W H E N   Y O U   L O O K   A T   M E   L I K E   T H A T ,   M Y  D A R L I N G,                           
what did you expect?
i ' d   p r o b a b l y   s t i l l   a d o r e   y o u   w i t h   y o u r   h a n d s   a r o u n d   m y   n e c k

t h r e e   y e a r s   a g o
[indent] тяжелая и неровная синева, изломанными веточками контуров увесистых, серебристых облаков, расползается вдоль черни ночного неба; залитые свинцом, ватные контуры, туго нависают, плотно закрывая собой всю твердь: лишь на пересечении двух бледных линий и изрезанных абрисов прорастают переливчатые обводы тонкого серпа - луна сияет ярко; ярко настолько, чтобы заметить тотальное отсутствие звезд; будто бы кто-то черпнул вдоль поднебесья ладонью и умело, пальцами перебрал все до единой, присваивая самому себе. на удивление, жаркий, что несвойственно для конца августа, летний день, плавно перетек в прохладный вечер: едва ощутимое дуновение снулого бриза оставляет толпище мурашек вдоль оголенных предплечий; ногти вырисовывают точную дорожку следом, царапая и повторяя монотонное движение несколько раз, доводя его до извращенного автоматизма, заставляя кожу покраснеть и не останавливаясь до тех пор, пока до мозга не дойдет сигнал о притупленном раздражении. мыслей в голове слишком много, чтобы уследить за каждой: какая глупая привычка - так много думать и так мало говорить. видимо, одна из повадок что осталась из детства, когда каждое выплюнутое второпях слово, стоило как минимум нескольких сиреневых синяков вдоль худощавого тела. мысли, сейчас: они тяжелые. и если чувства - бабочки, что никак не подохнут в вечно вывернутом наизнанку желудке; тогда мысли - паршивая моль, которая щурит глаза при свете; трусливо прячется туда, где потемнее и поглубже, лишь для того, чтобы жрать изнутри; без остатка, потому что инстинкт самосохранения превышает любое сочувствие и сострадание; потому что если прислушаться, будет слышно подергивание жилковатых крылышек и то, как с каждым днем их становится все больше и больше: с каждым днем, они разъедают все более и более потаенные уголки души - что будет тогда, когда дробить больше будет нечего? или ты всегда, милая, будешь закладывать внутрь меня то самое что-то, что не позволит мне искоренить их окончательно? забавно, не находишь? они - ведь тоже бабочки, пусть и ночные; черные вредители, что крыльями машут, садясь на развалины души; выискивают самые слабые места и зубами дерут то, что в любую секунду готово в прах осыпаться; царапают, ломают, режут изнутри и повреждают все оставленные блокпосты, из тщеславного желания забраться поглубже - глубже некуда, ведь так уж вышло, что ты давно заполонила собой все внутри меня; так уж вышло - эти мысли лишь порождение всех тех чувств к тебе, о которых я всегда умалчивал и о которых не привык говорить вслух. ты ведь знаешь чем заканчиваются все легенды об открытии ящика пандоры: а я, так уж вышло, слишком сильно привык оберегать тебя, во что бы то ни стало. гиперболизированной привязанностью легко прикрывать нездоровую ревность, а неумеренной и аффектированной заботой легко прикрывать зародыши жеманной влюбленности: иногда, у меня у самого получается убедить в этом собственное, атрофированное сердце. все ведь уже привыкли к историям о том, насколько оно омертвлено и нечувствительно - как жаль, поверь, что это совершенно не так. низкий скрип входной двери за спиной; ты выскальзываешь через маленькую щель и бесшумно закрываешь ее за собой; босыми ногами шлепаешь по деревянным половицам на крыльце и аккуратно садишься рядом, на верхнюю ступеньку: мягко бьешься плечом о мое; оголенными коленками - о мои, но даже через плотную ткань рваных джинс я способен вдоволь ощутить жар твоей кожи. — мама заметила что ты даже не прикоснулся к пирогу за десертом, — ты говоришь тихо; ловишь на себе мой внимательный взгляд и улыбаешься: и, боже, пеппер - помнишь, в детстве, ты ловила ладонями солнечные зайчики? все это для того, чтобы заключить их все, до последнего, в радужке твоих поблескивающих зрачков. ты протягиваешь маленький, пластиковый контейнер, в который, твоя мама аккуратно положила несколько ровно нарезанных кусков вишневого пирога: твоего любимого. а значит, по определению, еще и моего. — она, как всегда, слишком сильно заботится обо мне. — я мягко улыбаюсь в ответ; киваю в знак благодарности и перехватываю контейнер, отпуская его себе под ноги, по той простой причине, что все еще не хочу уходить: я даже не ищу причину для того, чтобы остаться; я даже не нуждаюсь в поводе, чтобы и дальше откладывать наше неизбежное прощание на потом - свет в спальне твоих родителей потух уже минут как двадцать, но ни один из нас не в силах заговорить о том, от чего на душе паршивее всего уже который месяц. — не могу поверить, — запинаюсь на полуслове, когда ловлю на себе твой изучающий взгляд и замолкаю на мгновение. знаешь, я готов был бы даже чертов ветер остановить, лишь бы слышать только твое сбившееся дыхание. ты осознаешь что я собираюсь сказать, поэтому я увожу свои глаза в сторону и смотрю куда-то вперед, чтобы не видеть как улыбка медленно соскальзывает с твоего лица, — что ты уезжаешь всего через несколько часов. — все это, до сих пор кажется какой-то больной фантазией; каким-то дурным сном, порожденным лихорадкой, мигренью и какими-то симптомами тотального сумасшествия: это ведь так неправильно, разве нет? ты молчишь; не отвечаешь, вероятнее, потому что тут даже отвечать нечего: мы говорили об этом лишь единожды и больше никогда не возвращались к этому разговору; избегали его, словно это помогло бы, лично мне, упрятаться от реальности грядущего. в моей голове тотальный беспорядок; самый настоящий бардак и я не могу с ним разобраться; не могу его убрать. в моей голове, каждый чертов раз, в последнее время, когда я с тобой, так много мыслей - я не могу их остановить; так много, блять, пиздец как много сожалений - я не могу поймать ни одно, пока они вереницами; стайками клюют по самому сердцу и вьют гнезда чертовой скорби прямо меж ребер: по обе стороны, вдоль костного основания. когда-нибудь, я позволю себе поверить в то, что для тебя, так будет правильнее всего; когда-нибудь, я заставлю себя поверить в то, что я был прав в своем молчании, ставя в приоритет твое счастье и благополучие. но я теряю тебя сейчас, солнце, теряю окончательно. ты ведь объяснишь мне когда-нибудь как так получилось, правда?

[indent] нам было по семь когда мы только познакомились: как иронично - мы совершенно друг на друга не похожи; мы две стороны одной монеты, выгравированные и выбитые по предельно разным параметрам и принципам; настолько разные, что неизбежно притянулись, долбанными противоположностями в одном магнитном поле. ты жила в самом конце улицы; совсем недалеко от нас, но ты почти не выходила из дома: нас ничего не связывало и я даже имени твоего не знал, ровно до того самого вечера, когда мы с джун, моей младшей сестрой, медленно шли домой. она, сонно и устало прилипла щекой к моей спине; ручками обхватила шею, а короткими ножками живот - одной рукой я старательно ее поддерживал, чтобы она не свалилась с моей спины; второй, тянул за собой ее маленький велосипед: с розовыми ленточками и корзинкой. я и не заметил, как ты подорвалась с крыльца, но краем глаза уловил, как ногами, неумело, словно никогда этого не делала до тех пор, пыталась найти опору и забраться выше по небольшой изгороди из металлического забора, а потом что-то неразборчиво буркнула себе под нос, когда у тебя не получилось. и я замедлил шаг; неторопливо отпустил джун на землю и повернулся к тебе. ты была невысокой; крайне маленькой для своего возраста, поэтому за забором не виднелась даже твоя макушка: ты почти не дернулась, когда мы подошли ближе и я забрался вверх по металлическим прутьям, как я думал, исключительно из любопытства. я вопросительно вскинул бровь и ты замешкала: ты была очень бледной; одежда на тебе была идеально выстирана и выглажена и ты выглядела испуганной, когда пришло время наконец-то поговорить - совсем тихим; едва слышимым шепотком ты спросила, если можно покататься на велосипеде моей сестры. как оказалось позже, своего у тебя не было - твои родители считали что это слишком опасно, а еще, что это может плохо сказаться на состоянии твоего здоровья. я лишь улыбнулся и пообещал, что приду к тебе завтра, в это же время; ты быстро закивала и сказала, что с нетерпением будешь ждать, наблюдая снизу за тем, как я опускаюсь ногами на землю и отхожу в сторону, чтобы снова подобрать свою сестру. когда мы отошли на несколько шагов, ты окликнула меня по имени и скромно спросила, если я научу тебя залезать на заборы, а на мое шутливое «получится не с первого раза», ты не задумываясь ответила: «тогда приходи каждый день». и я действительно приходил. проводил с тобой дни напролет, таская за собой велосипед джун, позволяя тебе наворачивать круги вокруг своей лужайки - ровно до того самого дня, как нас не заметила твоя мама, которая отреагировала слишком остро и попросила меня больше никогда не появляться в вашем дворе. к счастью, это стало лишь очередной причиной, по которой я продолжал навещать тебя каждый вечер: правила ведь созданы для того, чтобы их нарушать. я больше не приносил с собой велосипед и обычно, торчал за забором, увлекая тебя разговорами и отвечая на твои бесконечные вопросы, а потом твои родители оттаяли. они стали теплее ко мне относиться и были даже не против нашего совместного времяпровождения, в особенности после того, как узнали о том, из какого именно я дома. конечно, о моей семье знали все вокруг: мой отец умер когда мне было пять; соответственно, джун было два, а скайлер едва родилась. острое, хроническое заболевание, которое эволюционировало слишком быстро и сожрало его окончательно всего за год: родители обратились к врачам когда было уже слишком поздно и все что они могли, это разводить руками в стороны и прописывать малодейственные лекарства, которые, разве что, оттянут неизбежное и дадут ему лишние пару месяцев. после его смерти, на плечи матери свалилось трое детей: не удивительно, что она нуждалась в чьей-то поддержке; неудивительно, что она доверилась слепо неправильному человеку. отчим нас никогда не воспринимал своими; никогда не любил и даже не старался делать вид, что ему есть хоть какое-то дело до троих детей, которые живут с ним под одной крышей - жил, по факту, под одной крышей с нами он, потому что дом принадлежал отцу и мне влетело, когда я впервые осмелился это сказать ему прямо в глаза. о том, что он не брезгает рукоприкладством по отношению к маме, перешептывалась вся улица; о том, что временами, под раздачу попадаю и я, выдавали небольшие синяки и ссадины: к счастью, он никогда не трогал девочек, которых я готов был оберегать сколько я себя помню. поэтому я старательно проводил все свое свободное время вне дома, а твои родители начали настойчиво приглашать меня поужинать с вами, заботливо избегая щепетильные для меня темы. когда твоя мама того не видела, я действительно учил тебя перелезать через заборы; позже, приезжал на собственном велосипеде, помогая тебе аккуратно усесться на рамке седла, руками прижимая к себе и удерживая крепко, катая вдоль соседних улочек, которые, на тот момент, казались тебе целым, неизведанным миром. пусть и нехотя, но медленно, твои родители доверяли мне все больше и мы с тобой стали неотъемлемой частью жизней друг друга: ты отлично сдружилась с моими младшими сестрами, но всегда; без исключений, ты трепетнее всего ждала наших новых приключений. я всегда был рядом с тобой; не позволял никому сделать тебе больно или обидеть словом, становясь твоим рыцарем, пусть и не в сияющих, но доспехах; я готов был пойти на поводу любых твоих желаний и просьб и боже, я действительно это делал. мы не просто росли вместе, пеппер: ты была моим спасением в той жизни, которая, казалось, хотела обречь меня на другой исход; мы делили на двоих все и я был уверен, даже чертову судьбу поделим поровну. я часто спрашивал о том, почему ты не ходишь в нормальную школу как я, или, как позже, джун и скайлер и все остальные дети, живущие на нашей улице, но ты никогда не отвечала. ты училась на дому; к тебе приезжали учителя и ты всегда, без исключения, была под чьим-то присмотром, а потом, в один день я узнал причину. нам было по тринадцать, когда мы потерялись во времени и засиделись в парке допоздна, пусть твои родители и велели мне приводить тебя домой не позже семи. было без пятнадцати семь, когда ты крепко держала меня за руку и бежала следом; когда твои русые, отстриженные, волосы, золотом переливались в лучах закатного солнца; когда ты смехом прерывала сбившееся дыхание, а потом вырвала руку, а я не заметил. бежал дальше и одернулся лишь в тот момент, когда больше не слышал твое заполошное дыхание следом: ты лежала посреди дороги; твое маленькое тельце неровно дергалось; пальцы царапали шею - ты негромко кашляла и старалась глотать воздух ртом, но воздуха будто бы не было и вовсе вокруг тебя. страх, который я испытал, в масштабах пересиливал разом все те чувства, что я когда-либо ощущал; я так испугался; я чувствовал себя так беспомощно и так жалко, когда нависал над тобой и не знал; не понимал что должен делать. ты задыхалась; твои глаза слезились и смотрели будто бы через меня: я и не помню точно, как именно донес тебя до дома; не помню, в каком отчаянии звал твоих родителей с противоположного конца улицы; не помню, как отказывался уходить домой до самого утра, лишь бы убедиться в том, что ты в порядке. как оказалось, длительная, физическая активность стала причиной и катализатором твоего приступа: у тебя были врожденные проблемы с дыхательными путями; запущенная форма астмы и еще набор сопутствующих ей болячек, из-за которых ты всегда должна была принимать лекарства и находиться под присмотром родителей и врачей. я думал, они разозлятся; был уверен, что они будут против нашего дальнейшего общения, но оказался неправ: вместо этого, с того самого дня, в заднем кармане моего рюкзака, всегда присутствовал один запасной ингалятор для тебя и маленькая пластинка твоих таблеток, на случай если мы окажемся слишком далеко от дома и я не успею привезти тебя обратно. номер твоих родителей - на быстром наборе, первее номера моей собственной матери; номер твоего лечащего врача - вбит в памяти телефона, вместе с экстренным номером скорой помощи. в заметках - цифры из твоей медицинской страховки. уже в детстве, это стало предельно важно для меня и я понял; пообещал самому себе что никогда, во что бы то ни стало, не позволю ничему плохому произойти с тобой. и я предпочитал тебя - компании любых своих школьных приятелей и друзей; почти никогда не оставался после уроков и почти никогда не строил планы на вечер, потому что благодаря тебе, каждый мой вечер был занят тобой. мы постоянно находили себе новое занятие; ты всегда помогала мне с домашкой, не позволяя мне отстать по школьной программе и всегда следовала за мной по пятам; слепо верила и доверяла на все сто процентов, обвивая мою шею своими тонкими руками или переплетая наши пальцы, потому что мы оба, с самого детства, привыкли быть слишком тактильными по отношению к друг другу. я много времени проводил со своими сестрами; много времени уделял им и заботе о них, стараясь, хотя бы немного, но заменить им отсутствие отца, но ты, пеппер: ты всегда; с самого начала была для меня чем-то другим; никогда не сестрой, а большим. и мне потребовался не один только год, чтобы это осознать: всего одно мгновение чтобы принять и понять, что я никого и никогда в этой жизни, не сумею полюбить так, как люблю тебя, с самого первого дня нашего знакомства. наверное, это было ожидаемо: мы ведь всегда были рядом друг с другом, только руку протяни. ты знала все мои секреты; умело вычитывала любые недомолвки из моих глаз - как глупо, верно? не смогла вычитать только одну единственную и, господи, разве не самую важную? и ты тоже открывалась всегда передо мной; говорила открыто о своих мыслях, чувствах, переживаниях и страхах, потому что знала, только я могу их понять - только я могу тебя поддержать - только я могу быть рядом с тобой двадцать четыре на семь. ведь это вошло в привычку, правда? быть вместе. а еще, в привычку твоих родителей. твоя мама - ты говорила, не единожды, шутливо, - каждый вечер накрывает стол на четверых, даже когда я не захожу на ужин; даже после того, как моя мама развелась с отчимом и наш дом стал снова домом для меня. однажды, именно я и заговорил о том, что тебе бы понравилось ходить в нормальную школу: это единственный шаг, на который твои родители решались дольше всего, но в конечном итоге они сдались и сказали что попробуют. тебя перевели когда ты переходила в седьмой класс: к сожалению, мы были в разных школах, тебя отдали в самую близкую от вашего дома, на случай если что-то произойдет или если ты будешь к этому не готова: это не мешало мне сбегать с последних уроков для того, чтобы сбивая рваное дыхание, бежать тебе навстречу - ты всегда, без исключений, прилежно ждала меня на небольшой скамейке у широких ворот, зная что я приду за тобой, чтобы провести до дома. ты ждала даже в те дни, когда меня оставляли после уроков: за маленькие проделки; драки на заднем дворе или опоздания и порой, тебе приходилось ждать по несколько часов, но ты ждала, а я никогда не подводил; никогда не позволял себе даже подумать о том, чтобы не заскочить за тобой. ты так и не обзавелась новыми друзьями в своей школе: все еще оставалась немножко замкнутой в себе и тихой; ты была не слишком социальной, поэтому, переходя в старшие классы, тебя снова перевели: на этот раз, в ту школу, в которой учился я. и я подстроил под тебя весь свой график: выбрал все предметы, которые выбирала и ты, даже если мне была совсем неинтересна история и даже если из списка школьной литературы, я осилил максимум две главы из романа «над пропастью во ржи». ты всегда помогала с подготовкой к занятиям и всегда пересказывала мне каждую прочитанную тобой главу во всех деталях; так, что никто и не узнал, что я ни разу в руках не держал свой собственный экземпляр «убить пересмешника». твои приступы стали редкостью; твое состояние здоровья улучшилось, но ингаляторы и таблетки плавно перекочевали в бардачок моей поддержанной машины, подаренной мамой на шестнадцатилетние, ради которой она заложила в ломбард свое обручальное кольцо и еще несколько семейных украшений. я все еще, настаивал и ходил с тобой на ежемесячные осмотры к врачу, дожидаясь тебя в узком коридорчике частной клиники. я заезжал за тобой каждое утро: джун и скайлер дули губы, но занимали всегда задние сидения, а ты мягко улыбалась им и передавала мне маленький ланч-бокс, убеждая что твоя мама приготовила и для меня: спустя месяц, я догадался что ланчи для меня готовила ты, потому что твои сэндвичи слишком отличались от тех, которые готовит твоя мама. о том, что я раскрыл твою тайну, я тебе так и не сказал. впрочем, я ведь о многом тебе не говорил, разве нет? первее всех, о моих настоящих чувствах к тебе догадалась твоя мама: она говорила мягко и крайне спокойно; сжала мою ладонь в своей и нежно поправила волосы, сказав что она не против и что лучше меня, никто и не подходит для ее дочери, а я продолжал мешкать и откладывать этот разговор на потом. не сомневаюсь, что об этом знали и мои сестры, но учтиво молчали, не позволяя себе задавать лишние вопросы, слишком хорошо зная о моей привязанности к тебе. я так боялся все испортить, солнышко; так боялся что я для тебя не больше, чем друг детства; я так боялся потерять тебя однажды, что продолжал молчать. молчал и превращал тебя в еще большую часть моего мира - забавно, потому что именно им ты мне и приходилась. а потом, я познакомил тебя со своими школьными друзьями и они тебя радушно приняли; я познакомил тебя с кираном - своим лучшим другом, - и стало слишком поздно. и я научился жертвовать собой, во имя твоего счастья; научился жертвовать своими чувствами, ради твоей, предназначенной не мне, любви; научился жертвовать всем самым ценным, ради мизерной надежды на то, что ты все еще будешь рядом со мной, во что бы то ни стало. но я и тут облажался, потому что киран получил работу в чикаго и уже завтра вы с ним переезжаете туда; потому что уже завтра, я потеряю единственное, что оберегал больше пятнадцати лет, похлеще своего собственного сердца. и ты так ничего и не ответила тем вечером, заламывая пальцы, боясь коснуться моей ладони, сидя на крыльце дома твоих родителей. ты ничего не сказала даже на мое последнее: — мне будет безумно тебя не хватать. — мы просидели в полнейшей тишине еще целый час, до тех пор, пока твои ноги не замерзли и ты не прошептала, что тебе пора спать, а я прохрипел невнятное «ага» и встал слишком резко, подхватывая контейнер с пирогом. ты встала следом и прижалась крепко к моей груди - я не знаю сколько мы так простояли, просто обнимаясь и боясь отпустить друг друга, прежде чем я отстранился и быстрым шагом выскользнул из вашего двора, пересекая улицу прямо в сторону дома моей матери. не оглядываясь назад: я боялся что именно тем вечером и скажу тебе о том, что чувствую, но это бы разбило не только мое сердце. в тот вечер, определенно, мои слова разбили бы еще и твое, но, помнишь, я ведь обещал, что чего бы мне это не стоило, я не позволю никому сделать тебе больно. и я не позволю это сделать даже самому себе.

B U T   I   C R U M B L E   C O M P L E T E L Y                           
when you cry
i t   s e e m s   l i k e   o n c e   a g a i n   y o u ' v e   h a d   t o   g r e e t   m e   w i t h   g o o d b y e

s e v e n   y e a r s   a g o
[indent] — держи, я ничего лучше не нашел, — неторопливо отрываю затылок от кирпичной стены; открываю глаза и морщусь, старательно выпрямляясь и заставляю собственный взгляд сфокусироваться на размытой фигуре кирана передо мной, — подложи к глазу, полегчает. — он протягивает мне холодную бутылку газировки и не торопится сесть рядом со мной; прячет руки в карманы черных штанов и смотрит на меня, задумчиво хмурясь. голова раскалывается, кажется, на миллион мельчайших осколков и на миллиарды крупиц; взгляд продолжает плыть, а от металлического привкуса во рту никак не избавиться, пусть кровь и перестала течь из носа уже минут как десять. холодные стенки, покрытые конденсатом, действительно унимают боль, стоит только войти в контакт с кожей, поэтому я снова закрываю глаза и снова откидываюсь назад: — тебе не нужно было впрягаться за меня. — вместо благодарности и я, в ответ, слышу лишь легкий смешок, после чего грузное тело кирана падает рядом со мной, сохраняя определенную дистанцию между нами, позволяя мне быстрее прийти в себя. — ты не умеешь держать язык за зубами. газировка стоит дешевле чем больничная койка, ты же знаешь? — я коротко смеюсь: наверное, мне не хватит и всей жизни, чтобы вдоволь оплатить ему за все те случаи, когда от вытягивал мою задницу из неприятностей. агрессия, недобровольно взращенная и выношенная во мне с самого детства, которая не находила выход дома или на соседних улицах, с дерзостью рвалась наружу на школьном заднем дворе: я чувствовал какой-то паршивый долг вмешаться, когда старшеклассники задирали кого-то; чувствовал нужду защитить тех, кто не мог сделать это самостоятельно, а еще, я действительно не умел молчать, даже тогда, когда на мои слова отвечали физической силой. и я не пытался разобраться; не фильтровал; шел напролом даже тогда, когда я явно уступал по всем параметрам и когда мне с легкостью влетало от тех, кто кучей на одного. мы с кираном, кажется, именно так и познакомились: он не был щуплым; не был хилым, но он был спокойным; никогда не велся на провокации и предпочитал тактично отмалчиваться, вместо того, чтобы токсично язвить. я не позволил тиму хертсу отобрать его ланч в четвертом классе, даже если тим был раза в три больше меня на тот момент и с тех пор киран приглядывает за мной постоянно, не позволяя мне перегнуть черту или кому-то сделать это в мой адрес, демонстративно шикая и угрожая своим отцом, капитаном полиции. именно благодаря ему, у меня нет ни одной заметки о хулиганстве в личном деле и именно он помогает мне, каждый чертов раз, выйти сухим из воды. киран всегда был умнее бессмысленного детского насилия, но он не пытался пичкать меня нравоучениями, старательно прикрывая и спасая меня каждый раз, даже когда сплюну кровь на темный асфальт на парковке и скажу, что я бы справился и сам, а он, обязательно, воспримет это как скупую благодарность, потому что знает - я ради него тоже пойду на все. — только не говори пеппер, ладно? это, — убираю бутылку от своего лица и пальцем указываю на синяк, что пунцовой синевой расползается под глазом, — баскетбольный мяч влетел на физкультуре. — потому что я никогда тебе не говорил о причинах моих ссадин; синяков; незаживающих, порой неделями, гематом и небольших рубцов вдоль тела - всегда выдумывал какие-то глупые истории, а ты делала вид будто бы веришь, доверяя настолько, чтобы не задавать вопросы и думать, будто бы я знаю что делаю. зрение почти восстановилось; яркие искорки практически не плещут, стоит только закрыть глаза и краски больше не размываются разводами от потери фокуса; мигрень молоточком бьет прямо по вискам, но я старательно ее притупляю, фокусируя свои рецепторы на других вещах. из внутреннего кармана куртки, киран достает две сигареты и протягивает их мне: он не курит, но ежедневно вытаскивает несколько штук из отцовской пачки, чтобы передать их мне. я не могу себе позволить потратить карманные деньги на сигареты: половина уходит на дополнительные расходы по дому и помощь маме; вторая половина откладывается на колледж. вдобавок ко всему, дома я запрещаю себе курить; в особенности, я запрещаю себе курить перед тобой. я перехватываю их у него; кручу фильтр меж пальцев, прежде чем он достанет, следом, зажигалку, и помогает мне зажечь одну из них. — ты ведь не будешь против, — он запинается; говорит тише, явно неуверенно, наблюдая за тем, как я затягиваюсь и следом открываю бутылку газировки чтобы отпить большой и жадный глоток, — если я позову пеппер на выпускной? — я даже не дергаюсь, когда он озвучивает этот вопрос. потому что разговоры с ним о тебе - не впервой; потому что разговоры с тобой о нем - тоже не впервой; потому что я прекрасно знаю о том, что в последнее время, вы часто гуляете вместе и потому что я прекрасно понимаю к чему это все ведет. я пиздец как злился когда он впервые начал спрашивать о тебе; я думал сдохну, затягивая ревность как удавку вокруг шеи, когда ты говорила о нем; я, мать твою, чувствовал как мое сердце упало к ногам и я не могу его поднять, только продолжаю и дальше топтаться на нем, как на вшивом коврике с надписью «добро пожаловать», явным приглашением чтобы кто-то еще пришел и плюнул прямо мне в мою собственную душу. но я видел, какой счастливой тебя делает он; это нахлынувшее чувство влюбленности; его подарки и знаки внимания; видел, как ярко улыбаешься, когда он пишет тебе по вечерам и как виновато уводишь глаза в сторону, когда просишь завтра не ждать тебя после уроков, потому что вы собираетесь на какой-то смазливый фильм или что вы решили пообедать в какой-то забегаловке. — вы постоянно вместе и я подумал, — мое молчание растягивается; дымка прожигает легкие и печет внутри предельно сильно: не сомневаюсь, дело совсем не в сигаретах, - когда я бросаю недокуренный фильтр прямо под ноги и топчу его мыском собственного ботинка, пряча руки в карманах куртки. — мы просто друзья, ты же знаешь. — жаль только, что это нихрена не так и у меня просто не хватало храбрости тебе в этом признаться. — тем более, она часто говорит о тебе. так что, думаю, она будет только рада пойти с тобой. — и в моих словах нет ни толики иронии; ни капли лжи: ты действительно однажды проболталась, что он тебе нравится и я знаю что ты ждешь, когда он наконец-то решится на что-то серьезнее. что-то внутри, гнилое и черное, яростно хотело убедить его в обратном: соврать; сказать что ты уже идешь с другим; что он тебе не интересен, но я прекрасно понимал, насколько это важно для тебя. знал, что это сделает тебя счастливой, а это, так уж вышло, до сих пор мой приоритет номер один. и я долго убеждал себя в том, что это лишь временное увлечение; что тебе он разонравится или, эгоистично надеялся на то, что это не будет взаимно, но ты не видела во мне партнера для выпускного, потому что с самого начала года старательно пыталась свести меня с какой-то своей миловидной подружкой, кажется, из команды по чирлидингу, которая не вызывала у меня никакой симпатии и никакого интереса. — в центре открылся новый японский ресторан, она туда ходила со своими родителями и с тех пор, говорит что лучше этого места нет во всем городе. отведи ее туда, ей понравится. — я опустошаю бутылку; прямым броском отправляю ее в самую близ находящуюся урну, после чего встаю со скамейки и достаю из заднего кармана ключи от своего старенького форда: к счастью, я уже пришел в себя и добраться домой не составит никакого труда. обычно, я всегда дожидаюсь тебя, но, не сомневаюсь, ты будешь только рада, если на этот раз, тебя встретит киран. — только не делай ничего демонстративно, ладно? она не любит всеобщее внимание. — мягко улыбаюсь, — но зато, она очень любит пионы. — забавно, правда? я ведь знаю о тебе все: знаю, что у тебя аллергия на цитрусовые, но ты безумно любишь лимонный чизкейк и готова ради него пить таблетки горстями; знаю, что ты не сдала на права с первого раза, но не рассказала об этом отцу и ходила на пересдачи тайком, готовясь усерднее чтобы не разочаровать его; знаю, что на твоем бедре, высоко, почти под тазовыми косточками, есть россыпь родинок: четыре в ровную полоску, словно вычерчены по линейке; знаю, что ты жуешь мятные леденцы после каждого приема пищи и знаю, где находятся все шрамы на твоем теле: небольшой на правой коленке, от твоего первого падения с забора когда нам было по десять; более продолговатый на правом предплечье, когда дорогу перебежала соседская, белоснежная кошка и мы оба свалились с моего велика, съехав с каменного тротуара и совсем незримый; крошечный, под левым локтем, с того самого дня, когда ты упала, задыхаясь, а я не знал чем тебе помочь. ты и представить себе не можешь как часто я представлял себе то, что между нами все сложилось иначе: я мечтал коснуться твоих маленьких шрамиков не пальцами, а губами, мягко целуя каждый, напоминая что в тебе нет совершенно никаких изъянов; мечтал языком скользнуть вдоль идеальной линии из родинок; мечтал оставлять влажные следы по всему периметру твоего тела; а потом более напористые - своими руками; мечтал оставлять бандитские метки - снова губами, чтобы ты принадлежала мне всецело, пока небольшие участки тела багровеют, но не от боли, а от наслаждения. боже, если бы ты только знала, как часто я думал о том, что будет, если я прерву твою болтовню поцелуем? что будет, если перегну черту, пока мы оба валяемся на кровати в твоей спальне в доме твоих родителей? что будет, если ты позволишь, аккуратно, медленно и нежно стащить с тебя одежду? если ты позволишь мне показать тебе - не говорить; не излагать словами, а показать на деле, как сильно я тебя люблю. ты ведь знаешь, я был бы предельно ласков с тобой; я бы шел по пути твоих собственных желаний; мать твою, пеппер, иногда возбуждение накатывало слишком резко, от одной лишь только мысли о твоих рваных стонах и ответных рывках мне навстречу, и избавиться от этого не помогала даже физиологическая нужда передернуть в ванной, потому что тебе даже стараться не нужно было чтобы свести меня с ума. к счастью, я быстро научился контролировать собственные гормоны и все реже и реже позволял себе думать о тебе в таком ключе: я безумно любил твою душу, но твое тело оставалось таким же желанным для меня и это никогда не изменится. даже тогда, когда, не сомневаюсь, свое тело ты собираешься вверить другому: меня воротило от одной только мысли, что он будет тебя целовать; что он будет тебя касаться; что он будет тебя раздевать - и с каждым разом, справляться с позывами инстинктивной ревности получалось все хуже и хуже. когда дело касается тебя, собственнические инстинкты всегда заведены на максимум. я не помню что именно киран бросил мне в ответ: помню только слова благодарности, когда, оказавшись в машине, я скинул ему адрес того самого ресторанчика; помню, как в конце недели, ты восторженно говорила о том, насколько он идеален и как он умело угадал с выбором места и цветов; а еще, пиздец как четко помню, как все разрушилось в одночасье, когда уже через месяц, вы перевели все на официальный уровень и ты согласилась с ним встречаться.

[indent] я помню, как болезненно скручивает живот, когда ты цепляешься за его ладонь; переплетаешь ваши пальцы и прислоняешься ближе, чтобы касаться не только руками, но и телами; помню, как всякий аппетит пропадал, когда ты подсаживалась к нему за обедом, ковыряясь вилкой в его тарелке и наклоняясь вплотную к нему, пока он нашептывает тебе что-то на ухо; помню, как зубы до скрежета, чтобы чуть ли не в крошку, когда делаю вид что не замечаю, как он целует тебя, впечатывая спиной в заднюю дверь своей машины, притесняя тебя, словно пытается высосать весь воздух из твоих легких; помню, как кулаки сжаты до боли в костяшках, когда его рука пробирается за подолы твоих юбок, рисуя узоры на бледной коже и наверняка, заходя за все границы приличного; я, блять, даже знаю в какой именно день вы с ним впервые переспали - знаю не от тебя, а от кирана, мы ведь с ним лучшие друзья. к своей чести, он не рассказывал в деталях, лишь констатировал факт, не скрывая самодовольной улыбки все то проклятое утро, а я чувствовал как давиться готов и желчью, и ненавистью, и ревностью, и его паршивым: «ты чего такой кислый?». мне все казалось таким очевидным; таким видимым, но я был слишком изранен в собственной одиночке; в своей обиде и любви, которая драла стенки моей души, что стала ее укромной пристанью в заколоченных стенах; маленькой тюрьмой, откуда ей не позволено было выскальзывать наружу. я зарывался по вечерам головой в подушку; старался искоренить из себя это все; я так хотел тебя разлюбить, веришь? веришь, милая, что больше всего на свете, я сожалел о том, что так прикипел? веришь, что я хотел однажды взять и задохнуться; захлебнуться, черт тебя дери, в переизбытке собственных чувств и никогда не воскреснуть, испепелив себя окончательно? потому что видеть вас вместе было невыносимо: невыносимее была лишь только мысль о том, что если я что-то сделаю, я причиню тебе слишком много боли. потому что ты выглядела; боже, ты действительно была счастливой и я старательно отыгрывал и дальше свою роль: я никогда не смог бы тебя возненавидеть и я делал все для того, чтобы ты все еще была рядом со мной. я собирал все трещины; склеивал их скотчем, что сотрется по краям уже через несколько часов; я по частям сковывал себя воедино и мягко улыбался, потому что продолжал оставаться для тебя тем самым другом: который подорвется с места, если с тобой что-то случится; с которым ты проводишь свои вечера и в бардачке которого, все еще валяются твои старые ингаляторы. когда ты была рядом, все резко переставало болеть так сильно; ты залечивала самые глубинные мои раны, сама того не понимая; я знал, что без тебя не смогу и порой создавалось ощущение, что ты тоже это знаешь. ты была воодушевлена всеми теми новыми чувствами, которые тебя окутывают; всеми новыми ощущениями и событиями и ты даже улыбалась, боже, пеппер, ты даже улыбалась намного чаще, чем делала это раньше, а я чувствовал как ветер гудит в ушах и пробирается внутрь, до дрожи в костях, снова и снова дергая за маленький замочек на двери, куда я затолкнул все мои чувства к тебе. я никогда не делал тебя настолько счастливой. мне не составило труда поверить; заложить в голову мысль, что, возможно, я был просто недостоин твоей любви: вероятно, я их тех, кто может лишь любить, а не из тех, кого полюбят в ответ. легче не становилось, но я не позволял себе показывать свои переживания. в выпускном классе, ты основательно решила найти для меня девчонку; постоянно расспрашивала с кем я пойду на выпускной, а я никогда не отвечал. тебе нравилось, пока мы вместе готовились к экзаменам, шепотом выговаривать свои предположения, повторяя одно имя за другим, промахиваясь раз за разом. помнишь, в тот вечер, когда я переписывал у тебя алгебру, сидя за вашим кухонным столом, я сказал что мне действительно нравится одна девочка, только она занята и у меня нет шансов? позволила ли ты себе, хотя бы на мгновение, но подумать, что я говорю про тебя? на выпускной я так никого и не пригласил; к разочарованию моей матери, пошел туда как полный придурок в одиночестве и в тот момент ты поняла, что я не шутил, когда говорил что мне наплевать: к счастью, ты никак это все не прокомментировала. с выпускного я свалил спустя час; я отключил свой телефон, даже не думая о том, что ты можешь позвонить, потому что знал - о тебе будет кому позаботиться. на утро, я обнаружил пять пропущенных от тебя: впервые, я не отвечал на твои звонки и впервые, ни один из нас не хотел обсуждать случившееся. ты словно чувствовала вину за то, что твой выпускной прошел лучше моего; а я, мать твою, действительно чувствовал вину за то, что в тот вечер позволил своей слабости взять верх надо мной. смотреть как вы с кираном будете целый вечер танцевать и миловаться было слишком даже для меня: к рассвету я бы выблевал, вместе с пуншем вперемешку с водкой еще и свои кишки, и, жаль что это не случилось, в придачу, собственное сердце. только вот, даже так легче не стало бы. я не думал что вы протянете так долго, но, знаешь, со временем все стало иначе. ваши отношения перестали восприниматься мною как какая-то идиотская, мирская несправедливость, нацеленная на одного меня, а своевольное упрямство и себялюбивое желание не делить тебя ни с кем отошли на второй план. я кичился реальностью происходящего; отказывался идти на поводу неизбежного: мне понадобился год, чтобы мантра о том, что это действительно ради твоего же счастья, возымела хоть какой-то эффект. потому что ты не отказывалась от меня; ты продолжала делать всевозможное, чтобы мы проводили много времени вместе, не смотря на то, что после окончания школы, этого времени становилось все меньше; ты продолжала приглашать меня на ужины к вам домой стабильно по средам и пятницам; ты выстраивала границы между нами и своими отношениями, пусть я бы и не отвернулся от тебя даже окажись все иначе. ведь я не отвернулся; не разозлился; не упрекнул и не повысил свой голос ни на октаву, когда, не успев окончить колледж, ты сообщила что вы собираетесь переезжать. возможно, окончательно. первым инстинктом было последовать за тобой - хоть на чертов край света, если бы ты того попросила, но мы оба знали что я не собираюсь покидать родной город; во-первых - это глупо; во-вторых, не могу оставить маму и сестер. когда-то давно, ты тоже говорила что не уедешь никуда: ты любила свой дом; любила свою семью - только вот отношения заставили тебя немножко изменить свои приоритеты, верно? и впервые за всю свою жизнь, мне пришлось научиться жить без тебя. знаешь, я ведь старался жить нормально, правда хотел. окончил колледж, чтобы получить ненужный диплом и не проработать ни дня по специальности; благодаря феликсу - моему новоиспеченному, универскому приятелю, - я устроился в ночной клуб, которым владеют его предки. вначале, работал у стойки; спустя пару месяцев, меня перекинули на должность администратора. работать приходилось всю ночь; зачастую, больше двенадцати часов, но деньги платили хорошие и я взял на себя оплату колледжа для скайлер. и это прозвучит чертовски жалко, но я делал все, чтобы выкорчевать тебя из моего сердца и заменить тебя кем угодно, если это только поможет мне двигаться дальше без запинок. найти девчонку на ночь не составляло никакого труда: сложнее было хоть что-то к ней почувствовать, кроме крайне непреодолимого возбуждения в штанах и полного равнодушия, сразу после того, как синхронно кончим в кабинке туалета и моментально забудем имена друг друга. мои отношения не переходили черту двух недель и только последние побили рекорд в полгода. именно в клубе я и познакомился с мэдди: темноволосая; невысокая, но зато с очень хорошей фигурой и пухлыми губами, которыми она старательно цеплялась за разноцветную, неоновую трубочку, задумчиво хмурясь у барной стойки. мы о чем-то заговорили совершенно случайно; болтали долго - до тех пор, пока меня не прервали рабочие обязанности и нужда разобраться с небольшим конфликтом в вип-зоне, - но она дождалась, а утром согласилась поехать ко мне в съемную квартиру, чтобы вначале выпить кофе, а потом заняться нормальным, неторопливым сексом прямо на кухонном островке. мэдди приезжала в клуб раз в пару дней, в зависимости когда я работал и каждый раз, отшивала любого, терпеливо дожидалась меня, чтобы после окончания моей рабочей смены поехать ко мне. я позвал ее на нормальное свидание спустя две недели, а мэдди театрально закатила глаза, мягко целуя мои губы и прошептала глупое «ну наконец-то». и наши отношения действительно были нормальными: мы проводили много времени вместе; позволяли себе узнавать друг друга; разговаривали; делились своими увлечениями - боже, я даже со своей семьей ее познакомил, потому что, наивно предположил, что это действительно серьезно. но правда в том, что мне нравилась мэдди: мне нравилось то, как она выглядит; мне нравилось то, как она смотрит на мир и нравилось то, о чем она размышляет; мне нравилось как она ощущается в моих руках, когда извивается подо мной или когда перебирается сверху, упираясь пальчиками с острыми ноготками о мои плечи; мне нравились завтраки, которые она готовила для меня и мне нравилось угощать ее ужинами в каких-то вычурных заведениях; мне нравилось кататься с ней по городу, но, блять, я никогда ее не любил. потому что продолжал, даже на протяжении этих трех лет, любить только тебя одну. я никогда не говорил ей о тебе, но она будто бы знала; словно чувствовала, что из нас двоих, любит только она - патовая ситуация, верно? мы разошлись без ссор и истерик; без криков и скандалов - я признался ей в том, что на большее, на тот момент, я был не готов; она, цепляясь за мои ладони, только сказала: «ты никогда и не будешь готов к большему, если не отпустишь свое прошлое». но мэдди так ошибалась, потому что ты не была моим прошлым; потому что ты, пеппер - еще и мое настоящее; потому что через пятнадцать минут после того, как она ушла из полу-пустого, утреннего кафе, даже не дотронувшись до своего остывшего латте, мой телефон провибрировал чередой уведомлений и все они, до последнего, были от тебя.

t w o   w e e k s   a g o
[indent] мы сдерживали каждое из обещаний, которые трепетно давали друг другу: и мы сдержали и последнее, потому что на физическом уровне не могли ни забыть, ни отпустить окончательно. мы продолжали поддерживать связь; мы ежедневно перекидывались сообщениями; спрашивали о делах друг друга и рассказывали обо всех самых памятных событиях - читай, о своих отношениях с мэдди я так тебе и не рассказал; периодически, чтобы увидеться, созванивались по фейстайму, подстраиваясь под мой график работы или под твой - ты говорила что устроилась куда-то спустя месяц после переезда; ты говорила с восторгом и неприкрытой гордостью в голосе и я ежедневно просил рассказывать мне о своей работе. детали моей работы; моих небрежных знакомств и тщетных попыток перекроить дефективное сердце, признаться честно, я тоже не раскрывал перед тобой. потому что каждый наш разговор, долбанная игра в русскую рулетку: я скучаю по тебе - и мне сносит голову, потому что я готов с места сорваться и к тебе; привет, тони - когда киран заходит в вашу общую спальню и ласково; предельно нежно целует тебя в висок - и у меня разрывается сердце, что почти заметно сквозь сдавленную улыбку и уведенный в сторону взгляд; думаю, мы приедем на рождество - и сердце склеивается в одно целое, в очередной раз. если взять его в руки; если бросить небрежный и снулый взгляд на него, можно заметить; даже присматриваться не надо - что оно было сломано тысячу раз. и тысячу раз собрано воедино. местами, отсутствуют детали; местами, криво; местами - неправильно. а потом ты сообщила о вашей помолвке и я на физическом уровне ощущал как жжет руки, в которых я держу телефон с твоим сообщением: лаконичное «мы обручены» и сборище самых ублюдских эмоджи из коллекции. в тот вечер я не открыл твое сообщение; не просмотрел сториз, в котором, наверняка, фотография твоего обручального кольца и лишь спустя двадцать три часа, я ответил лицемерным и лживым «поздравляю». на какую-то остроумную шутку про шафера не хватило сил: я никогда до того момента не представлял твою свадьбу, в сценарии где рядом с тобой, у алтаря, буду не я. и в тот момент я понял, что не смогу вынести реальность. впрочем, никакого облегчения я не ощутил в тот день, когда ты позвонила ранним утром: ты не включала камеру; твой голос мягко дрожал и я слышал, как раз в три минуты ты выключаешь звук, по всей видимости, чтобы я не услышал твои всхлипы. я был первым, кому ты рассказала о вашем решении разойтись; первым, кто узнал о том, что вы расстались; первым, кто узнал о том, что ты возвращаешься. я не вдавался в подробности, а ты не торопилась рассказывать обо всем - кажется, ваши отношения начали трещать по швам уже давно, но вы старательно пытались пережить этот момент. ты говорила что долго думала об этом и решила, что не хочешь оставаться в чужом городе, поэтому уже забронировала билеты на следующую же неделю. тем же вечером мне позвонил киран и я готов был услышать эту историю с другой точки зрения, но я ошибся: он не винил тебя; он не пытался переиначить и переосмыслить твои слова, лишь мягко хмурил брови и нервно избегал нужды смотреть на меня, а потом попросил забрать тебя из аэропорта и присмотреть за тобой, по мере моих возможностей. я не чувствовал никакой радости; никакой эйфории и мирского счастья: было видно невооруженным взглядом, что он все еще волнуется о тебе; было заметно, что ты все еще его любишь. по всей видимости, именно поэтому ваши отношения и протянули так долго - вы ведь правда любили; правда привязались и нуждались друг в друге и я боюсь представить, как часто я вклинивался третьим, ненужным колесом между нами, просто потому что во мне все еще жил тот самый ребенок, который так, мать твою, так сильно в тебе нуждался, что не готов был делить с кем-то на все сто процентов. ты выглядела счастливой на ваших совместных фотографиях; на коротких видео в сториз; ты выглядела счастливой, когда он целовал тебя аккуратно и когда умещал, так правильно, в своих объятьях: разве это эгоистично хотеть того же? разве это неправильно мечтать о таких же вещах? о том, чтобы ты смотрела на меня также, как смотрела всегда на него; чтобы произносила мое имя с таким же трепетом; чтобы твои руки дрожали от одного только моего прикосновения? пару лет назад, я не единожды ловил себя на мысли о том, что если между вами все закончится, я обязательно расскажу тебе о своих чувствах - сейчас же, я не посмел бы это сделать. возможно, слишком привык к тяжести своей любви. или, возможно, слишком сильно боюсь что меня будет недостаточно для тебя. сжимаю переносицу меж пальцев; стараюсь отогнать эти мысли куда подальше - после бессонной ночи это получается паршиво. я думал отказаться от смены; думал выспаться, потому что твой самолет приземляется в семь : тридцать утра, но решил что в любом случае ты захочешь отдохнуть и я возьму отгул в какой-то другой вечер. город погряз в пробках с самой рани: в свои девятнадцать, еще когда ты была тут, я продал свой старый форд и обменял его на мотоцикл. на нем было удобно передвигаться в таком ажиотаже, а еще, как оказалось, крайне эффектно цеплять девчонок. когда приходилось совмещать учебу, работу и нянчиться со своими сестрами, которые в свои шестнадцать полностью познали все прелести переходного возраста и пубертата, я решил что будет лучше его продать и взять среднее, но все-таки авто. сейчас, как никогда до этого, по своему старому мотоциклу, - который тебе, к слову, никогда не нравился, - я скучаю, пока торчу всего в нескольких километрах от аэропорта и получаю твое короткое оповещение о том, что твой самолет идет на посадку. мне потребовалось минут пятнадцать для того, чтобы добраться, маневрируя между полосами и знатно нарушая правила, только потому что я чертовски тороплюсь: ждать тебя в зале ожидания не приходится. я вижу твой силуэт чуть поодаль от входа и сердце внутри так предательски щемит и скулит, пока я зажимаю педаль газа и подъезжаю вплотную, паркуясь там, где парковаться нельзя - но мне предельно наплевать. мне нужно меньше секунды чтобы выбраться из машины, не закрывая двери и еще меньше чтобы подбежать к тебе: ты реагируешь сразу; падаешь в мои объятья и позволяешь мне прижимать тебя к своей груди слишком крепко. еще чуть-чуть и точно ребра сломаются. ты поднимаешься на кончиках пальцев; поддаешься вперед и обнимаешь ответно, позволяя мне оставить теплый поцелуй на твоей макушке, на твоем виске и лбу, прежде чем широко улыбнуться, сжимая твои щеки в ладонях и поднимая твое лицо, заставляя наткнуться на мой взгляд: — солнышко, как же я скучал по тебе. — не сомневаюсь что со стороны, мы выглядим как какая-то парочка; мы привлекаем внимание нашей излишней тактильностью, но мне определенно все равно, пока я продолжаю еще несколько минут зажимать тебя в своих руках, прежде чем отпустить и потянуть чемоданы в сторону машины, аккуратно укладывая их в багажнике. прошло, кажется, не меньше десяти минут, когда эйфория сбавила свои обороты и адреналин перестал бурлить в крови: ты сидишь на пассажирском сидении; кусаешь щеки изнутри; облизываешь губы, покрытые алой помадой и молча смотришь вперед. я впервые замечаю то, насколько ты подавлена; измотана перелетом и, скорее всего, это была твоя не первая ночь лишенная сна. кажется, киран говорил, что он не позволил тебе уехать в отель на ту неделю, что ты осталась в чикаго после вашего расставания. определенно, говорил что уступил тебе спальню, но ты все равно плохо спишь - по всей видимости, не спишь совсем. я полностью забываю о собственной усталости; сбавляю звук радио до минимума, позволяя какой-то попсовой мелодии играть тихим фоном; приоткрываю свое окно, чтобы прохладный, утренний воздух проникал внутрь салона и периодически бросаю на тебя встревоженные взгляды: — ты в порядке? не хочешь поговорить? — когда твое привычное стремление обсудить со мной все, резко сошло на нет и заменилось лишь отрицательным покачиванием головы? ты отворачиваешься; смотришь, кажется, сквозь; ты полностью погружена в свои мысли и делиться ими, по всей видимости, не собираешься. и это режет изнутри, знаешь: чертовски нестерильным острием, потому что болит с двойной силой; потому что смотреть на тебя такую - невыносимо. — киран полный кретин, раз уж не попытался все исправить и позволил себе упустить тебя. — я кусаю сухие, обветренные губы; подпираю висок локтем, который впивается в панель и смотрю вперед, аккуратно обгоняя автомобиль перед нами. я чувствую как ты поворачиваешься ко мне; смотришь неоднозначно и явно борешься с желанием что-то сказать и одновременно, выждать, пока я договорю: удивительно, ты ведь всегда знаешь, когда мне есть что сказать; я ведь не умею держать язык за зубами. я всячески стараюсь на тебя не смотреть; пытаюсь осмыслить собственные слова и правильность того, что собираюсь сказать дальше: тщетно, держать это внутри просто уже не получается. — я к тому, — облизываю губы; изгибом указательного пальца вытираю край, — боже, пеппер, я бы отдал все на свете чтобы быть на его месте и я бы сделал все, чтобы не объебаться. — морщусь - понимаю, что последняя фраза была лишней; понимаю, что не должен был взваливать это на тебя и затыкаюсь, но оказывается слишком поздно, потому что ты поворачиваешься ко мне всем телом и задаешь невнятный вопрос; переспрашиваешь, будто бы уверена что ты услышала все неправильно. перед нами очередная пробка и я торможу резко, прежде чем повернуться к тебе: скажи, оно, сердце, должно так болеть сейчас? — я всегда слишком сильно завидовал кирану, — голос звучит тихо; почти переходит на шепот, — потому что ты его любишь. — я фиксируюсь на твоих глазах: растерянных; испуганных? не говори, что я сделал все только хуже; не говори, что я все только усложнил; не говори, что я все испортил. и я снова разворачиваюсь в сторону дороги, потому что ты не торопишься отвечать. не говоришь ничего и никак не реагируешь, разве что глазами хлопаешь и пытаешься унять дрожь в ладонях - не такого подарка ты ждала по приезду, правда? все поменялось и в первую очередь поменялись мы с тобой, милая: но если ты откроешь бардачок моей новой машины, в нем ты увидишь старый ингалятор и несколько твоих резинок для волос, которые всегда заваливались под сидение, и я, точно самое ценное что у меня только есть, перетащил это все в новую тачку, вечным напоминанием о тебе. не изменились мои чувства к тебе и не изменилось то, насколько ты идеальна в моих глазах, только вот это не имеет никакого значения, верно? пару минут назад, я сказал что сделал бы все, лишь бы не  объебаться: по всей видимости, я сделал именно это. боже, я не успел тебя заново обрести: не позволь мне потерять тебя так быстро.

I N   M Y   I M A G I N A T I O N ,   Y O U ' R E                           
waiting lying on your side
w i t h   y o u r   h a n d s   b e t w e e n   y o u r   t h i g h s   a n d   a   s m i l e

n o w
[indent] наверное, мне действительно нужно было проговорить все это вслух. я держал все это внутри слишком долго и оно не уменьшалось: росло; увеличивалось в масштабах и от этого, груз недосказанности давил на меня изнутри слишком сильно: мне нужно было чтобы ты это услышала и именно в то утро, я это осознал в полной мере, потому что потом пришло облегчение. терпкое чувство спокойствия, которое мягко обтекало все мои сосуды изнутри; которое теплом оседало в самом низу живота, ведь если ты не скажешь о том, что тебе это не нужно, я буду и дальше застопорен на месте, не способный двигаться вперед - видишь, насколько у меня не получается нормально жить без тебя? только вот, ты выбрала совершенно другую дорожку: ты не ответила. не заткнула меня; не осекла; не попросила замолчать - ты только слушала; впитывала как губка все мои признания и оставила в полном неведении, когда я подвез тебя к дому твоих родителей. продолжить разговор - или скорее монолог, - нам не удалось. твой отец ждал тебя на подъездной дорожке, а ты сразу же убежала от меня в его объятья. я и не настаивал: вытащил твои чемоданы из багажника и учтиво отказался остаться на завтрак, ссылаясь на то, что я очень устал и мне не помешало бы отоспаться. предполагаю, ты была благодарна, что я не навязал тебе свою компанию еще и под крышей твоего дома. я думал что тебе нужно время: день-два чтобы привезти мысли в порядок и все обдумать; чтобы все уложилось в твоей голове и мы смогли нормально обо всем поговорить, но я ошибался. ты продолжала отвечать на мои сообщения, пусть и неохотно, а звонить я не пытался; отказалась пару раз пообедать вместе, выдумывая какие-то свои дела, а потом я и вовсе перестал куда-то звать, ясно уловив твою позицию и твое нежелание пересекаться со мной. и облегчение плавно перетекло в терпкий страх того, что я действительно все испортил. что своими словами, которые не смог проконтролировать, разрушил нашу дружбу; искоренил ее последние отголоски и лишился тебя, на этот раз навсегда. ты и представить себе не можешь насколько паршиво осознание того, что мы находимся в одном городе, но практически не общаемся; не пересекаемся и не проводим наши вечера вдвоем, как раньше. и я винил себя; винил непрестанно, потому что мне нужно было и дальше держать свои чувства при себе - кому они вообще всрались, если даже мне они не нужны? если даже я, сколько себя помню, только и мечтаю что выдрать их скопом и похоронить глубоко в холодную землю, чтобы опустошить свою грудную клетку и, мать твою, впервые с шестнадцати лет дышать ровно; спокойно и полной грудью. целых десять лет я пронес внутри себя чувства к тебе и все для того, чтобы ты отвергла не только их, но еще и меня. я понимал; мне хватило двух недель чтобы понять, что на тебя свалилось слишком многое и мои слова лишь все усложнили еще сильнее, но, боже, пеппер, я так нуждался хотя бы в каком-то подобии одобрения; в каком-то мнимом зеленом флаге - я готов тебя ждать еще десять лет, если ты того попросишь. и я бы не отвернулся от тебя даже если бы ты отказала; сказала что тебе это не нужно; что ты этого не хочешь, но ты не дала мне ничего. вначале было легче, зная, что я наконец-то разделил это все с тобой, но только дышать с каждым днем все сложнее. ничего, я ведь со школы привык испытывать судьбу на благосклонность: нам с тобой, по всей видимости, только и суждено что остаться теми самыми детьми, что дразнят слишком агрессивную собаку мистера дориана с соседней улицы и которые бегут, срывая дыхание, чтобы успеть домой ровно до семи, заливаясь смехом и крепко переплетая пальцы. еще до того самого момента, как ты стала чертовым солнцем, вокруг которого крутятся все планеты моей солнечный системы. а сейчас ты медленно тухнешь и вместе с этим, тлеет и моя вселенная. возможно, наш максимум это друзья детства; никогда нечто большее в юношестве; никогда нечто большее во взрослой жизни. и мне, правда, не стоило принимать приглашение твоих родителей, но твоя мама была слишком настойчива; слишком добра ко мне сколько я себя помню, чтобы я смог отказать ей. у них, кажется, что-то вроде годовщины: сердце медленно сжалось, когда твоя мама мягко прощебетала в телефонную трубку что я член вашей семьи и что я не могу отказаться, потому что она уже готовит мой любимый ее пирог. тем же вечером, я подумал что это был бы отличный повод поговорить с тобой: поверь, если ты скажешь что не хочешь меня больше видеть, я не буду ждать, пока ты повторишь дважды, потому что я ничего не собираюсь делать наперекор твоим словам и действиям; потому что делать тебе больно, пусть искомой целью и будет нечто большее, я не планирую. мое присутствие на ужине тебя не удивило, но заметно смутило: ты не смотрела на меня весь вечер; не вникала ни в один разговор, растягивая широкие рукава бирюзового свитера и накладывая себе в тарелку салат даже тогда, когда ты не доела предыдущую порцию, просто чтобы хоть чем-то себя занять. кроме нас и твоих родителей были еще какие-то ваши родственники, с которыми я встречался лишь однажды, когда мы с сестрами праздновали рождество у вас - я старался не пересекаться с твоей родней, пусть твои родители и стремились меня перезнакомить со всеми. не сомневаюсь, о витающем между нами напряжении они знают давно - если бы не знали, его с легкостью можно заметить сейчас, потому что ты делаешь все, лишь бы не контактировать со мной, а я лишь растерянно киваю, когда твои родственники задают мне вопросы и слишком неоднозначно отвечаю, полностью погруженный в свои мысли. наверное, я не скажу точно сколько именно раз, я подумывал о том, чтобы поблагодарить за гостеприимство и свалить и сколько раз я одергивал сам себя, понимая, что другого шанса поговорить с тобой у меня может не появиться - кто знает как долго ты собираешься и дальше выдерживать это расстояние между нами? но даже оказавшись наедине с тобой, на небольшой кухоньке, где я в детстве провел немало своего времени, мы все еще продолжаем молчать; жевать несказанные слова, потому что ни один из нас не решается сделать шаг навстречу другому. слышно лишь журчание воды из под крана; как скрипит губка на гладкой поверхности тарелок, пока ты отмываешь их от грязи и протягиваешь мне; слышно лишь щелканье шкафчиков, куда я складываю посуду сразу после того, как тщательно протираю махровым полотенцем кофейного оттенка. твои родители добродушно отозвались подвезти твоих родственников домой - пару минут назад, ты получила сообщение что они задержатся, которое ты зачитала вслух, а я лишь коротко усмехнулся себе под нос - не сомневаюсь что задерживаются они намеренно. минут через десять вся посуда перемыта; ты выключаешь кран и перенимаешь с моей стороны чистое полотенце, вытирая руки, но не позволяешь себе повернуться в мою сторону, все еще грузно нависая над умывальником. я кусаю губы: стоило бы уйти, но на этот раз я только и делаю, что ищу новую причину остаться. — послушай, пеппер, — говорю тихо; на мгновение, мне кажется что ты меня даже не услышала, пока мои пальцы аккуратно распускают закатанные рукава теплой, клетчатой рубашки и застегивают маленькие пуговки на запястьях. — можем ли мы притвориться что того разговора не было? — ты поворачиваешься в мою сторону; впервые, господи, впервые за весь сегодняшний вечер ты смотришь на меня и ты выглядишь такой предельно крошечной, пока смотришь снизу вверх своими большими, оленьими глазами. я снова читаю вопросы в твоих глазах: поверь, у меня нет ответов ни на один из них. будь они у меня, разве я пытался бы подобрать правильные слова с таким трудом? — мы почти не разговаривали эти две недели и мне тебя не хватает, понимаешь? — потому что мне приходилось врать в разговорах с кираном что ты в порядке, когда на самом деле я не знал как ты себя чувствуешь и что у тебя на душе; потому что мне приходилось брать дополнительные смены, чтобы работать каждую ночь и спать каждый чертов день, лишь бы не было времени думать о нас; потому что я придумывал все новые и новые отговорки для самого себя, чтобы не звонить и не писать; потому что я поверил в то, что моя любовь тебе и даром не сделалась, а вместе с ней и моя дружба, моя сердце и я сам. ты ведь давно не маленькая девочка, которая нуждается в опеке и защите; ты давно не малышка за забором, которая не может даже перебраться через него; ты давно не та пеппер, которая везде и всегда только с тони. мы давно повзрослели, и, кажется, пора перерасти и эту нездоровую привязанность к тебе. — я не хотел терять еще и дружбу с тобой. — говорю мягко; скрещиваю руки на груди и упираюсь поясницей о столешницу, уводя свой взгляд куда-то в пол. но больше всего на свете, я не хотел; мать твою, я так боялся потерять тебя. не говори, что именно это между нами и произошло. не говори, что именно это я и сделал.