглашая остаться на ужин; рассказывая о своей умеренной жизни, избегая очевидных тревог вызванных одиночеством и затворничеством, которые она выбрала для самой себе; спрашивая о том, как идут мои дела и принимая приглашение навещать меня почаще. несмотря на позднее время, я все же отказываюсь от предложения остаться до утра - за двадцать минут, я доеду до палермо и нет смысла откладывать эту поездку на завтра. она заправляет прядь светлых волос за ухо, выпроваживая меня за дверь и мешкает, прежде чем задать вопрос, который грызет ее изнутри: — неужели ты будешь настолько жесток, что взвалишь на нее эту ношу? — я замираю: ее тревожный, холодный голос пробирает до костей. она понимает, что ее отказа было недостаточно для того, чтобы я отрекся от желания овладеть тобой; она понимает, что я добьюсь своего другими путями; она понимает, что рано или поздно, тебе придется узнать правду и сделать выбор, который изменит все, что у тебя только есть в этой жизни. это все знаю и я; прекрасно понимаю, но ничего не могу с собой поделать. думаешь, я выдержу? думаешь, выдержит еще раз мое сердце? расставание, которое не избавит меня от чувств; вечная беготня за тобой и эта пронизывающая; такая невозможная, урсула, боль, если я увижу тебя счастливой и источником твоего счастья буду не я. если увижу, как не жалеет тебя время. если увижу, как увядаешь и снова трусливо убегу от этого зрелища, не в силах помочь; не в силах стать причиной, по которой ты сохранишь вечную молодость; причиной, по которой весь этот мир, падет к твоим ногам. разве можно назвать жестокостью, мое сердобольное стремление спасти собственную душу? я поворачиваюсь в сторону афродиты и попадаю под прямой прицел ее взгляда, коротко усмехаясь: она ведь тоже была предельно жестока, обрекая не только себя, на болезненное существование, но и ареса, который верно и терпеливо продолжает ее искать, пытаясь исправить ошибки их совместного прошлого. не ей меня судить и не ей решать, что правильно а что нет, в этом беспринципном мире. я пожимаю плечами, — спокойной ночи. — говорю мягко и направляюсь в сторону машины, прокручивая ключ в зажигании, пока ее слова эхом барабанят где-то в самой подкорке мозга.

[indent] поддельная сим-карта; поддельное видео, за которым следовали поддельные фотографии и поддельная история, для закрепления эффекта. неопровержимое доказательство измены и как оказалось, этого было вполне достаточно для того, чтобы убедить тебя в неверности твоего мужа, вывести на эмоции и подтолкнуть на развод, а я, в свою очередь, оказался рядом в нужный момент и в нужном месте для того, чтобы поддержать; чтобы стать ближе; чтобы разбудить в тебе глубинные чувства, на существование которых так надеялся. мне была омерзительна собственная ложь: но это ложь во благо. по крайней мере, я вынудил себя в это поверить, затмевая лишь этим такое невыносимое чувство вины, зарожденное в груди. но оно начало истлевать со временем: я не торопил; не давил, позволяя тебе привыкать к моей компании; позволяя тебе самой разбираться в том, что ощущаешь, поддерживая и подставляя плечо тогда, когда ты нуждалась в этом больше всего. мы начали проводить с тобой так много времени: завтракали вместе, обедали и ужинали; когда ты просила - я забирал или отвозил тебя в офис, периодически откладывая собственные встречи и отказываясь от собственных планов, ради элементарной возможности посвятить время тебе. вначале ты почти всегда была напряжена: держала спину в идеально ровной осанке; всегда теребила меж пальцев либо ручку; либо салфетку; либо ткань своей одежды, заметно нервничая, но со временем, ты начала расслабляться. твое дыхание было умеренным; взгляд не плыл в растерянности и ты стала доверяться; открываться передо мной. ты сама искала встречи; предпочитала пешие прогулки по узким, городским улочкам и я всегда отставал; всегда шел на несколько шагов позади тебя, чтобы не потерять из виду; чтобы смотреть в открытую и наслаждаться самым красивым видом во всей чертовой италии, и чтобы оторвать свой взгляд лишь когда ты посмотришь в ответ, мягко улыбаясь, рассматривая мыски собственной обуви. рядом с тобой, урсула, я по-настоящему полюбил эту жизнь, как никогда за все тысячелетия; я наслаждался ею как никогда до этого и даже то удовольствие, возникающее где-то в самом низу живота, которым я упивался на протяжении десятков лет - не сравнимо с тем, что я ощущаю рядом с тобой. а потом, мы стали еще ближе - когда ты пригласила к себе; когда столкнулись губами в кромешной, ночной тишине небольшой прихожей; когда твои руки соскальзывали с плеч, теряясь в слабость испытуемой всем телом, когда я углублял поцелуй, пользуясь твоими разомкнутыми губами и твоей мягкой податливостью; когда мои руки, аккуратно и одновременно так по-собственнически заползали под края твоей верхней одежды, сжимая талию и оглаживая разгоряченные участки твоей кожи; когда не могли остановиться, потому что каждого нового поцелуя - все еще было мало; когда оторвались и уткнулась лбами, в попытках перевести дыхание и коротко улыбаясь, ощущая это даже через прикрытые глаза. тебя было мало, урсула, и я никак не мог тобой насытиться сполна: мы не спешили и я не требовал большего, довольствуясь возможностью сминать твои губы своими, чувствуя приторно-сладкий привкус; я обожал оставлять дорожки из поцелуев вдоль твоей шеи и спускаться все ниже - как же чертовски сложно было останавливаться, чтобы не перегнуть черту; я обожал путать пальцы в твоих волосах и прижимать к себе, лежа на небольшом диване в твоей гостиной, сокращая до минимума любое расстояние между нами. твоя взаимность; твое рвение ощутить на себе мои прикосновения; твое желание, граничащее с моим: это все, чего я хотел; чего я добился и от чего никогда бы не сумел отказаться. нет ничего правильнее, моих рук вокруг твоей талии; моих губ, жадно целующих твои губы; нет ничего правильнее в этом мире, чем я рядом с тобой: разве ты это не поняла еще? разве ты не осознала это, на тот момент, когда предпочла убежать, напуганная правдой и тем, кем я являюсь на самом деле?  иронично, ведь я не существо с глубин царства мертвых; я не монстр порожденный божественной силой; я бог, который может дать тебе все то, чего ты только захочешь. и я рассмеюсь, когда осознаю, что на деле, от бога во мне не осталось ничего: только бессмертие и крошечные облики былой силы, все это закрытое под пеленой из гнили и вранья. я чудовище, прикрытое именем былого могущества и я не знаю, как много из всей правды ты узнала: но даже если всего лишь малейшею ее часть, этого вполне достаточно чтобы принять правильное решение: убежать и держаться от меня подальше. потому что я не буду удерживать силой: я не смогу тонуть в твоей любви, если на поверхности твоих глаз, каждый раз, буду видеть одну лишь только ненависть. поверь, меньше всего на свете, мне хотелось разочаровывать тебя, но сложись все иначе: подложки между нами не сдвинулись бы ни на сантиметр. между нами не было бы всех этих поцелуев; не было бы всех строптивых прикосновений и нежных улыбок: не было бы ничего, пока ты продолжала бы ластиться, хватая под локоть своего муженька. правда, в очередной раз, может тебя уничтожить: но я не сожалею. иначе бы не почувствовал твою любовь на вкус. иначе бы не знал, каково это, когда ты любишь меня. поверь, ваши человеческие россказни не врут: я достаточно надменный, циничный и предельно эгоистичный, чтобы заботиться о собственном комфорте и удовольствии. тебе просто не повезло, стать причиной моего счастья, за которое я держусь слишком крепко. тебе правда не повезло, стать той, из-за которой объятья и ласки других, будут лишь отталкивать и тебе не повезло, ведь я всецело и полностью испортил твою жизнь.

w h y   o u r   l a t e   n i g h t s   t u r n   t o   e a r l y   m o r n i n g s

you need space       }
                       i   g i v e   y o u   o r b i t

n o w
[indent] с тех пор, как ты закинула меня в черный список, я не писал и не звонил. ты не хотела меня видеть; не хотела разговаривать со мной и слышать мои жалкие оправдания ты тоже не хотела и я отчасти смирился с этим. лучшим решением было дать тебе время: разобраться со своими мыслями; собрать в кучу свои эмоции и понять, что именно ты испытываешь. спустя несколько дней, я узнал о том, что ты покинула палермо; узнал, что ты улетела во францию к своим родителям и узнал даже сколько ты планируешь - не сбиваясь с графика, - провести в бургундии. в последствии, я узнал и точный день, когда ты вернешься домой и это стало красным флагом для меня, призывая к действию. я терпеливо изматывал себя ежедневно, и, поверь, с каждым днем, становилось все сложнее совладать с эмоциями, которые подбивали и которые не давали мне возможности , хотя бы ненадолго, но перестать думать о тебе. это, возможно, тебя удивит, урсула, но я думал о тебе каждый долбанный день и знаешь что паршиво? я, вероятно, даже больше тебя, хочу избавиться от этих чувств. людям проще: ваша жизнь коротка и вы не зацикливаетесь на одном; вы знаете что вам нужно двигаться дальше и вы размениваетесь чувствами, словами, воспоминаниями; когда сотня лет, протекает как десяток, все это вплетается так глубоко в подкорку, что невозможно выкорчевать, не задевая за живое и именно по этой причине, я так успешно избегал эти чувства всю свою сознательную жизнь. как видишь - с тобой не получилось. красный кабриолет аккуратно припаркован на обочине - почти уверен, что парковка здесь запрещена, но мне предельно плевать, ведь только с этого ракурса, я не упущу твое возвращение. я достаю из кармана телефон, предварительно прокручивая до минимума звук в машине, и небрежно смахиваю одно уведомление за другим; игнорирую каждое сообщение, но намеренно захожу в мессенджер. чат с тобой, неизменно закреплен и все еще на первом месте. последнее сообщение датируется месяцем назад и я невольно морщусь; хмурюсь, снова открывая нашу переписку и снова натыкаясь на уведомление о том, что я в черном списке. снова рассматриваю твою фотографию - и не сразу замечаю, когда машина брюса останавливается напротив высотки; не сразу замечаю, как ты оказываешься напротив входной двери, заминаясь в поисках ключа. я быстро выбираюсь из машины и выкрикиваю твое имя, пытаясь привлечь твое внимание - тщетно, ты игнорируешь. щелкаю на кнопку блокировки, ставя машину на сигнализацию; даже не смотрю по сторонам, перебегая дорогу и оказываюсь всего в нескольких шагах от тебя; пытаюсь урезать дистанцию между нами и тяну руку, в надежде коснуться тебя, но тут же останавливаюсь и неловко одергиваю ее, когда ты поворачиваешь и то ли в страхе; то ли в полном отвращении, пятишься назад, прижимаясь спиной к плотной двери. морщусь когда слышу твои слова; делаю небольшой шаг назад, чтобы не причинять тебе больше дискомфорта и прячу руки в штанах темных джинс. ты впервые называешь мое настоящее имя и я невольно усмехаюсь: с твоих уст всегда слетало, в таком нежном и таком ласковом ключе то имя, которое мне никогда не принадлежало; которое выдумал и которым пользовался, периодически забывая откликаться на него же. мне нравится как звучит мое настоящее имя, обрамленное твоим бархатистым голосом и, клянусь, это кружит голову уже сейчас, но я держу себя в руках, коротко киваю, позволяя тебе пройти через дверь, которую я придерживаю, чтобы сразу же последовать за тобой. ты поддерживаешь расстояние между нами; не позволяешь даже помочь тебе с чемоданом и я мягко поджимаю губы: мне даже стараться не надо, чтобы полностью ощутить с какой силой накатывает твоя неприязнь ко мне. мы оказываемся внутри предельно быстро и ты, бросая чемодан, торопишься скрыться внутри; подальше от меня и моего взгляда. я некоторое время топчусь в коридоре, но все же следую за тобой: твоя квартира осталась неизменной и она интересует меня меньше всего сейчас. останавливаюсь в дверном проеме между коридором и кухней; внимательно слежу за твоими резкими действиями, пока твои слова, такие острые; такие колючие; такие холодные, бьют прямиком в самую середину грудной клетки: — я не врал тебе, урсула. — говорю сухо и тихо; голос хрипит в самом начале от продолжительного молчания, но быстро приходит в норму, наполняюсь уверенностью, — не договаривал - да, но я не лгал. — подбираю слова аккуратно, будто бы боюсь разозлить; словно боюсь лишиться последней возможности поговорить с тобой; поддерживаю расстояние, даже если так хочется подойти. ты стоишь прислонившись поясницей о кухонную столешницу; рука едва заметно подрагивает, о чем говорит стакан в твоей руке, но я притворяюсь что не замечаю, проходя внутрь комнаты. — о том, кто я такой на самом деле, рано или поздно я бы рассказал, если бы понял, что ты к этому готова. ты ведь приняла бы меня за сумасшедшего, заяви я тебе о том, что я бог. — я произношу слова мягко и размеренно; не позволяю себе ни повысить голос, ни ноткам раздражения просочиться в словах. представляешь если бы я просто заявил тебе о том, что бессмертен? о том, что мне, на деле, тысячи лет. о том, что я тот самый дионис, о котором пишут в книжках. ты бы покрутила пальцем у виска, явно ссылаясь на проблемы с моим ментальным здоровьем - ты не была к этому готова и я не хотел торопить события. но оказалось слишком поздно. — о тех фотографиях, я не собирался тебе даже рассказывать. это случайность, что ты обо всем узнала. кто-то слишком сильно любит докапываться до правды. — я усмехаюсь, ловя на себе твой укоризненный взгляд. что тебя останавливает, в принципе, от того, чтобы снова вернуться к своему муженьку, в ту самую идеальную жизнь, которую я, по твоим словам, разрушил? поверь, дорогая: ты разрушила мою жизнь ничуть не меньше, чем я позволил себе распотрошить твою. твои упреки, на самом деле, мне быстро докучают и я позволяю себе, наконец-то, именно то, чего я хотел уже долго: я подхожу ближе, не прерывая зрительный контакт с тобой: — послушай, урсула, — я снова тянусь к тебе; хватаю тебя за руку, привлекая к себе внимание: достаточно крепко, чтобы ты не отпрянула; достаточно мягко, чтобы не причинить тебе боль: — я не буду искать тебя, не буду звонить или писать, если ты больше не захочешь меня видеть, но я хочу, чтобы ты меня выслушала. — останавливаюсь и смотрю прямиком тебе в глаза, вынуждая тебя, в ответ, смотреть в мои же, — мне жаль, но у меня не было другого выбора. — я мотаю головой и отпускаю взгляд на мою ладонь, в которой сомкнута твоя: напряженная и горячая. я распускаю свою, провожу пальцами по контурам твоих вытянутых пальцев, очерчивая костяшки и оглаживая ободки серебряных колечек; нежно поглаживаю твою руку, морщась от осознания того, что я все потерял слишком быстро; просрал, не успев даже насладиться; проебал, не имея, на самом деле, изначально, ничего. — мне правда жаль, но иначе ничего не вышло бы. ты ведь не посмотрела бы в мою сторону и не дала бы нам ни малейшего шанса, если бы не развелась. я пытался, но ты не замечала, правда? — ты была неприступна; ты не подпускала слишком близко и не хотела вселять в меня ни толику надежды на то, что мои чувства могут оказаться взаимны. мы чем-то похожи: как долго ты и сама, продолжила бы врать самой себе, убеждая в том, что счастлива в браке? что любишь человека, выбранного тебе - твоими же родителями? я перевожу свой взгляд на наши, касающиеся руки, после чего медленно отпускаю твою ладонь, при этом не позволяя себе отступить. хочется большего: как минимум, коснуться снова тебя губами, разгоряченно изучая миллиметры, все еще чуждые для меня; уткнуться носом в оголенный участок шеи и вдыхать запах твоих духов безостановочно, пальцами перебирая пряди твоих волос не затылке; как максимум, наконец-то стащить с тебя все слои одежды, доказывая то, насколько сильны мои чувства к тебе. но эта роскошь мне недоступна и я лишь озадаченно рассматриваю тебя, пытаясь понять чем именно забиты твои мысли. — а теперь ты знаешь правду, — невольно и неконтролируемо усмехаюсь, пожимая плечами, — и ты можешь вернуться к своему мужу. ты ведь этого хотела, не так ли? — ведь если я тебе так неприятен, почему ты все еще не клубишься в его объятьях, принимая извинения за то, в чем он даже не виноват? почему ты не впустила его, вселяя в себя надежду на то, что все можно с легкостью исправить? знаешь, урсула, я бы хотел не любить тебя; хотел бы никогда не знать и мне жаль, что наши дорожки переплелись. мне жаль, что я начал в тебе нуждаться и что я, губительно травлю все твои возведенные, жизненные устои. я сломал твою жизнь не меньше, чем ты мою: с одним только уточнением. я сделал это осознанно, ты - не имела ни малейшего понятия, что чувствую, каждый раз смотря на тебя. ты выжидающе смотришь; надеешься что я скажу еще хоть что-нибудь, а в моей голове чертово перекати-поле. я мягко улыбаюсь, не отлипая ни на секунду - впервые, кажется, не боюсь что ты заметишь мой пристальный взгляд. — даже ненависть лучше, чем тотальное равнодушие. — даже кроткие воспоминания о тебе, лучше чем ничего. даже иллюзия былой любви, лучше чем отсутствие того, к чему я так рьяно стремился и чего так и не сумел достичь.