y e a h ,   i   g o t   i s s u e s   a n d   o n e  o f   t h e m
is how bad i need you

ancient greece // before

[indent] пальцы персефоны аккуратно расчесывают мои густые, темные волосы; она перебирает пряди; тянет мягко и нежно, вплетая едва распустившиеся бутоны крокусов во вьющиеся локоны и я невольно улыбаюсь. коротко; совсем неощутимо и невидимо, пока пряный запах пыльцы подбивает; теплый весенний ветер опаливает оголенные плечи и вытянутую шею, а жаркие лучи полуденного солнца, опадают на опущенные веки и на поднятое кверху лицо. душные порывы поненте, рвущиеся с побережья, шелестят свежими листьями в густых деревьях над небольшой, мраморной ротондой; на колонах змеятся вверх зеленные корни плюща и я хочу почувствовать умиротворение; хочу ощутить, как смирение растекается по жилам и окутывает собой нутро, но у меня не получается. внутри, где-то меж ребер, только куда глубже, что-то предательски скребется, и я дергаюсь, пока пальцы моей сестры соскальзывают с мягких поглаживаний, натягивая удержанные пряди слишком сильно, вынуждая нахмуриться. персефона реагирует сразу же, ласково и мерно массирует, после чего убирает свои руки, фокусируя все свое внимание на небольшом венке из сиреневых цветов, который она плетет для себя, ровным счетом как и на мелодичном перешептывании с артемидой, разбавленный, изредка, звонким и слегка приглушенным смехом. я полюбовно наблюдаю за ними; кручу в руке стебелек маленького перелеска, сорванного по пути сюда и озадаченно хмурю брови, не способная окончательно расслабиться. последние события кропотливо терзали меня изнутри; мучительно прерывали мой беспокойный сон и вызывают во мне эмоции, которые я так старательно приглушала на протяжении всей своей жизни. я всегда считала что чувства делают нас уязвимыми; что люди, пусть и удивительные по природе своей, слишком слабые и слабость эта берет свое начало в чрезмерной эмоциональности. все красивое - не долговечно. рано или поздно, оно тлеет; сгорает и чернеет; мимолетное счастье сменяется долгоиграющей горечью; преданность умерщвляется под напором предательства; а любовь гниет, превращаясь в губительное отчаяние. за годы бессмертия и за сотню повиданных человеческих участей, я лишь убедилась в том, что нельзя отдавать узды контроля в руки сердца; нельзя позволять ему брать вверх над разумом и дирижировать поспешными решениями и я не позволяла себе эту роскошь. горделиво приподнимала подбородок кверху; рассудительно обдумывала каждое сказанное слово и держала в руках каждое чувство, которое рвалось наружу. как часто ареса губила его вспыльчивость: стоит черкнуть по шершавой поверхности и он воспалится сиюминутно, проливая так много невинной крови; как часто афродита страдала от своей сентиментальности: давилась наивностью и истыми желаниями, доводя до предела, разбивая одно сердце за другим и обрекая смертных на жестокость неподвластной им любви; как часто сама гера, губила себя той мягкостью, которую испытывала к зевсу, и как часто, она же, возлагала свое сердце на жертвенный алтарь, во имя той любви, которую даже она, так неумело оберегала. поэтому я притупляла все рецепторы; отнекивалась от того, что бурлило страстью внутри и не позволяла себе кидаться в омут с головой. скупо, но дальновидно и разумно, только вот сейчас, это не имеет никакого значения, потому что я буквально ощущаю, как тревожность вырывается наружу; пробивается сквозь все щиты и плотные эгиды; прямо сейчас, я четко чувствую, как отчаяние легкой шеренгой мурашек перебирает позвонки и холодком скользит по смуглой коже, возвращая к реальности. я поправляю тонкую ткань белоснежной столы, вставая и выпрямляя спину в идеальной осанке; сцепляю пальцы в замок перед собой и подхожу к ограждению, между возвышенных колоннад, всматриваясь куда-то вдаль и улавливая разговоры лишь отрывками. я поворачиваюсь плавным движением; спиной упираюсь о близстоящую колону и прочищаю горло, привлекая свое внимание. гера поднимает свой взгляд; смотрит на меня под тенью опущенных ресниц; нежно и почти по-матерински дожидаясь пока я наберусь смелости задать свой вопрос, будто бы знает заранее что меня гложет: — неужели ты и вправду считаешь решение зевса разумным? — своим вопросом я заставляю всех вокруг умолкнуть и уголки губ геры аккуратно опускаются, а брови сводятся к переносице. это первый раз, когда я ставлю под сомнение вердикт верховного бога: только ты никогда не узнаешь об этом. ты никогда не узнаешь, что это было ради тебя. пару недель назад, зевс собрал всех в своем замке: он величественно восседал на своем троне; за ним - гера, бережно оглаживающая его плечо, в знаке немой поддержки. по левую сторону: посейдон, больше увлеченный своим золотым трезубцем, чем тем, что происходило в зале. мы все держались на расстоянии; становились невольными свидетелями приговора, прикрытым мудростью и благоразумием громовержца. и только ты стоял напротив: ты, аид, хмуря брови и поджимая губы, горделиво глотал злость, волнами плещущуюся внутри тебя; сказал, что тебе не нужна эта власть, но был прерван на полуслове мягким голосом, в котором сквозило раздражение, вызванное твоим непослушанием. ваш третий брат встревал в разговор лишь изредка, пытаясь убедить тебя в том, что в твоих руках окажется сила, от которой ты не вправе отказаться. только вот какой ценой? фантомное изгнание с олимпа; вечность в компании мертвых; холод подземелья и извечная темнота, взамен яркого солнца. и ты сдался; в конечном итоге согласился, просто потому что у тебя не было выбора. тебе была уготована эта судьба и ты принял ее, бросая презрительный взгляд в сторону своих братьев, прежде чем развернуться и побыстрее покинуть замок, пряча взгляд в котором пылал гневный огонь. и это было несправедливо: несправедливо по отношению к тебе, и к тому, во что тебя, собственноручно, они превратили; несправедливо по отношению ко мне, ведь в тот день, я потеряла тебя настоящего окончательно, не успев даже обрести, ведомая тем, что извечно существовало внутри. прости, любовь моя, я так и не набралась храбрости поставить под сомнение слова зевса, представ перед ним, в попытках изменить его мнение. наверняка, он с легкостью нашел бы кого-то, желавшего обрести эту власть; наверняка, это стало бы хорошим наказанием для тех, кто осмелился бы пойти против него: к сожалению, это стало твоим бременем, прикрытым благоразумием и тщеславной расчетливостью. ты заслужил большего, но о большем для тебя, я не нашла в себе силы молить. — я считаю, что возложенная на плечи аида ответственность, по силам только ему и мы не должны сомневаться в мудрости зевса, афина. что тебя тревожит? — и я не могу найти ответ на этот вопрос - ложь; я не могу себе признаться в том, что меня действительно дергает за струны души, поэтому смиренно мотаю головой, ускользая взглядом от пристального внимания геры. я разворачиваюсь спиной; рассматриваю луга перед собой и четко ощущаю, как мерно бьющееся, ранее, сердце в груди, стремительно учащает количество ударов в секунду. оно бьется сильнее, готовое вот-вот разломать и раскрошить ребра; а потом, разом обмирает и падает к моим ногам, когда разговоры за моей спиной возобновляются. афродита, смиренно молчавшая до сих пор, коротко смеется, забывая о присущей себе элегантности и в ребяческом жесте, подгибает ноги под себя, поправляя шлейф бледно розового хитона: — кажется, наша непробиваемая афина все-таки неравнодушна к аиду. — я закрываю глаза; проклинаю себя за эту слабость и вынуждаю себя дышать планомерно; контролирую каждый свой вдох и каждый свой выдох, когда ощущаю как персефона подходит ближе, поправляя цветы в моих волосах и мягко оглаживает оголенное предплечье: — глупости, моя сестра считает что любовь это пустая трата времени. — я усмехаюсь себе под нос и улавливаю ощутимые нотки разочарования во взгляде богини любви. участвовать в этом разговоре нет никакого желания, но я все же возвращаюсь на свое место, утягивая за собой персефону; хватаю уже законченный венок, аккуратно оглаживая пурпурные и бархатистые лепестки, пока сестра усаживается напротив, позволяя мне, на этот раз, вплетать его в ее волосы. — не злись, афродита, я считаю что любовь это красивое чувство. но есть вещи куда страшнее разбитого сердца. — и мое собственное, размеренно пропускает несколько ударов, еще не разломленное нестерпимой ломотой и еще не ощущающее, что оно давно пустило трещину, предвещая незримо, приближение неминуемой и эфемерной боли.

[indent] я ошибочно предполагала, что давно усмирила свое своевольное сердце; я думала, что способна контролировать потоки буйствующих, в своих многогранных красках, эмоций, но я заблуждалась. мои чувства к тебе, аид, всегда оставались самым сильным, в своей убийственной тяге к саморазрушению, что у меня только было. ты, аид, возводил меня выше самих облаков и ты, аид, контролировал, невольно и даже не подозревая об этом, каждый хаотичный удар внутри меня; каждую, едва сформированную, свежую истому в самой глубине, давно принадлежавшего тебе, нутра; и ты, аид, будоражил и пробуждали к жизни единственное чуждое; неизведанное и незнакомое, что было во мне. долгое время, я правда считала что любовь - удел слабых; развлечение для тех, чья душа им не подвластна. любовь - верный путь уничтожения всего живого, ведь так много людей, погибли во имя этого маленького, человеческого изъяна; так много слез пролито и так много душ, обреченных на вечные страдания; так много войн развязано по этой причине и так много растерянного потенциала теми, кто был способен на большее, но пал жертвой ревности и жгучего пламени плотской вседозволенности. я, приоритетом, возводила на пьедестал иные ценности; считала что ей нет места ни в мудрости, ни в науке и мое собственное сердце, боже, аид, оно ведь очерствело. еще будучи на олимпе, я обожала твою компанию, но ты всегда хотел большего: а я не стала бы никогда такой верной женой как гера, прощающая каждое предательство и ослепленная теми чувствами, которые были возведены, лживо и порочно, в идеал; я никогда не стала бы такой взбалмошной в любви, как артемида, не отходящая от аполлона ни на шаг, превращаясь с ним в единое целое и теряющая собственную индивидуальность и, прости, я не стала бы твоим утешением; не стала бы смиренной и послушной; не стала бы той, кем ты видел меня и я отталкивала. неконтролируемо и неосознанно, страшась разочаровать тебя, а позже и саму себя; я раз за разом отказывала, лишь для того, чтобы осознать: я, вероятно, даже не способна любить в той мере, чтобы оплатить твоей любви взаимностью. по твоей воле, самовозгоралось пламя любых масштабов: и эти яркие огни замерзли бы под холодом моих бездушных касаний. моя любовь к тебе никогда не покидала меня; стала моим извечным спутником, терзавшим и пожирающим меня изнутри и заместо неуверенности; бесконечных терзаний и эфемерного сомнения, резко пришел страх. страх не перед тобой, а страх перед той жизнью, которая ждала бы меня, если я дала бы тебе хотя бы один шанс. и мне жаль - мне жаль - мне так жаль, любовь моя, ведь я так часто притупляла в себе все свои слабости, чтобы в конечном итоге, обмякнуть, становясь слабой самолично. зевс обрек тебя на схождение с олимпа: ты был, немыми жестами, коронован царем преисподней и туда ты ушел, отрекаясь навсегда от нас и вместе с этим, от своей прошлой жизни. я мнимо думала, смиренно принимая твою участь, уготованную тебе, твоими же братьями, что ничего не изменится. что ничего не изменится ни в твоей жизни, ни в тебе. но я ошиблась. в тот день, когда ты покинул олимп, я не сумела вымолвить ни слова на прощание; не сказала ничего и даже не прикоснулась - хотя, если бы ты только знал, как мне этого хотелось. смотрела в спину, обхватив себя руками и впиваясь пальцами в ледяные предплечья, пока твой алый хламис дрожал, под порывом гневных и грузных шагов. и с того самого дня, все стало иным: таким чуждым и таким пугающим. ты впитывал в себя эту злость умеренными дозами: питался ею и в ней же находил утешение. от былой мягкости не осталось ничего: ты стал грубее; поднимался на олимп лишь вынужденно, всем видом показывая свою неприязнь к каждому из нас, и в особенности к зевсу; ты, безучастно, скучающим видом, смотрел куда-то вдаль, когда кто-то спускался к тебе и власть над мертвыми, кажется, убила в тебе последние крупицы человечности, которые только были. ты был безжалостным; ты был расчетливым; холодным и эгоистичным и нескончаемая, в своих просторах, темнота, словно охватила не только пределы царства мертвых, но и пределы твоей души. я не глупая, аид, я знала о твоих чувствах: если ты и выбирался из под земли по собственной воле, тогда только выискивая меня; тебе не составляло труда найти меня - преимущества одного из трех верховных богов, в конечном итоге, пришлись тебе по вкусу, не так ли? не составляло труда выискать глазами в толпе, среди остальных богов и схватить за запястье холодной хваткой; не составляло труда смотреть прямиком в мои глаза, заваливая комплиментами и каждый раз выпрашивая встречу: а я просто не могла, аид, понимаешь? мы разделяем с тобой, кажется, один эгоизм на двоих: я видела твой мир. спускалась в твои владения не единожды, каждый раз, в сопровождении геры и каждый раз, это место вселяло в меня глубокий ужас. мертвые души, заточенные там навеки; холодные воды и прогнившая, неплодородная земля: все было мертво; все было лишено жизни. я знала, что быть с тобой, аид, значит стать твоей царицей: спуститься под землю и провести там все уготованные мне тысячелетия и я, так непозволительно для самой себя, струсила. я слишком любила жизнь; я слишком любила людей и слишком любила землю, для того, чтобы отказаться от всего, раз и навсегда. и я думала; я верила, что мои отказы - они не избавят меня никогда, от моих собственных чувств; но я надеялась, аид, что они избавят тебя от этих мук. надеялась, что ты разгневаешься; надеялась, что ты возненавидишь; надеялась, что ты выжжешь из себя все обожание, испытуемое ко мне и тебе станет легче. и ты не разочаровал: гнев твой, кажется, был ощутим каждой фиброй моего тела и каждой жилой, через которые сочилась алая кровь. ты действительно разозлился; ты действительно готов был опалить все на своем пути, но я не думала; я не подозревала, что твоим ответом станет боль: в миллион раз превосходящая в своей силе ту, которую я уже испытывала, от одной только мысли, что мне слишком страшно быть с тобой.

ancient greece // after

[indent] ноги ощущаются ватными и твердость шагов почти неосязаема. мне не удается унять дрожь в пальцах и я цепляюсь за края плотного хламиса, стараясь хоть чем-то их занять, пока уверенность движений испаряется, среди высоких стен и нескончаемой шеренги белоснежно-золотых колон, ведущих прямиком к тронному залу зевса. я теряюсь во времени; теряюсь в собственных мыслях и в собственной беспомощности, не воспринимая до конца, реальность происходящего. не замечаю когда оказываюсь напротив высокой и широкой двери, которую распахиваю резко, врываясь внутрь величественного зала. комната увенчана золотом, в котором отражаются яркие лучи солнечного света, что проникает внутрь через объемистые и размашистые окна; исполинские колоны и пилястры, венчающиеся громадными капителями: я торопливо пересекаю пределы необъятной комнаты и останавливаюсь лишь тогда, когда оказываюсь напротив зевса. я даже не осознаю до конца, как сильно сжимаю кулаки, оглушенная таким громким стуком собственного сердца. гера, как и всегда, находится рядом со своим мужем, ее ладонь скользит вверх по его предплечью и останавливается на плече, сжимает мягко, в ласковых попытках успокоить и унять любое зарождение непрошенного гнева; усмирить злость - потому что они оба прекрасно знают почему я здесь. зевс, о чем-то разговаривающий со своими советниками, замолкает; устремляет все свое внимание на меня, а я лишь хмурю брови и поджимаю губы; податливо кланяюсь, прекрасно понимая, что он все еще верховный бог, власть которого я не смею отрицать. он коротко кивает и жестом требует объяснений, а в горле будто бы пересохло и мне требуется несколько минут, для того чтобы выпрямить спину в идеальной осанке и заговорить: — он забрал персефону. — я закрываю глаза, не позволяя слезам залить побледневшее лицо; стараюсь проморгаться, прежде чем снова устремить свой взгляд вперед. я поступила так опрометчиво; так глупо, решив спуститься на землю сегодняшним утром и позволяя сестре покинуть пределы дома. сколько я себя помню; каждый день моего существования, я ее оберегала. защищала и следила, находясь всегда рядом; боясь потерять и боясь бед, которые могут случиться с ней, только для того, чтобы потерять ее по собственной глупости. ты знал, что персефона - самое ценное что есть в моей жизни и ты не сжалился. ты ударил по самому слабому месту; лишил меня, теперь уже, не только сердца, но еще и всей моей жизни. ты надавил туда, где будет больнее всего: я лишила тебя возможности быть рядом; а ты, в отместку, лишил меня единственного, в чем был возложен смысл всего моего существования. знаешь, что тяжелее всего? я не набралась смелости заявиться к тебе самолично; пришла просить милости у зевса и вымаливать у него же помощи, потому что знала: мне хватит только посмотреть в твои глаза, чтобы осознать - я выдумала мою ненависть к тебе. меня пугала мысль, что ты теперь не будешь мягок со мной; меня пугала мысль, что ты превратился в самого настоящего монстра: отнял самое ценное; пленил и присвоил себе как вещь; как безделушку, не размениваясь живыми душами и обрекая, на этот раз, на несчастье не только меня, но и персефону: она этого не заслужила. во имя всех богов, аид, лучше бы ты пленил меня. затащил бы под землю и запер в пределах собственного замка, пока твой цепной пес, цербер, будет следить внимательно, не позволяя сбежать. лучше бы ты превратил меня, в свою собственность, наплевав на все что чувствую, потому что было бы не так больно, как понимать, что ты лишил мою сестру всего в одночасье. не так больно, как осознавать, что за мои погрешности, теперь будет расплачиваться она. — прошу, зевс, — я делаю несколько шагов вперед и голос предательски дрожит, готовый сломаться - я вся, готова сломаться, - в эту же секунду, — нет, я умоляю. верни ее. — и я правда думала, что это будет меньшее, из того, что я могла у него просить. я никогда не подводила; приводила в исполнение любую его просьбу и советовала тогда, когда он нуждался в моем мнении. и приходила по каждой его просьбе и непреклонно подчинялась его воле: я верила; искренне и так рьяно, что он не откажет, и мое сердце падает к моим ногам, раздробленное и разломанное тобой, аид, когда зевс откидывается на спинку своего золотого трона и устало вздыхает, хмуря густые брови: — я не могу тебе помочь, афина. — я мотаю головой, не способная подобрать слова; не способная выразить ни гнев, ни отчаяние, — я не смею перечить его воле и вмешиваться в его дела. и запрещаю делать это кому-либо еще. в том числе и тебе. — я кусаю губы изнутри и больше не могу выдавить ни единого слова; чувствую как слезы обжигают кожу и пеленой застилают глаза. в чем смысл вседозволенности; в чем смысл быть великим богом, если он не способен защитить? он мог помочь. он должен был помочь, но он отобрал так много; он отобрал твою собственную свободу и теперь уже не может забрать больше. я стою и почти не шевелюсь несколько минут, все еще ловя на себе прямые взгляды: такой холодный и такой безразличный взгляд зевса и такой сочувствующий, но все еще сдержанный, взгляд геры. молча пячусь назад; делаю несколько шагов, резко мотая головой, прежде чем развернуться и чуть ли не выбежать из тронного зала, ощущая слабость; ощущая гнев; ощущая тотальное разочарование в тебе. а потом, следом, и в самой себе. потому что я, почитаемая на земле за свою мудрость; храбрость и ум, так по-глупому струсила перед тобой и так предала собственную сестру. я не сумела спуститься к тебе, боясь наткнуться на твой голодный взгляд. теперь, это излишняя роскошь: выражать перед тобой свою немощность, и гордость не позволила бы мне, теперь уже, пасть перед тобой на колени. я возненавидела тебя всем своим сердцем, аид, потому что ты не сжалился надо мной. ты превратил мою сестру в свою невесту и как же больно, если бы ты только знал, было видеть как ты ее касаешься; как ты ее целуешь, невесомо и аккуратно, в те редкие дни, когда вы поднимались на олимп. если бы ты только знал, как сложно было смотреть на тебя, пока весь мои мир ломался на части и эта сила саморазрушения венчалась твоим жестоким именем. ты присвоил себе все, что у меня только было: мое сердце - ведь даже после всего того, что произошло, я не смогла искоренить то, как сильно я тебя любила; ты присвоил себе мою душу, пленив меня раз и до скончания веков; до нашей с тобой, погибели; а потом, ты присвоил себе персефону. я лишь надеялась на то, что ты не будешь настолько жесток, чтобы сломить ее окончательно; я молила о том, чтобы ты сжалился, не превращая ее заточение в кошмар, который раскровенит и ранит ее мягкость; я молила о том, чтобы ты оберегал ее, ведь когда-то давно, я не сумела ее уберечь. ты погубил нас за считанные секунды, не пожалев и не взывая к здравому смыслу. ты превратился в настоящее чудовище, аид; ты превратился в того, кого я страшилась и ты показал свое истинное лицо, в тот день, когда отнял у меня персефону. и теперь, я считаю что любовь - ужасное чувство и в этом мире нет ничего, страшнее разбитого сердца.

new york // then

[indent] крах олимпа стал моим спасением. когда аполлон и артемида сбежали, почувствовав первые признаки пошатнувшейся стабильности, зевс отправил меня следом и в нужде приглядывать за богами, которые покинули свой дом, я нашла внутреннее умиротворение. кажется, впервые за все свое существование, я начала чувствовать себя по-настоящему живой: я позволила себе отпустить неискупимую вину перед собственной сестрой и я позволила себе избавиться от нездоровой ненависти к тебе. я занимала все свое время изучением чего-то нового; знакомилась с потрясающими людьми и подталкивала их к величественным открытиям; я пыталась усмирить бушующий зверский гнев ареса, спасая человечество от очередной войны и я старалась больше никогда не вслушиваться в свое сердце. все изменилось слишком резко; былые устои пошатнулись и нам пришлось подстраиваться под реальность мира, в который сбежали. нет ничего удивительного в том, что люди перестали в нас верить; что люди перестали нас почитать и что люди не видели более, в наших обликах, свое спасение. мы ведь не безгрешны и стоит признаться: мы все лишь из изъянов и сотканы. мы разбежались по разным уголкам, загнанные туда, своими собственными страхами и всепоглощающим отчаянием. мы бежали от чувств; мы шли на поводу слишком сильных эмоций; ластились в окружении все новых искушений и повторяли раз за разом, одни и те же ошибки. мы были теми же людьми, которые самолюбиво заигрались в бессмертие; которые эгоистично довольствовались вседозволенностью и безнаказанностью. мы никогда не сталкивались с последствиями наших собственных решений и лишь оказавшись на земле, мы были вынуждены раскрыть глаза. потеряв все в одночасье, главным страхом стало потерять еще больше; упустить последние крупицы потускневшей божественности и мы приняли правила этой игры; поддались и ослабли, придушенные и уязвимые за счет того, что когда-то в прошлой жизни, делало нас лишь сильнее. ты пришел на землю - естественно, вместе с персефоной, - чуть ли не следом. я упорно делала вид, что меня это не волнует, потому что я не хотела видеться с тобой. я избегала наши встречи предельно давно, ведомая горечью утраты и токсичностью злости, которую испытывала к тебе на постоянной основе. я не интересовалась и не позволяла тебе снова врываться в мою жизнь; обрывала на корню любые твои попытки приблизиться и отталкивала грубее; резче; и более ядовито, чуть ли не плюясь желчью тебе в лицо. наши встречи стали предельно редкими: мы виделись лишь по особым случаям, когда зевс требовал присутствие всех - в том числе и тебя, но оказавшись на земле, все достаточно быстро изменилось. зевс больше не имел никакого влияния в твоих глазах и ты отрекся ото всех; игнорировал приглашения и упивался роскошью своей жизни, вычеркивая почти что всех, окончательно, из нее. ты больше не приходил ради меня; не перекрывал дорогу, грузно нависая телом надо мной и не старался привлечь мое внимание, ребяческими выходками и щепетильными попытками исковырять меня изнутри; копнуть глубже и запустить свои ледяные руки прямиком в грудную клетку, надеясь нащупать мое живое сердце. ты потерял интерес даже к персефоне; больше не держал ее на коротком поводу и позволял ей делать то, чего она сама захочет; позволял ей жить своей жизнью, за исключением маленькой детали: она продолжала принадлежать тебе, и ты скорее подавишься своей токсичностью, чем отпустишь ее, проявляя слабость и не получая ничего взамен. мы виделись с ней часто, но она никогда о тебе не говорила; старалась забыться; абстрагироваться и справиться с собственными травмами, которых было предостаточно: и каждый раз, что-то внутри предательски сжималось, когда я, снова и снова, ловила себя на мысли: я могла ей помочь, но не набралась храбрости это сделать. ее заточение - не только на твоей совести; и то, насколько она сломалась - не только по твоей вине. она стала невольным участником нашей с тобой игры без правил; ты перегнул палку и обрек, в конечном итоге, не только нас, на бескрайние страдания. ты, аид, так любил тешить свое самолюбие мыслями о том, что несчастье уготовано не только тебе, что не позволил ей найти свое место даже в царстве мертвых. я до сих пор помню то, как ты наслаждался своей властью, в тот самый вечер в замке зевса: когда растоптал в ногах ребяческую любовь моей сестры; когда вышвырнул с олимпа цербера, отбирая у него все, ущемленный осознанием, что кто-то попытался отобрать что-то твое, пусть и не принадлежащее тебе по праву. ты лишил ее последней искры чего-то светлого; поступил жестоко и безжалостно, под стать тому, в кого ты превратился. ты не переставал разочаровывать - впрочем, ничего нового, я уже привыкла. ты больше не выпускал ее за пределы своих владений; не позволял ей подниматься с тобой и уж тем более, без тебя; не спускал с нее взор, наблюдая за тем, как она погибает, пока разбитое и разломанное сердце, кровоточит в ее же руках. и лишь спустя тысячи лет, тебе стало наплевать. ты не давал ей настоящую свободу, но позволял ей жить в иллюзии ее существования и она смиренно этим же довольствовалась. оказавшись на земле, в ней поселилась маленькая крупица надежды: она, опьяненная и дальше своей любовью, пыталась найти цербера. горделиво не просила твоей помощь; выискивала его глазами везде и выбиралась из дома каждый вечер, в какой-то наивной надежде наткнуться на него. она так часто говорила со мной о нем; заламывала пальцы, перебирая серебристые колечки и повторяла, раз за разом, что не отступит. и так проходили десятилетия; год сменялся другим и даже ее уверенность, начинала чахнуть. она сузила весь смысл своей жизни, до пределов одного только цербера и не позволяла себе отпустить руки. она верила, что ее попытки, рано или поздно, обвенчаются успехом, а я понимала четко, что ты самолично никогда не упростишь ее задачу. и я осознала, что только так, смогу искупить вину перед ней, шагая поверх своей кичливости и надавливая на глотку гордости, выбивая весь воздух из собственных легких. запреты зевса, связывали мои запястья тугими узлами и ежедневно, я ненавидела себя за осознание того, через что моя сестра была вынуждена пройти. я позволила ей почувствовать себя ненужной. такой маловажной. такой слабой. я и чертов эгоизм каждого, кто своей безнравственностью и всевластием забывал о том, для чего, на самом деле, мы существуем.

b a s k   i n   t h e   g l o r y   o f   a l l   o u r   p r o b l e m s   'c a u s e   w e   g o t   t h e   k i n d   o f   l o v e   
it takes to solve 'em

[indent] твой кабинет, под стать тебе: такой же хмурый; обустроенный дорогой, деревянной, и наверняка коллекционной мебелью; увенчан роскошными безделушками, но даже этот иллюзорный и фантомный уют насквозь пропитан холодом. тебя еще не было дома, на тот момент, когда я без приглашения обхаживала твою любимую комнату: величественный тронный зал, резко сменился просторным кабинетом - так себе эквивалент, не находишь? вылавливать тебя у двери; в гостиной или любой другой комнате было неразумно: мне не хотелось чтобы персефона узнала об этом визите; не хотелось бы наткнуться на нее случайно, ведь тогда, у меня наверняка не получится с тобой поговорить. мне потребовались десятилетия для того, чтобы предпринять хотя бы одну попытку ей помочь и я знаю, она бы попыталась отговорить. в ней не осталась почти ничего от былой наивности и детской беззаботности: на нее свалилось слишком много всего; разбитое сердце и одна потеря, чередуемая другими, закалили ее характер и заставили повзрослеть; и я должна быть рада, только вот цена была слишком высока и персефона не должна была расплачиваться за мои ошибки. меньшее что я могла сделать для нее, раз за разом вспоминая, как искрится отчаяние на дне ее светло-голубых глаз, это заявиться у тебя дома и выудить из тебя информацию, которая сумеет стать для нее спасением. я легко дергаю запястьем, поправляя тонкий ремешок наручных часов; сверяюсь со временем и надеюсь, что ты вернешься не слишком поздно, даже если не знаю что буду говорить, по той простой причине, что не имею ни малейшего понятия что мне стоит от тебя ожидать. любая твоя выходка, чревата масштабными последствиями; любая моя оплошность, заставит тебя разгневаться, и пустит по кругу тот сценарий, через который мы проходили не один только раз. пальцы скользят вдоль гладкой поверхности деревянного стола; оглаживают текстурные трещинки и я неторопливо обхожу его; отталкиваю кресло в сторону и сажусь на него, перекидывая ногу через ногу. я не знаю сколько времени прошло: достаточно долго, чтобы в любой другой день, одиночество и нескончаемая тишина наскучили бы мне, вынуждая убраться как можно скорее из этого места. но не сегодня. я дергаюсь еле заметно, когда слышу твои тяжелые шаги за массивной дверью; когда ты надавливаешь на ручку и входишь, сразу же цепляясь за меня взглядом; когда смотришь в упор и практически не моргаешь, словно боишься что я исчезну, а внутри моей собственной груди что-то предательски замирает, потому что я так скучала, аид. я, ответно, следую глазами за каждым твоим жестом; молчу и едва ли дышу, когда ты открываешь окно, а прохладный вечерний ветер проскальзывает внутрь комнаты; когда расстегиваешь пуговицы на пиджаке и расслабляешь тугой узел галстука; когда ставишь на стол пару граненных стаканов и наполняешь их, наверняка, безумно дорогим скотчем. я медленно встаю, игнорируя онемение в собственных ногах и принимаю твое безмолвное предложение; опустошаю стакан почти что залпом и оставляю его на столе, освобождая твое кресло и опираясь о край стола. знаешь, именно сейчас; именно когда твоя рука аккуратно и нежно отпускается на мое колено, я четко ощущаю как земля уходит из под ног: мне не хватит и вечности, чтобы отделаться от чувств к тебе. мне ненавистен не ты, аид: моя любовь к тебе, безоговорочно, затмевает все остальное. мне ненавистно то, что ты заставляешь меня чувствовать и в каких масштабах, эти же эмоции, во мне полыхают рядом с тобой. ты так любишь огонь, но ты и подозревать не можешь, что главное твое творение, синем пламенем горит внутри моей груди, сжигая сердце без остатка. я дергаюсь, а ты воспринимаешь это как испытуемое мною - никогда, - отвращение. убираешь руку; опускаешь на собственное бедро и прерываешь повисшее молчание, а я лишь устремляю свой взгляд куда-то вниз, скрещивая руки на груди и коротко пожимаю плечами. я не помню; уже успела позабыть, когда мы в последний раз виделись, но это было, боже, так давно. какой-то прием, устроенный кем-то из богов, которые за последнее столетие, ты и вовсе перестал посещать, отдаляясь еще сильнее от нас всех. я не навещала сестру, предпочитала всегда видеться с ней на нейтральной территории и она, будто бы заранее все понимая, никогда не приглашала к себе. в последний раз, мы разговаривали, кажется, так давно, и шеренга мурашек пробегается вдоль спины, стоит только услышать твой голос. я стараюсь - разыгрываю тот же спектакль, что и всегда, - не подавать виду, поэтому отталкиваюсь от стола и обхожу его; поворачиваюсь к тебе спиной, чувствуя твой прожигающий насквозь взгляд аккурат меж лопатками; подхожу к небольшой книжной полке и делаю вид, словно внимательно рассматриваю громоздкие корешки. — ты прав, я здесь не просто так. — говорю тихо; не позволяю сомнению прокрасться в слова и голосу дрогнуть. нет смысла притворяться; не смысла врать: ты не глупый и мы не в том положении, чтобы обмениваться любезностями. я никогда не приходила к тебе просто так, навряд ли ты поверишь в такое откровенное вранье. поджимаю губы и пальцами оглаживаю гладкие обложки, все еще силясь посмотреть на тебя. — я собираюсь уезжать из города на несколько дней и я подумала, персефоне не помешало бы развеяться. — морщусь невольно, когда понимаю, что даже сейчас; даже на земле, она еще так зависима от тебя. и такой сделал ее не только ты: такой ее сделали мы. — я пришла спросить, не будешь ли ты против, если я украду ее у тебя на несколько дней? — я поворачиваюсь в твою сторону резко; смотрю на тебя в упор и даже не пытаюсь скрыть нотки иронии в собственном голосе. пусть это и не правда; пусть это не настоящая причина моего визита; ради такой мелочи, моя сестра бы сама заявилась к тебе, но мне нужен был повод, в который ты поверишь. — дионис говорил что ты не плохо обжился в своем новом доме. — убираю любые остатки раздражения из собственного голоса и говорю спокойно; почти дружелюбно, если это только было бы про нас с тобой, — он не соврал, твои владения действительно впечатляющие. — я снова урезаю дистанцию между нами, подхожу ближе, а ты все также упорно следишь за каждым моим действием. — ты неплохо справляешься, милый, — голос звучит ласковее, тише и почти нежнее обычного. я знаю что моя мягкость, невольно, становится твоей слабостью и этим знанием я старательно пользуюсь сейчас, — это, должно быть, утомляет. — я обхожу тебя и останавливаюсь за спиной; моя ладонь плавно оказывается на твоем плече и я едва ощутимо оглаживаю его; надавливаю, прежде чем отстраниться и вернуться на изначальную, опираясь о край стола и скрещивая руки на груди, ногтями мягко оглаживая собственные предплечья. — не скучаешь по своему мальчику на побегушках? — сердце лихорадочно заходится, отбивая хаотичный ритм: я старательно пытаюсь выцедить из тебя, нужную мне информацию и я тщательно подбираю каждое сказанное мною слово; медлю и задумчиво хмурю брови, прежде чем задать вопрос, единственный, который волнует меня больше всего: — цербер ведь все еще на земле, не так ли? — я ловлю твой взгляд на себе и хмурюсь. я могла бы пойти самым легким путем; могла бы прийти за нужными мне ответами прямиком, потому что я знаю; знаю, любовь моя, что ты сделаешь все что угодно ради меня, но я никогда не сумею выплатить свои долги перед тобой. я слишком хорошо знаю правила твоих игр: ты выдвигаешь свои условия и ты выходишь всегда из них победителем. я знаю, что эта моя просьба, будет слишком дорого стоить. ты всегда; каждый чертов раз, добиваешься своего, только вот слишком часто, ты выбираешь неправильный путь для этого. ты выбираешь жестокость; ты выбираешь алчность и тщеславие. ты сочишься темнотой и от тебя, даже в мире живых, веет холодом. и именно поэтому, мое сердце все еще не присвоено тебе. поэтому, и еще и потому что, оно тобою же разбито, а ты слишком высокомерен для того, чтобы собрать его по частям.

new york // now

[indent] глупо было рассчитывать на то, что ты не поймешь; было так наивно думать, что не догадаешься с самого начала об истинной причине моего спонтанного возвращения в твою жизнь. ты старался говорить ровно; старался удерживать спокойствие и голос даже не дрогнул, пока в глазах искрилась ярость - одно только неверное движение; одно только неправильное слово, и все вспыхнет смертельным пожаром. и знаешь, я не смею тебя винить в твоей злости; не смею даже упрекать в силе твоих чувств - я соврала, почему-то считая, что так будет правильнее. только вот ты действительно не отказал; согласился помочь и сделать то, что я готова была вымаливать у тебя на коленях, с одной только маленькой загвоздкой, о которой я догадывалась с самого начала. услуга за услугу; помощь, в обмен на то, что ты так рьяно и отчаянно хотел получить от меня. ты поставил условие и в горле встрял ком, пока ты четко проговаривал свое требование: ты просил дать тебе шанс; ты просил быть с тобой. мне не потребовалось ни секунды на размышления: моя ладонь была охвачена твоей крепкой рукой и я согласилась. ты не разочаровал; не пошел на хитрость и не попытался вывернуть ситуацию в свою пользу. получив желанное, ты отдал именно то, о чем я просила. у персефоны был адрес - спустя пару дней, я узнала, от нее же, о том, что она нашла цербера. спустя еще неделю, она съехала от тебя окончательно, наконец-то обретая ту свободу, о которой я не посмела просить тебя так долго. в голосе сестры была так отчетливо слышна радость; ребяческое воодушевление и нотки переполняющей надежды, когда она, по телефону, говорила о случившейся встрече; о том, что она ждала этого так долго и о том, как она обживается в своей новой квартире, а я лишь мягко улыбалась, склоняя голову. ты сдержал даже маленькое обещание не рассказывать ей о моей причастности и о том, что я вмешалась в ее судьбу, и я поддерживала иллюзию твоего внезапного сострадания и благородства, не смея даже обмолвиться перед ней что формально, она получила свободу, которой я лишилась. ты попросил перебраться к тебе и я восприняла твое приглашение, как очередное выдвинутое мне, требование. ты выделил мне большую и просторную спальню; сделал все, для моего комфорта, только вот никогда до этого, я не чувствовала такую пустоту внутри самой себя. спустя столько лет, аид; спустя целую бесконечность, ты так и не осознал, что чувства невозможно контролировать. их невозможно пробудить излишней лаской и чрезмерным вниманием: у меня всегда были чувства к тебе. они не кончались никогда. они не иссякли. вначале, я трепетала в неумении их проявлять - а потом я тебя потеряла; позже, запрятала их так глубоко, как только могла, в беспечном страхе стать частью чуждого мне мира и отказаться от того, во имя чего жила; в конечном итоге, я вынудила себя больше никогда о них не вспоминать, разочарованная и сломанная твоим поступком, только для того, чтобы сейчас ты ковырял мою душу так неаккуратно, пытаясь их найти. так неумело, потому что ты не знаешь где искать. делая шаг вперед, ты всегда принимаешь решение, которое вынудит меня сделать пять шагов назад, пятясь; прячась и боясь тебя. мы завтракали вместе в пределах твоей столовой; обедали где-то поблизости, потому что ты всегда вырывался с работы, заезжая за мной и проводя со мной свободный час, прежде чем вернуть домой и самому вернуться на работу; ужинали в дорогих ресторанах и каждый вечер, я составляла тебе компанию, либо в прихожей; либо в твоем кабинете, когда у тебя было много работы. стоит признать, аид, чести в тебе было много: ты никогда не перегибал палку; никогда не делал ничего из того, что могло бы сделать мне больно и не требовал большего, чем моя вынужденная компания и редкие - такие редкие, - прикосновения, оборванные чуть ли не сразу. я оттаивала медленно; не сопротивлялась и я не буду врать, мне нравилось что ты начал занимать собой все пространство в моей жизни, но я всегда возвращалась к мысли о том, что даже на этот раз, ты получил желанное лишь своей жестокостью; резкостью и своим цинизмом и это вынуждало прикрывать глаза и сглатывать, в попытках сдержать подбивающие слезы. твоя любовь безжалостная, аид; твоя любовь беспощадная и жестокосердная: ты отдаешь так много всего взамен, но каждый раз, ты держишь на поводу. ты не скупишься в подарках и знаках внимания, но это так мелочно, когда я чувствую как твои пальцы окольцовывают мое горло и сжимают-сжимают-сжимают, пока воздуха становится все меньше. ты лишаешь свободы; ты мстишь; ты уничтожаешь, сам того не понимая, и каждый раз, это становится прямым напоминанием того, почему я никогда не позволяла тебе подходить слишком близко. каждый раз, я именно в этом и вижу истинную причину, по которой я держала тебя на расстоянии.

'c a u s e   i   g o t   i s s u e s ,   b u t   y o u   g o t   ' e m   t o o   s o   g i v e   ' e m   a l l   t o   m e
and i'll give mine to you

[indent] на кровати огромная коробка перевязанная широкой, атласной лентой; поверх нее, бутоны распущенных алых роз; рядом, еще несколько коробочек: духи - мои любимые; те, которые закончились совсем недавно; и футляр с ожерельем, сверкающее в переливах ярких драгоценных камней. маленькая записка, с местом и временем сегодняшнего ужина: почерк даже не твой и наверняка, подарки укладывал на край моей кровати тоже не ты. твоя щедрость не знает пределов: ты не отказывал себе в роскоши одаривать меня дорогими подарками ежедневно, убеждаясь в том, что у меня есть все, о чем я только пожелаю; не скупился и тратил огромные суммы денег на меня, только вот, я в этом не нуждалась. я нуждалась в твоей искренности; нуждалась в тебе настоящем, но, по всей видимости, это единственное, что тебе не по карману. платье действительно великолепно: темный, шелковый материал изысканно струится вдоль тела; ожерелье подчеркивает оголенные плечи и ключицы и собранные в высокой укладке, волосы, позволяют тебе вдоволь насладиться своим изящным вкусом. сегодня ты превзошел самого себя: я подъезжаю в назначенное место вовремя, чтобы обнаружить для себя, что ты арендовал весь ресторан только для нас двоих. и ты такой красивый сегодня, аид, если бы ты только знал: темные волосы уложены назад, и лишь одна маленькая прядка выбивается; вьется неаккуратно, добавляя так много простоты и очарования; такая же темная рубашка, подчеркивающая твою массивную фигуру; рукава слегка закатаны, оголяя запястья, такие напряженные - мне так хочется унять твои тревоги одним только прикосновением, но я сдерживаю себя, отпускаю руки на свои колени, теребя в пальцах мягкую ткань собственного платья. мне хочется так много всего сказать, но слова не собираются в предложения, а ты и не позволяешь. прерываешь тишину, разливая вино по бокалам и я вся обмираю; сердце пропускает несколько ударов - после каждого твоего слова по одному, а взгляд так резво и так цепко держится за тебя. я смотрю на тебя в упор; коротко мотаю головой, цепляясь пальцами за ножку бокала и делаю маленький глоток, возвращая его на свое место и облизывая губы осторожно, чтобы не стереть матовую помаду. — ты никогда не был мне неприятен, аид. — я говорю тихо; спокойно и размеренно, будто бы пытаюсь донести до тебя самую важную мысль и одновременно, я разламываюсь на части, потому что мне так страшно быть с тобой искренней; мне так страшно говорить тебе о том, о чем молчала тысячелетиями. — догадаешься сам, почему за всю свою жизнь, не было никого, кого бы я полюбила? — я натыкаюсь на свой взгляд и не позволяю тебе отвернуться; позволяю тебе копаться во мне так, как никогда до этого: ответ ведь такой простой, ты видишь? потому что я всегда любила только одного тебя, но даже этого было недостаточно. пускаться в омут с головой; нырять и захлебываться тем что чувствую, это не про меня: кому как не тебе об этом знать? мы так и не сдвинулись с места по обоюдной вине и я не настолько жалкая, чтобы делать вид, что грешен из нас двоих только ты. — забавно, не находишь? люди почитали меня за храбрость и мудрость, а на самом деле, я просто трусила. — уголки губ предательски дрожат и я не могу сдержать грустную улыбку. замолкаю, позволяя официанту разложить передо мной столовые приборы и киваю в знак благодарности, когда он удаляется. — я так любила жизнь, что не позволила бы себе никогда остаться с тобой в царстве мертвых. и так боялась зевса, что не смогла даже поставить под сомнение его решение. — это все было так давно: по ощущениям, прошла целая жизнь. по ощущениям, я выдумала наше прошлое и его никогда просто не существовало. так много воды утекло и пора бы отпустить, только вот я не могу, потому что последствия моих собственных поступков, непрестанно ломают меня и по сей день. — а потом ты украл персефону, аид, и я так ненавидела тебя за это. — и я давно уже смирилась; давно простила, — скажи, сожалел ли ты, искренне, хотя бы изредка, о том что сделал? — я выпрямляю спину и смотрю на тебя уверенно, потому что я хочу знать - скреблась ли внутри тебя вина; хотел бы ты вернуть время вспять и поступить иначе? потому что я - да. да - слишком часто. ты опустошаешь свой бокал и оставляешь его на столе, а я цепляюсь за эту возможность быстро; плавно накрываю твою ладонь своей, впервые, кажется, за вечность, выискивая твое тепло самостоятельно. указательным пальцем, я глажу твою кожу и отпускаю глаза, слежу за своими движениями и ощущаю, как ты замираешь; не двигаешься и даже не пытаешься убрать мою руку. — позволь мне остаться, аид. — говорю тихо; почти шепотом, но я знаю что ты слышишь, — на этот раз, потому что я этого хочу.

n o t   a n y o n e ,   y o u ' r e   t h e   o n e                           
more than fun, you're               
.   .   .   .   .   .
the sanctuary

[indent] сегодня, ты даже смотришь на меня иначе. в твоих глазах - всполохи обжигающего пламени, что треском разлетаются по сторонам звездными искрами, которые становятся началом моей собственной вселенной; атомные частицы сплетают душу из космических свечений, а каждое из двух предсердий пожаром полыхает самым ярких их всех мирских созвездий. в отблесках твоего показного равнодушия; этого приторного и скрежещущего изнутри, холода, который давно стал синонимом твоего имени; в бликах осязаемой и такой излюбленной тобой, отрешенности: ты создал для себя эту оболочку, ты стал именно тем, кем тебя хотят видеть окружающие и как бы сильно ты не пытался это скрыть: тебе это нравится. ты получаешь удовольствие, когда растерянные взгляды не могут уцепиться за крупицы светлого, что ты еще не изжил внутри себя; ты, в самодовольном прищуре, растянешь губы в болезненной ухмылке и каждый упрек воспримешь как желчную похвалу; ты принял возложенную на твои плечи роль и отыгрываешь ее с непоказным и с непревзойденным мастерством. мир оказался чертовски несправедлив к тебе, любовь моя, а ты, в отместку, вывернул эту несправедливость наизнанку и превратил ее в свое самое главное преимущество, не позволяя даже мне, всмотреться глубже твоей истерзанной плевры. потому что за ней, чертова клетка из ребер, в которой заполошно бьется твое сердце, не способное найти спасение и смирение даже спустя тысячи лет; потому что там, глупая зависимость от болезненного чувства протяжной мести, которой упивался слишком долго, превращая в неотъемлемую часть самого себя. тебе ведь нравится эта картинка твоего отражения, которой предстаешь перед окружающими: жестокий; расчетливый; мстительный и бессердечный, только вот, мы оба знаем, что оно есть; мы оба знаем, насколько оно тяжелое: тащит тебя на самое дно, а вверив мне, я не сумела удержать; выронила и вдребезги сломала его, наблюдая за тем, как оно разлетается на миллиарды пыльных осколков и даже не остановилась чтобы помочь тебе собрать его по частям. чтобы собрать тебя по кусочкам, когда ты нуждался в этом больше всего. знаешь в чем главный порок нашего бессмертия? вседозволенность, разнузданность, бесправность - все это меркнет; все это тлеет и изживает себя молниеносно. знаешь в чем главный изъян присущей нам божественности? мы так не схожи с людьми: один в один внешне, потому что нам пришлось подстраиваться под них и под этот мир, но в остальном, мы полярные противоположности и это делает нас дефективными. мы знаем, что не существует никакого искупления душ; мы знаем, что грехи никто нам не отпустит и мы, как никто другой, знаем, что в крохотных промежутках каждого нашего дня, наши ошибки будут всплывать в памяти, волнами накрывая; окутывая и обезоруживая удушьем. мы любим тешить себя всесилием; вечно твердим о субтильности, когда не способны изменить человеческие судьбы - но мы не способны даже собственные судьбы опередить. мы функционируем иначе; существуем так, словно ежедневно расплачиваемся за вечную жизнь; за угасшие силы; за власть, которой и по сей день, пусть и невесомыми касаниями, воротим происходящее: но мы не способны вытеснить воспоминания, которые не теряются во мраке даже со стечением лет. прошло так много времени, аид; так много воды утекло, но мы не сумели отпустить прошлое. становится легче, но иногда, я невольно ощущаю, что мы лишь вынуждаем себя верить в это. становится легче - никогда легко. ты не простил зевса, подкармливая злость внутри себя ошметками былой обиды; я же простила, в ответ, тебя и разница между нами лишь в том, что тебя лишили всего; меня лишили лишь половины, которую ты так рвался заменить своей любовью и от которой, захлебываясь болью, отказывалась, думая что хотя бы пустота вмиг въевшаяся в меня с корнями, спасет меня от тебя. но спасаться нужно было не от тебя, аид. спасаться нужно было тобой. и я хочу почувствовать твое тепло, пусть касаясь твоих холодных ладоней, оно едва осязаемо, но ты лишаешь меня даже этого. ускользаешь от моих прикосновений; тянешь свои руки и сцепляешь пальцы в замок, а я даже шевельнуться боюсь, все так и стою, с вытянутыми руками и смотрю на тебя практически не моргая, обессиленно оглаживая собственную кожу, цепляясь пальцами за тыльную сторону ладоней и легонько царапая. и знаешь, правда в том, что у меня нет никакого права даже злиться на тебя: мы с тобой, как бы сильно мы не хотели это отрицать, чужие друг для друга люди, погрязшие в терпких чувствах, с которыми просто не способны разобраться. не можем разворошить то, что у нас внутри и одновременно, так боимся выпустить наружу. потому что мы обжигались не один только раз, а шрамы все еще не зажили. мы ничего не знаем друг о друге, способные лишь судить по внешней оболочке и по событиям, пленниками которых, в силу своих характеров, стали; мы так много времени потеряли, думая что все понимаем, хотя на самом деле, я никогда не спрашивала о твоих делах у тебя. выуживала информацию порционно от диониса; периодически, от других богов, которые, за счет определенных обстоятельств, пересекались с тобой; в последнее время, я иногда слышу о тебе от персефоны, но разговоры с ней на эту тему предельно лаконичны и она не многословна, когда твое имя всплывает в случайных диалогах. я трусила: у меня, как оказалось, просто не хватило смелости признаться самой себе в том, что я в тебе нуждаюсь. всегда ходила окольными путями: следовала за герой в царство мертвых, ради малейшей возможности увидеть тебя и чуть ли не молила зевса, смиренно преклонив голову, повременить с очередным переездом - в другую страну, или на другой континент, под конец очередного столетия - из страха, что на этот раз, ты не последуешь за нами. мы всегда были в одном городе; ты всегда был где-то рядом и это позволяло мне верить в реальность призрачной иллюзии нашей близости. мы не общались; практически не пересекались - разве что, раз в пару десятков лет и каждый раз, вынуждено, но я жила мыслью о том, что рано или поздно, это снова случится. как иронично, не находишь? бежать от того, к чему, круговоротом, все равно стремилась вернуться. пугаться того, что так беспечно и беспощадно ранило, чтобы потом, закрыв глаза и с разбега прыгнуть в пасть собственной истомы. я прожила среди людей достаточно долго, чтобы усвоить - глупость, ведь сердцу не подобает руководить рассудком, - запомнить: ты жив до тех пор, пока ты что-то чувствуешь. мы оба, аид, жили; чувствовали и давились этими истыми эмоциями, каждая из которых дискомфортом царапала то ли в области легких, не позволяя ровно дышать; то ли где-то за сердцем, впечатываясь все глубже с каждым последующим ударом. ты не скрывал, а я, в отместку, медлила, боясь взглянуть правде в глаза: мы жестокостью платили за жестокость и мимикрировали поделенную на двоих боль, отзеркаливая и дублируя ее масштабы. не думаешь, что мы уже перешагнули невидимую черту? чаша переполнена и все что мы ощущаем, каждой живой клеточкой нашего тела, плещется через края и стекает наружу. впереди; вокруг и позади нас сплошные тернии. когда уже будут звезды, аид?

{   a n c i e n t   g r e e c e   }
[indent] прошло не больше двух недель, с тех пор как аполлон и артемида покинули олимп. каждый из нас упорно делает вид что не замечает этого, не смотря на то, что их отсутствие стало началом неизбежного; того, чего так сильно боится и сторонится сам зевс; их уход, стал тем самым рубцом вдоль повившего тела, в последствии которого, настанет неминуемая погибель. об этом никто вокруг не говорит, разве что неугомонные музы, потерявшие свое вдохновение и своего покровителя, тревожно перешептываются с нимфами и сатирами - никогда с богами, - сидя в тени высоких кипарисов, поодаль от посторонних глаз и любопытных ушей. никто не упоминает их имена вслух и никто не говорит об их побеге, в особенности при верховном боге, который слишком резко изменился. тревоги оседают на его лице новыми морщинами; беспокойство вплетается в дрожащие, светлые пряди, новыми проблесками седины и я все чаще замечаю волнение во взглядах его жены, которая, не присущей демонстративностью, прижимает его голову к животу, путая пальцы в волосах и оглаживая напряженные плечи, вечно что-то нашептывая. страх спертой пылью оседает где-то в области солнечного сплетения и как бы мы не храбрились, каждый прекрасно понимает что реальность будущего из видений аполлона - неизбежна. с того самого дня - никто не осмеливался спуститься на землю; с того самого дня - не был опустошен ни один бочонок вина; с того самого дня - все отпускают взгляды и мотают головами, в ожидании решения, которое примет громовержец и меня пугает одна лишь только мысль о том, какая великая ответственность возложена на его плечи. все знают что посейдон уже как несколько дней не покидает олимп; не возвращается к морю, постоянно что-то обсуждая с собственным братом и все знают, что именно той самой ночью, олимп был безукоризненно обречен. в саду при замке все также возвышаются оливковые деревья, чередуемые кизилом и липой; сладкий цветочный запах прибивает в ноздри и заполоняет собой легкие и раньше, я до одури обожала прогулки в компании своей сестры, вдоль широкой территории, что граничит с небольшим прудом, которая говорит о своей принадлежности к замку статуями и фонтанами, усеянными по кругу; который дарит умиротворение и тотальное спокойствие - но только не сейчас. гера идет впереди; ее пальцы скрещены в замок перед собой; светлые волосы собраны в высокой укладке, и лишь редкие, непослушные пряди выпутываются и спадают на шею и спину. она задумчиво хмурит брови и кусает губы изнутри: мне не составило никакого труда догадаться, что ее приглашение прогуляться было лишь прикрытием, перед разговором, к которому, по всей видимости, даже она не готова. я знала о том, что зевс хорошо ко мне относится; знала что доверяет, потому что в ответ, я была смиренна и верна ему, соглашаясь с каждым его решением и принимая каждое его действо с достоинством, но сейчас, он не торопился обсуждать со мной что-либо; упорно скрывал свои идеи и не отвечал на вопросы, поэтому я перестала навещать замок. гера практически не отходила от него; смиряла взглядом его брата и озадаченно всматривалась перед собой, словно пытаясь найти решение; будто стараясь придумать выход, который упростит жизнь каждого олимпийца, пусть каждый из нас - в том числе и они, - четко осознавали, что решение только одно и оно, к сожалению, не самое благоприятное, следующее по сценарию изложенному аполлоном за день до его ухода. никто из нас не осмеливался произнести эти догадки вслух; даже арес помалкивал, а дионис скрепя зубами, держал рот на замке, потому что потеря олимпа - неотвратима; потому что потеря наших главных устоев - фатальна и впервые за столетия, мы боялись будущего. боялись грядущей неизвестности. боялись осознания бессилия самого зевса перед тем, что уже предрешено судьбами и мойровскими фатумами. пальцы совсем неуверенно перебирают тонкие веточки аконита, пока я продолжаю молча плестись следом. тотальная тишина, прерванная щебетанием птиц и шелестом травы, на удивление, не успокаивает; не помогает собраться с мыслями и кажется, в этом мы с герой, неосознанно, сошлись. — ты ведь слышала о видении аполлона? — ее голос звучит мягко; пусть и наигранно - но спокойно; он не дрожит и не выдает нотки растерянности, которые она скрывает; не позволяет казаться слабой, потому что знает - слабость заразительна и для всеобщего блага, она должна быть выше этого. я киваю, но осознаю что мой жест она не увидела, поэтому тороплюсь добавить: — слухи быстро расползаются, а музы болтливы. каллиопа рассказала гермесу, а дальше ты и сама знаешь как бывает. — о причине побега аполлона и артемиды гадать не приходилось: все узнали правду практически моментально. приукрашенную в деталях; разбавленную новыми фактами, когда эвтерпа и терпсихора решили последовать за ними, но все-таки правду. никто и не пытался скрывать; никто и не пытался осуждать, потому что видения всегда сбывались; потому что будущее - предрешено, и это всеми известный факт, так упорно игнорируемый на этот раз. мы останавливаемся у небольшой скамейки и легким; почти незаметным взглядом, гера приглашает меня присесть. я молча следую ее примеру; поправляю подол легкого хитона, присаживаясь рядом и откладывая цветы в сторону, ощущая как ее ладони накрывают мои: мягко; нежно и заботливо; так по-матерински, не смотря на то, что она не намного старше меня. я позволяю себе расслабиться, убаюканная ее утешительной лаской: отпускаю плечи и выпускаю тяжелый вздох, не находя в себе храбрости даже посмотреть в глаза геры. в последнее время, на ее плечи взвалилось слишком много всего: непрестанные конфликты зевса с гебой, о которых знали все вокруг; проблемы в браке, которые были заметны даже невооруженным взглядом; она всегда старалась разрешать конфликты всех вокруг - трепетно ворковала вокруг ареса, не позволяя ему возгореться и испепелить все близ находящееся; обходительно вникала в распри и разногласия остальных богов, пытаясь сгладить углы, но происходящее сейчас, не под силу даже ей и я боюсь; правда боюсь, что в какой-то момент, ее величественное сердце треснет и что за одно лишь мгновение, она сломается. — нам всем сейчас не легко. — бархатистый голос не выдает дрожи; она поджимает губы, а ее пальцы продолжают гладить кожу на тыльной стороне моей ладони, — в особенности зевсу. я могу тебе доверять, афина, поэтому не буду скрывать того факта, что он растерян. он в смятении и он не знает как следует поступить, чтобы уберечь всех нас. — я коротко киваю; молчу, не прерывая ее монолог и вздрагиваю совсем легко, когда холодный ветер путается в волосах и оглаживает оголенную спину. — он нуждается в поддержке своих братьев и если бы аид... — я слишком резко реагирую на одно лишь упоминание твоего имени; поднимаю глаза и поспешно мотаю головой, вырывая свои руки, неосознанно отталкивая геру от себя. — ему не пришлось бы искать и выпрашивать поддержку аида, если бы он не согнал его так жестоко в царство мертвых. — выходит слишком грубо и я сразу же сожалею о своих словах; моментально упрекаю себя за то, что не сдержалась и готова просить прощения у геры за свою несдержанность и вспыльчивость, но она не хуже меня понимает что я права; знает, что этот конфликт, который тянется уже так долго, взял свое начало в самонадеянности и эгоизме зевса; знает, что если бы он соизволил хотя бы один только раз спуститься к тебе - ты бы простил; ты бы поверил; ты бы попытался понять его мотивы, но он брезговал даже смотреть в сторону загнивших врат в тартар и в твоей отчужденности виноват лишь он один. — он не послушает никого кроме тебя, афина. — я мотаю головой и даже не замечаю, как губы расплываются в подобии трагичной улыбки: твоя любовь ко мне не тайна; но о моей любви к тебе не знает никто. ты не прятался; не скрывал и не пытался притаиться в тени деревьев или в черноте ночи: ты демонстрировал свои чувства, так старательно пытаясь дотянуться до моих собственных; ты любил, никогда не зная, что твои чувства взаимны. о том, что ты благосклонен лишь ко мне одной, знали даже верховные боги и не единожды, твоей симпатией и твоим расположением пользовались, умоляя меня составить компанию в визитах к тебе. и я никогда не отказывалась, убеждая себя, что только так смогу, хотя бы утайкой, но увидеть сестру, когда на самом деле, все мое внимание, каждый раз, было устремлено только на тебя одного. я аккуратно встаю со скамьи и смотрю на геру обессиленно: — когда он забрал персефону, зевс отказался помочь, потому что воле аида никто не смеет перечить. слухи доходят без промедления даже до ада. не сомневаюсь, что он знает о том, что предсказал нам всем апполон. и если он не хочет вмешиваться - кто я такая, чтобы перечить его воле? — я говорю спокойно, сцепляя пальцы в замок перед собой; говорю осторожно и медленно, пытаясь донести главную мысль и одновременно, боясь разгневать геру своей категоричностью. эмоции на ее лице остаются неизменными: все те же попытки казаться сильной даже тем, где ей дозволено проявить слабость; озадаченность и мудрый прищур. она кивает, тем самым давая знать, что я вольна уйти, ведь именно этого я и хотела, когда подорвалась с места. — ради вас с зевсом, я пойду на что угодно, но сейчас, в этой просьбе, я вынуждена отказать. — слова звучат тише; спокойнее и смиреннее; они наполнены сожалением и бессилием. гера прекрасно понимает мои мотивы: кто если не она, умеет так искусно считывать мое сердце? кто если не она, понимает, что наши отношения давно за гранью необратимого? я поднимаю глаза, натыкаясь на ответный взгляд, устремленный в мою сторону: — он не монстр, гера, и если бы вы только попытались это понять... — голос дрогнул где-то в самом конце предложения: вместе с ним, предательски, дрогнуло и мое сердце. я легко преклоняю голову в знак уважения, после чего удаляюсь: иду медленно, словно пытаясь унять в себе зарождающуюся тревогу. я не видела тебя так давно, аид: прошло слишком много времени, чтобы мы могли притворяться друзьями; я так тоскую, если бы ты только знал: но слишком много всего произошло, чтобы я сумела тебе в этом признаться. конец олимпа неизбежен; необратим и непоправим, как когда-то давно, и наш с тобой финал был неминуем. и в этом виноваты мы оба. и это сломало не только нас двоих.

‘cause i’ve been aiming for               
.   .   .   .   .   .
heaven above
b u t   a n   a n g e l   a i n ’ t   w h a t   i   n e e d                           

{   n e w   y o r k   / /  n o w   }
[indent] мы слишком давно не разговаривали: так открыто, распахивая друг перед другом души и вплетая в шеренги из предложений все те мысли, которые теплились на кончике языка на протяжении веков. я и не вспомню, когда в последний раз, не чувствовала напряжение находясь в твоей компании; когда не избегала твоего взгляда, пытаясь вырвать запястье из твоей хватки; когда не мотала головой категорично, отказываясь вновь и вновь поддаваться на твои провокации. и я не винила тебя: ты пытался достичь своей цели мягко; нежно и ласково ковырялся внутри меня, пытаясь достать то, что скованно золотыми цепями, а я противилась и ты думал, что лишь сильными эмоциями, можно вывести меня на нечто столь же порывистое. каждая твоя новая попытка, была яростнее предыдущей; ты упивался своей жестокостью и терпение закончилось - отчего-то, ты решил, что причинив много боли, уравновесишь чашу весов: принесло ли тебе удовлетворение знание того, что болит, на самом деле, до сих пор? ни один наш диалог не стал конструктивным - даже сейчас, находясь в твоей компании ежедневно, мы предпочитали либо молчать, либо обмениваться короткими фразами, никогда не касающиеся нас напрямик. ты наконец-то получил желаемое; достиг цели: и я надеюсь, ты счастлив, потому что выбранным тобой путем, ты сделал только хуже. боялся разочаровать, но по итогу, именно это и сделал. я не воспринимала твое условие как лишение меня свободы: ты не забрал у меня ничего; не превратил в свою пленницу и не ограничивал ни в чем. ты позволял мне уходить, когда я этого пожелаю; позволял делать то, что моей душе захочется с одной лишь маленькой загвоздкой: когда ты просил составить тебе компанию, я не могла отказаться; когда приходило время возвращаться - я всегда должна была вернуться к тебе. ты одаривал дорогими подарками; каждый день менял цветы в моей спальне: каждый раз разные, словно пытаясь понять, какие из них я люблю больше всего; ты не скупился и делал все, ради моего комфорта: разве это наказание? ты не отобрал у меня ничего, потому что я не позволила бы тебя лишить меня чего-то во второй раз; я не позволила бы тебе снова отобрать у меня то, без чего я не способна существовать. ты так вписался в этот мир; так рьяно старался породить во мне огрызки каких-то чувств, всей этой напыщенной и фальшивой заботой; ты так старался поразить меня, словно мы не знакомы тысячи лет; словно на протяжении долгих годов, я не была единственной, которая продолжала видеть в тебе идеал, до которого не доходил ни один мужчина в моей жизни. я нуждалась в настоящем тебе: ты, кажется, забыл его где-то на олимпе; потерял со стечением времени; запер так глубоко, что не позволяешь ему выбраться наружу. я не нуждалась в роскоши и в том, чем ты пытался подкупить и расплатиться за свои ошибки: я простила тебя давно. слишком давно, чтобы помнить какого это: не любить тебя всем сердцем, а ненавидеть. сегодня, ты сам на себя не похож: мягок; аккуратен и все также отрешен, как и всегда, когда я не позволяю тебе вести свои игры со мной. я ранила тебя; не единожды - а сотню раз, и по итогу, твое сердце очерствело, а ты больше не веришь моим словами; больше не введешься на мои намерения, пусть сегодня я и честна с тобой: предельно сильно и как никогда до этого. я внимательно наблюдаю за тем, как ты разделываешь мясо; как утоляешь голод, запивая все это вином, в то время как сама, не притрагиваюсь ни к еде, ни к бокалу; почти не дышу и почти что не двигаюсь, словно глупый страх потерять тебя окончательно парализует; словно понимаю, что сегодня, я наконец-то позволю тебе всковырнуть мою грудную клетку. — персефона любила вторить моим мыслям, даже если никогда так не думала. — я коротко; совсем неосязаемо улыбаюсь, вспоминая свою сестру. тепло расплывается по телу вязкой субстанцией; прилипает к коже и опоясывает комфортом. я отпускаю глаза; прерываю наш визуальный контакт и чтобы занять хоть чем-то руки, цепляюсь за края матерчатой салфетки, перебирая уголки. все мои самые светлые воспоминания о сестре, остались так далеко позади; еще на олимпе, когда она была рядом со мной всегда; когда ее душа не отдалась на растерзанию мучительных и нестерпимых, нездоровых чувств; когда она не была еще осквернена болью утраты и разочарованием мученических потерь. мы проводили вместе чуть ли не все время и она, с неприкрытым удовольствием, слушала любые мои истории; впитывала выраженные мною мысли, которые горделиво цитировала в окружении других богов: но это осталось в далеком прошлом, потому что теперь, она не нуждается в поводыре; она не нуждается в путеводителе, который пронесет ее сквозь трудности жизни. признаться честно - персефона справляется куда лучше чем я; она стала совсем взрослой и навряд ли, хотя бы какие-то мои слова, сумеют изменить течение ее, уже совсем не детского, сознания. — если бы она правда в это верила, она бы никогда не позволила себе так сильно полюбить кого-то. — я больше не улыбаюсь, когда снова возвращаю свой взгляд на тебя. мягко поджимаю губы, пока ты растираешь лицо ладонями, приглаживая и без того идеально уложенные назад волосы. в этом весь ты, аид: в тебе, до блеска идеально все. я бы хотела съязвить; хотела бы сказать, что внешней оболочкой, ты пытаешься скрыть гниль своей собственной души, но мы оба знаем что это не правда. мы оба знаем, что внутри тебя нечто большее; мы оба знаем, что так просто удобнее. так выгоднее. так легче. — представь полюбить кого-то настолько сильно, чтобы пронести это чувство в одиночку через сотни лет. разве это не глупость? — и правда в том, что я сейчас говорю не о собственной сестре; правда в том, что я говорю о самой себе. как иронично: верить и повторять одну и ту же мысль, чтобы в конечном итоге, поступить совершенно наоборот, наплевав на собственные принципы и полностью поддаться тому чувству, в которое я не позволяла себе даже поверить. и даже тут, я так предельно не похожа на свою сестру: персефона жила своей любовью к церберу; она берегла эти чувства и они же и держали ее в живых, на протяжении долгих лет. ей достаточно был подпитываться одной лишь только надеждой на то, что она его найдет; что они встретятся; что они будут вместе, для того, чтобы не увянуть; чтобы храбрясь, пережить все то, что грузом свалилось на ее слишком хрупкие плечи. я же, только и делала что отрицала эти чувства; пыталась выкорчевать - только они въелись слишком глубоко; пыталась игнорировать и ждала, боже, я так ждала, что они исчезнут; что они увянут; что умрут - но они были неотъемлемой частью меня. мы с тобой, аид, давно сплетены в одно целое: точек соприкосновения слишком много; любви к тебе, в моей душе, еще больше. я отдаляюсь; выпрямляю спину и притворно делаю вид что изучаю интерьер ресторана: не представляю даже какую сумму ты выложил для того, чтобы даже наше расставание - ведь ты именно его и планировал, не так ли? - сделать красивым. — и одновременно, в любви нет ничего ужасного, до тех пор, пока ты не позволяешь ей контролировать свой разум. она приносит много счастья, аид, но за него всегда приходится платить. — продолжаю твою мысль, краем глаза замечая измученную улыбку на твоем лице, которой не позволяю отразиться на моем. задумчиво хмурю брови: венец божественности все еще окольцовывает нас с тобой, но даже для нас, цена оказалась слишком высока и даже спустя столько лет, мы все еще не вышли в плюс. мойры больше не воротят судьбы сквозь свои тонкие пальцы, разрывая и сплетая нити; размытые и нечеткие картинки во снах аполлона больше не предвещают неизбежное: тогда, скажи, аид, прошу - почему мы все еще не способны создать для нас двоих то будущее, в котором так лихорадочно нуждаемся? почему не можем усмирить время; остановить его лишь на секунду, не позволяя больше ранам бесконечно кровоточить? не позволяя сердцам окаменеть еще сильнее, до тех пор, пока одного удара не будет хватить, чтобы раскрошить - раздробить - размозжить окончательно? ты наклоняешься вперед; локтями упираешься о стол и задаешь вопрос, на который я моментально нахожу ответ: — решение не может быть верным, если ты непрестанно, даже спустя сотни лет, сожалеешь о нем. — а я, поверь, сожалею слишком часто и я могу бесконечно долго перечислять решения, которые идут наперекор моим идеологиям; я могу без устали говорить о вещах, которые мечтаю изменить не только в этом мире, но и в собственном прошлом - забавно, что даже боги, копаются в нем с завидной регулярностью. и каждый загнутый палец; каждое событие, будет тесно связано с тобой. но я трусила; боялась - а ты, в ответ, мою трусость воспринял на свой счет; мои страхи, лживо, счел за отвращение, а мои попытки уберечь самое ценное в самой себе, за призыв именно это и сломать. у нас был шанс все исправить и я поступила опрометчиво, когда в прошлый раз, так неразумно подорвала - снова, - твое доверие.

{   n e w   y o r k   / /  t h e n   }
[indent] твоя близость; твое пристальное внимание; тепло твоего тела, которое ощущается даже на расстоянии и даже сквозь слои моей собственной одежды: это так непривычно; это так чуждо для нас с тобой. в последний раз мы виделись чуть больше сотни лет назад: в обстоятельствах, от нас не зависящих. встреча была спонтанная и неожиданная и мы не позволили себе приблизиться друг к другу слишком близко. все происходящее между нами, каждый раз разорвано на куски той самой дистанцией, которую мы выбрали и которую всегда поддерживаем - в последнее время, уже неосознанно. что-то остается неизменным со стечением времени, не так ли? и сценарий по которому мы проходимся, каждый раз по кругу, остается несокрушимым: ты врываешься слишком резко; никогда не давишь и никогда не зажимаешь вплотную, вынуждая верить в иллюзию выбора - никакого выбора, ты никогда мне не оставлял. мое сердце выбрало тебя; мое нутро выбрало тебя; все что есть во мне, присвоенное тебе - выбрало тебя. и я не могу устоять; чувствую, как все мои щиты дают бреши; как трещит по швам моя защита и слабость приливает к груди такой мгновенной болью. я выбираю пятиться назад; выбираю мотать головой и отрекаться от тебя - если ты делаешь меня такой уязвимой, просто находясь рядом - что будет со мной, когда я позволю тебе меня полюбить? что будет, если я перестану оберегать саму себя? ты ломал мое сердце не единожды, когда оно еще тебе не принадлежало - что будет со мной; что будет с ним, когда я вверю его тебе? в жестокости; в эгоизме и в чертовом страхе, мы друг для друга ровня. противоположности притягиваются: что если, мы просто слишком сильно друг на друга похожи? я так часто задаюсь вопросом о том, что было бы, не пришлось бы тебе покинуть олимп? что было бы, не робела бы я так перед зевсом и найди в себе смелость щитом встать в твою защиту, убеждая верховного в том, что он совершает ошибку? что было бы, спустись я следом за тобой, жертвуя всем ради того, что стало бы мгновенно смыслом моего всего? слишком много «что если» и ни один из них, не упрощает наше с тобой настоящее: к сожалению, не лишенное тягости все тех же эмоций, которые губят нас сколько я себя помню. я буду предельна честна: я не пришла бы, не приметив то, как персефоне становится все хуже. не пришла бы, если бы не заметила как она теряет всю свою надежду и что на ее лице всегда играет нескрываемая тоска, которую она больше не пыталась спрятать за фальшивой улыбкой, чтобы не заставлять меня волноваться. я не нашла бы в себе смелость заявиться к тебе, если бы это не касалось напрямик моей сестры, потому что ты, давным-давно перегнул черту, а гордости во мне чуть больше горсти, которой было бы достаточно, чтобы я сдерживала себя в порывах безутешной нужды снова тебя увидеть. хотя, все не так прозаично: я не пришла бы, потому что нет причины - ты больше их не даешь; не пришла бы, потому что не знала что сказать; не пришла бы, потому что в какой-то момент, я уверовала что твои чувства ко мне угасли и что холод внутри тебя, погубил последнее, что напоминало тебе о том, что ты живой. все что нас связывает на самом деле: сломанное прошлое; переломанные судьбы; перепаянное настоящее, которое постоянно пытаемся подправить. вносим коррективы и раз за разом снова ошибаемся. мне приходится напоминать себе о том, что сегодня, я здесь не ради нас; сегодня, я здесь ради сестры. помнишь, как я ее подвела? как я ее не защитила и не уберегла? не позволь мне облажаться хотя бы на этот раз. руки скрещенные на груди, сжимают тело крепче; пальцы впиваются в предплечья еще сильнее и я так четко ощущаю это напряжение в собственном теле, вызванное одним лишь твоим равнодушным высказыванием: — но никогда не позволял забрать ее. — говорю с неприкрытым холодом и смотрю на тебя в упор: я не умоляла; не просила; не унижалась перед тобой, ровным счетом также как не унижалась и сама персефона, но ты и не думал о том, чтобы отпустить. даже когда твоя месть изжила себя; даже когда то, что произошло - больше не имело никакого смысла. ты хотел доказать мне свою силу; хотел доказать мне свою власть? аид, я в них никогда и не сомневалась. сколько я себя помню: я кланялась перед тобой в уважении, как и перед твоими братьями; я отпускала голову при встрече и никогда не ставила под сомнение ни твое могущество, ни твой авторитет. лишенный желаемого решил показать мне свое истинное лицо? чего бы ты не добивался: у тебя получилось лишь сильнее оттолкнуть. я, отчего-то, даже не сомневаюсь, что это все доставило тебе извращенное удовольствие и я долгое время злилась на тебя за это. я не пыталась идти тебе наперекор; не вынашивала планы и не думала о мести в отместку. я не способна сделать то, что навредило бы тебе. я никогда не хотела делать тебе больно; всегда надеялась на твою благосклонность и на то, что ты позволишь себе, хотя бы один раз в этой жизни, пустить слабину, но ты этого не сделал. таскал персефону следом на протяжении веков; держал на привязи, уже из принципа, привыкший к тому, что я, поддакивая зевсу, не натворю глупостей. твои слова неистово злят: моя сестра не твоя собственность и у тебя нет никакого права, считать ее таковой. я дергаюсь с места, в очередной раз, отворачиваясь лишь для того, чтобы совладать с собственными эмоциями и не позволить тебе считать ничего с моего лица. я обхожу стол аккуратно; отпускаю руки и присаживаюсь на небольшое кресло напротив тебя. я, в очередной раз, пытаюсь увеличить расстояние: между нами не только твой стол, но все та же стена, возведенная нашими совместными усилиями. улыбка с твоего лица медленно сползает; тональность твоего голоса меняется и я понимаю в чем причина; знаю, что от тебя ничего не скроешь, но старательно изображаю безразличие, откидываясь на спинку и закидывая ногу на ногу, вторя твоему действию. — у нас не так много тем для разговоров, а обсуждать то, что касается нас, крайне неподобающе после такой длительной разлуки, не находишь? — потому что нас никогда не было; потому что, после всего того что ты сделал - нас никогда и не будет. светские беседы - они ведь всегда касаются каких-то маловажных и нейтральных тем, не так ли? не сомневаюсь, что моя сестра, в числе маловажных; ее любовная жизнь, в числе безразличных; ее переживания - из разряда нейтральных. я поджимаю губы и смотрю прямиком на тебя: неужели ты думал, что я позволю тебе сейчас ковырять в том, что чувствую? неужели думал, что на этот раз, я не поставлю на кон все, пытаясь спасти персефону? саму себя я давно обрекла - пусть хотя бы она будет счастлива. впервые за уготованную ей вечность. держаться отстраненно получается из рук вон плохо: внутри что-то ерзает до грузного дискомфорта - то ли тревога; то ли вина, которая скрупулезно перебирает натянутые фибры моей совести. с каждым твоим словом, беспокойство дрожью проскальзывает по позвонкам; с каждым твоим ответом, волнение комом подбивает к горлу. я затеяла эту игру - ты подхватил и подстроил ее под собственные правила. недоговариваешь; тянешь и растягиваешь момент, будто бы заранее готовясь ликовать и наслаждаться своей победой. — он сейчас в нью-йорке? — спрашиваю коротко; предельно тихо и сразу же увожу взгляд в сторону. кому как не тебе знать о лжи все? кому как не тебе, выводить на поверхность все то, что я прячу в самую глубь? кому как не тебе, вынуждать меня идти наперекор всему, из простого желания утешить свое тщеславие и прокормить свой цинизм? только правда в том, что я позволю тебе сегодня выиграть; в обмен на твою правду, я отдам тебе все. я упаду в твоих глазах; разочарую и погрязну в своей жалости и в своем отчаянии. потому что это единственное, что у меня осталось; потому что это единственное - что ты не отобрал и не присвоил себе. тебе важно выйти победителем? тогда я сделаю все; нарушу все правила и дойду до грани, чтобы поддаться; чтобы в очередной раз, отдать тебе желаемое. ты ведь в любом случае, рано или поздно, заберешь его силой. так бывает каждый раз: и именно в этом, я для тебя никакое не исключение из правил.

when you lay alone,         
.   .   .   .   .   .
i ache
w h e n   n i g h t   f a l l s ,  i   a m   y o u r   e s c a p e                         

{   n e w   y o r k   / /  n o w   }
[indent] твои руки снова накрывает мои: и если бы море говорило, оно наверняка бы рассказало, что когда волны накрывают; бьются о скалы, пенясь; когда ветер носит воду и соленные брызги разносятся по ветру - море ощущает то же самое, что чувствую и я в этот момент, когда твои пальцы оглаживают мою кожу; когда твоя ладонь, так крепко сжимает мою; когда твой взгляд, так внимательно изучает мое лицо, словно не видел никогда до этого; будто бы раньше - боялся присмотреться. ледники давно оттаяли; холод давно отступил и я замираю, наслаждаясь моментом нежности: впервые за все время нашего знакомства, мы разделяем этот трепет; впервые, мы зашли так далеко и я растягиваю молчание, пытаясь запомнить; пытаясь впечатать в память, даже если знаю - все что связано с тобой, въедается глубоко; ты - въелся еще глубже. взгляд плавно скользит на наши соединенные руки, прежде чем снова вернуться к тебе и мягко мотнуть головой, позволяя короткому выдоху вырваться с губ: — в последний раз когда мы виделись с персефоной, я приезжала к тебе. в дом я не заходила, но она показала мне оранжерею. — не сомневаюсь что ты об этом знаешь. не потому что ты вездесущ; не потому что ты верховный бог: от тебя, просто-напросто, не скрылась бы маленькая деталь моего визита; ты не упустил бы тот факт, что я наведывалась, пусть и не к тебе. — еще на олимпе, мы часто гуляли в садах при замке. мне никогда это особо не нравилось, но она просила, а я не могла ей отказать. она безумно любила эти места, без умолку разговаривала о том, как обязательно обзаведется своими садами, рассказывала какими цветами засадит все вокруг. когда ее впервые начали чествовать во время антезфорий, в ее праздник, я пообещала что у нее будет свой сад. — я не сдерживаюсь и улыбаюсь: так искренне и так по-настоящему, вспоминая дни, когда была счастлива; когда сердце не крошилось на части с завидной регулярностью и когда у меня еще получалось уберечь от этого же, собственную сестру. признаться честно, в последнее время, я редко вспоминаю старые времена; редко позволяю себе придаться ностальгии и еще реже, позволяю себе заскучать по тому, что никогда не вернуть, но сейчас, я чувствую нужду поговорить с тобой. я хочу снять груз с твоей души; я всегда делала лишь хуже - позволь мне, хотя бы сегодня, сделать все правильно. — но я не успела. за меня это сделал ты. — я осторожно выпутываю одну свою руку; ускользаю от твоих касаний лишь на мгновение, чтобы снова потянуться за твоим теплом; чтобы сплести наши пальцы, поглаживая твою - все еще слишком холодную, - кожу, большим пальцем. — она так искренне улыбалась, когда ухаживала за цветами. я давно не видела ее такой счастливой. — в последнее время, счастливой я ее видела все реже и реже, так что каждая улыбка персефоны; каждый блеск в ее глазах, заставлял меня чувствовать, пусть и короткое, но все-таки облегчение. — я знаю что она давно перестала быть твоей пленницей, аид. моя сестра, — я мотаю головой, пытаясь подобрать правильные слова: она не слабая - давно уже не такая; она стала сильной; ты сумел закалить ее характер и превратил из хрупкого полевого цветочка, в розу с самыми острыми из всех шипов; она до невозможного храбрая и она лучше всех нас, умеет усмирять свою боль, — она не справилась бы в одиночестве. она нуждается в том, чтобы ее оберегали; чтобы о ней заботились. — я не ощущаю, как сжимаю твою руку капельку сильнее, после чего отпускаю, позволяя тебе ее снова накрыть своей. — и ты именно это и делал. ты опекал ее и защищал куда лучше, чем с этим справлялась я. спасибо тебе за это. — как бы сильно я не уповала на ее свободу; как бы сильно не старалась убедить саму себя в том, что на олимпе ей было бы лучше чем в царстве мертвых: это все вранье. потому что только благодаря тебе, она познала истинное счастье; только благодаря тебе, она обрела цербера и только благодаря тебе, она живет на грани этой невозможной, в своих масштабах, любви к нему. и в этом мы с ней слишком сильно похожи. я позволяю себе полностью разомлеть, под твоим пристальным вниманием: если бы ты знал, насколько ты красивый. твои аристократичные; царские черты лица лишь подчеркивают отсутствие даже малейших изъянов; совсем неуловимые родинки на бледной коже; острая арка дуги твоей верхней губы; темные глаза, в которых игриво отражается блеклый свет огоньков: я заворожено смотрю на тебя и сердце заполошно заходится в груди, вынуждая пропустить вынужденный вдох. впервые за вечность, я не боюсь быть открытой книгой перед тобой; не боюсь поддаваться вперед, вместо того, чтобы пятиться назад; не боюсь упираться в твой ответный взгляд и не боюсь твоих прикосновений, которые вмиг разворачивают всю меня наизнанку. я знаю; на физическом уровне ощущаю твое недоверие - и я не удивлена. с чего бы тебе верить, когда я каждый раз подводила; каждый раз отталкивала и убегала; когда врала, растирая границы лишь для того, чтобы начертить новые? но правда в том, что больше нет подвохов; больше нет ничего, аид: только я, вручающая тебе свою любовь, с такой нестерпимой просьбой не отказываться от нее. ты говоришь: совсем коротко и мало, но в твоих слова сочится усталость и бессилие и мне так жаль; так жаль, любовь моя, что я стала истинной причиной твоей самой мучительной боли. я размыкаю наши руки; медленными движениями собираю белоснежную салфетку со своих коленей и кладу ее на стол; под твоим пристальным вниманием я встаю изо стола и обхожу его, чтобы оказаться прямо напротив тебя. ты следуешь моего примеру; встаешь моментально и смотришь растерянно, а я, в ответ, мягко улыбаюсь: — все в порядке. — шепчу, успокаивая, до максимума сужая расстояние между нами, прежде чем ладонями нежно накрою твои щеки, оглаживая мягкую, идеально выбритую кожу невесомыми прикосновениями: — не думаешь, что спустя столько лет - пора дать нам шанс? — мои пальцы скользят ниже, ласково массируют твою шею и я прижимаюсь ближе; лбом упираюсь о твою щеку - совсем мизерная разница в росте, но все же позволяет мне чувствовать себя такой маленькой рядом с тобой. закрываю глаза и замираю: почти слышу как бьется твое сердце, даже сквозь негромкую музыку в ресторане. я рада, что кроме нас здесь нет никого. официанты прячут свои любопытные взгляды и я почти чувствую себя наедине с одним лишь тобой: будто бы весь этот мир, принадлежит только нам. будто бы в нем больше нет никого, кроме нас с тобой. пальцы скользят все ниже; вдоль отрезной планки твоей черной рубашки, на несколько мгновений замирая в области твоего сердца, прежде чем вернуться на начальную. я прижимаюсь губами к твоей щеке: дыхание замирает, пока я старательно растягиваю момент собственной нежности. это слишком ново для меня; это слишком ново для нас двоих и я вдоволь хочу насладиться каждым всполохом; каждой новой эмоцией; каждым дрожанием и каждой мурашкой, которая проскальзывает вдоль тела благодаря тебе. я отрываюсь медленно и томительно, чувствую как твои собственные руки набираются уверенности, оказавшись на моей талии; наклоняюсь ближе к твоему уху и задерживаю дыхание: — больше всего на свете, я хочу остаться, аид. — из-за мизерной дистанции, мой собственный шепот опаляет и меня в ответ и я отстраняюсь; смотрю прямиком в твои глаза, разве что руки никак не оторву от тебя: — а еще, я безумно хочу потанцевать с тобой. на этот раз, по-настоящему. — я улыбаюсь кротко; совсем незаметно, не позволяя тебе вставить ни слова: — но нам не обязательно делать это здесь. потому что я очень хочу домой, аид. — и ты знаешь, где теперь находится мой дом.