n e w   y o r k   -    f o u r    m o n t h    a g o

                      я натягиваю рукава свитера до кончиков пальцев, сжимаю их в ладони и оглядываюсь по сторонам. об этой встрече не должен знать никто, и я надеюсь, что она так и останется в тайне, потому что то, о чем я собираюсь просить зевса, может вызвать слишком много обсуждений. к счастью, он не заставляет себя долго ждать: его автомобиль узнать несложно; он останавливается у обочины и, как только дверь пассажирского сиденья открывается в приглашении, я тут же забираюсь вперед, чтобы моментально замереть от неожиданности. зевс сидит за рулем сам, одетый не в костюм, как обычно, а в самую обычную черную худи с растянутыми капюшоном, в джинсах и ботинках на плотной высокой подошве; его светлые, поддернутые сединой волосы небрежно уложены, так, словно он прошелся по ним влажной расческой или даже пальцами, не стараясь предать должный вид. но внимание привлекает не его внешний образ, а то, что за спиной, на заднем сиденье тонированного внедорожника возятся в своих автомобильных креслах его близнецы. я не видела их ни разу, но была наслышана: они не от геры, и никто не знал, как она отреагировала на этих юных полубогов. обычно такие дети росли быстрее обычных, божественных или человеческих чистокровок, но эти достаточно долго оставались маленькими и сейчас выглядят не больше, чем на четыре. они уже во всю разговаривают, что-то щебечут, стараясь привлечь внимание отца, и пока мы не тронулись, он весь - для них, целиком и полностью. оборачивается назад, чтобы поднять с полна уроненные игрушки, и вручить каждому по одной. девочка тут же открывает рот в кривозубой улыбке, пока мальчик, нахмурив светлые бровки, с усердием берется разбирать врученную машинку. зевс неловко улыбается, возвращаясь на место, будто его застали за чем-то непристойным, включает левый поворотник и возвращается в поток, когда сзади кто-то его благодушно пропускает. - не планировал брать их с собой, но оставить не с кем, - я киваю, зажимаю ладони между коленями и отворачиваюсь к окну. я впервые вижу верховного бога настолько близко, впервые разговариваю с ним один на один и впервые собираюсь обращаться с просьбой. раньше нам не приходилось пересекаться, и если я нуждалась в чем-то, все вопросы решала афина. потом - аид, и вот теперь я не могу обратиться ни к одному из них за помощью, потому что моя сестра итак пожертвовала многим, чтобы я получила свободу, о которой, на самом деле, давно перестала мечтать, а аид не тот, кто пошевелит хотя бы пальцем, чтобы позволить счастью настичь меня. - не против пообедать где-нибудь и заодно поговорить? через час я должен забрать геру, - я киваю, потому что выбирать не приходится, потому что все еще не укладывается в голове такой - вполне обычный и приземленный - царь богов. я никогда не видела аида в чем-то, кроме костюмов, кроме рубашек, пиджаков, жилеток и классических брюк, и поэтому сейчас его брат для меня как будто свалившийся с луны чудак, хоть и понимаю, что мыслить стереотипно - глупо. он прибавляет громкости, и из всех колонок доносится какая-то детская песенка, а на маленьких дисплеях включается мультфильм, и сзади моментально становится тихо, но только до тех пор, пока мы не добираемся до какого-то ресторанчика. я не обращаю внимания на название, и предлагаю помощь с детьми, но зевс отказывается и справляется с обоими легко: девочка удобно устраивается у него на руке, обхватив отца за шею маленькими ручками, а мальчик послушно вышагивает рядом, даже не нуждаясь в том, чтобы ему подставили широкую ладонь в качестве опоры и поддержки. хостес открывает дверь, доброжелательно улыбаясь, я улыбаюсь в ответ менее радостно, следую по пятам и с облегчением выдыхаю, когда узкая дверка в кабинке за нами закрывается. полная изоляция от общего зала за дополнительную плату того стоит. я откладываю в сторону сумку и даже не притрагиваюсь к меню, зато зевс изучает его с интересом, заказывает сначала для детей, а потом для себя, смотрит на меня вопросительно, но я качаю головой из стороны в сторону, потому что знаю - в горло не полезет даже самый маленький кусочек. - я знаю, о чем ты хочешь просить, персефона, - он улыбается, наполняя стакан холодной водой, и осушает его в несколько глотков, - гера делилась со мной твоими переживаниями. разумеется, не сложно было догадаться, в чем весь вопрос, - он откидывается на спинку кресла, расправляет плечи, опускает обе ладони на стол, сжимая пальцами крепкое дерево, и я смотрю пристально, не отводя в сторону взгляд. - мне жаль, но я вынужден отказать тебе. лишать цербера бессмертия было волей аида, и если он не отказался от своего решения сейчас, то я ничего не могу поделать. я не пойду против воли своего брата, - зевс говорит спокойно, и волнение, обострившееся после его отказа, отпускает: кажется, громовержец и мысли не допускает о том, что я буду просить об ином. я улыбаюсь облегченно под его вопросительным взглядом, даже смеюсь коротко и практически радостно: сейчас никому не придется нарушать чужую волю идти наперекор кому-то ради простой просьбы. мое решение касается только меня, и у зевса на самом деле нет поводов мне отказывать. - я понимаю это, - киваю, как бы в подтверждение своих слова, и продолжаю сразу же, как только залегшая между чужих бровей складочка разглаживается, - и поэтому прошу иного. я хочу, - я замолкаю вновь на полуслове, поджимаю губы и опускаю взгляд вниз, но не для того, чтобы еще раз взвесить все за и против: я уже давно решилась, а для того, чтобы позволить богу напротив спокойно воспринять услышанное, - я хочу отказаться от бессмертия. аид действительно не изменил своего решения, он не сделает это ни при каких обстоятельствах, но мне не нужна вечность, если ее нет у цербера, - я хочу, чтобы мой голос звучал тверд и уверенно, но он дрожит от смущения, от страха услышать твердое нет. напряжение утекает из образа зевса. он вновь хмурится, но только на мгновенье, чтобы через секунду тяжело выдохнуть и задать один короткий вопрос: - ты уверена, что хочешь именно этого? - а потом поясняет, - любовь - прекрасное чувство, но стоит ли она таких жертв? ты потеряешь все, что у тебя было, ради одного человека, которого не видела сотни лет, который, возможно, не любит тебя так, как ты его. подумай хорошенько, персефона, прежде чем просить о таком, - он звучит мягко, но настойчиво, и я сжимаюсь под чужим взглядом и интонацией чужого голоса. я не допускала ни разу мысли о том, что твои чувства не такие крепкие, как мои, и не позволяла себе сомневаться в тебе ни разу. ты же пытался отговорить меня от моего решения, но я уже не собиралась слушать. я не хочу смотреть, как ты изменяешься с течением времени, и не замечать того же за собой. не хочу смотреть, как ты стареешь и слабеешь, а я остаюсь такой же. не хочу смотреть, как ты умираешь, и продолжать жить без тебя, потому что в этом не останется никакого смысла. - у меня было достаточно времени, чтобы решить. не думаю, что сотни лет - маленький срок, - зевс растягивает губы в улыбке от этой непрошенной дерзости, а я не собираюсь извиняться, хоть и стоило бы, потому что - действительно, я думала не один только год о том, что отдала бы свое бессмертие в обмен на возможность прожить рядом с тобой хотя бы одну смертную жизнь, без особых размышлений. я бы не медлила, боясь упустить свой шанс, а теперь он у меня есть, и я не готова тратить время на неуверенность. - я не буду тебя отговаривать. ты вправе решать, чего хочешь на самом деле, и если это - твое истинное желание, - я бешено качаю головой в согласии, - пусть так. и если ты передумаешь, если поймешь, что ошиблась, я позволю тебе вернуться. но только из уважения к твоей сестре, персефона, и ее преданности, - я поднимаю на громовержца взгляд, чтобы увидеть, насколько он на самом деле серьезен. серые глаза блестят холодной сталью; волосы кажутся еще более, чем обычно, будто наэлектризованные. он выглядит так, как я его себе и представляла, и его слова заставляю мурашек пробежаться по телу. я киваю, несколько раз в согласии и благодарности, а когда он смотрит в сторону двери, плотно прикрытой, понимаю, что уже пора. зевс не произносил никаких заклинаний, не касался меня, но смотрел будто в самую душу, и этого достаточно, чтобы понять: что-то произошло. что-то во мне успело измениться, и этим мне не терпится поделиться с тобой.

n e w   y o r k   -    n o w

                      раньше я не упускала ни единой возможности встретиться с кем-нибудь из бессмертных. я никогда не испытывала ни к кому из них каких-то негативных эмоций, не выделяла и не принижала никого, потому что старалась быть понимающей и милосердной, как того требовали древние заветы, прописанные титанами: пока кронос не пришел к власти и не обезумел от нее же, жизнь не была похожа на кошмар и постоянный ужас, преследующий по пятам; зевс не отказывался от существовавших идей, когда занял место своего отца, которого сверг вместе с братьями: я тогда была практически ребенком, и не помнила свою мать, но это не имело никакого значения, потому что афина заменила мне обоих родителей и всегда, пока имела эту возможность, была рядом. точнее, рядом была я, преследуя сестру по пятам и не отставая от нее ни на шаг, ни на миг. благодаря ей я нашла общий язык с богинями, благодаря ей и ее положению в обществе я узнала богов, но ее мнение и ее субъективное отношение к ним не распространялось на меня. я не смотрела на ареса со снисхождением, а на аполлон с теплотой; я не считала рассуждения афродиты глупыми, ведь любовь - это изъян и порок; я не сомневалась в мудрости громовержца, но не считала каждое его решение мудрым и справедливым, но я старалась молчать, пока не спросят, и не показывать собственные чувства, если в них  не нуждаются, так же, как это делала она. я думала, что так - правильно, и не понимала, что так - невразумительно, потому что превращалась в тень ее величия, и мне было все равно. столько, сколько я себя помнила на олимпе, я не кичилась божественной сутью и не видела особой разницы между нами и людьми или любыми другими существами. я не боялась их, как артемида, и не любила, как дионис, но осознавала, что мы зависим от них даже сильнее, чем они от нас, а потом убедилась в этом, когда то, что казалось вечным, рухнуло практически в один миг. тогда я уже находилась в подземном царстве далеко не первый год, и за падением олимпа я наблюдала со стороны, не имея никакой возможности быть рядом с остальными. аид не предпринимал никаких действий, не вмешивался в ход времени и будто чего-то выжидал. он не проникался сочувствием, не испытывал жалости и не выражал ничего, кроме мрачного удовлетворения; казалось, всеобщая паника доставляет ему сплошное удовольствие, и я не вправе его осуждать. в конце концов, он олимп перестал быть ему домом ровно в тот момент, когда его оттуда изгнали, когда вышвырнули за ненадобностью, прикрывая тщедушие оберткой из искусственной щедрости. свое царство он так и не сумел полюбить: горячий огонь, порождаемый им, горел всегда и везде: вдоль берегов стикса, в щелях каменных стен, даже в тяжелых глиняных вазах с изображением мучеников и их палачей. он пытался согреться в промозглой сырой тьме, но у него не выходило; он пытался, а потом сдался, поняв, что нет в этом никакого смысла, и сердце его превратилось в лед, о который обжигался каждый, кто только пытался подобраться поближе. обиженный однажды, прилюдно униженный, он не был готов слушать и разучился прощать, и я - я постоянно сострадала. я постоянно искала ему оправдания и подбирала слова, чтобы убедить саму себя: по-другому нельзя было поступить. аид не заслуживал того, что получил, и я - тоже; аид был причастен к моему похищению, это буквально было его волей, но я не злилась. я стала его пленницей, но таковой себя не ощущала: он не издевался, не глумился, не кидался упреками и оскорблениями. он не запрещал мне ровным счетом ни в эпоху древней греции, ни гораздо позже, но было кое-что, что заставляло ненависть гнездиться в моей душе. в нем не было милосердия. он не был способен избавиться от своей гордыни и мстительности, и все свои поступки совершал, прислушиваясь к гласу эмоций, а не воле разума, а позже не способен был исправить совершенные ошибки. он не умел мириться со своей неправотой, но не страдал от этого, в отличие от других. в отличие от зевса, потерявшего брата. в отличие от афины, потерявшей сестру. в отличие от меня, потерявшей тебя на целые тысячелетия. помнишь, ты говорил, что в бесконечности время течет незаметно? что оно утекает, словно песок сквозь пальцы? я не промолчала тогда, не промолчу и сейчас, потому что ты не прав. бессмертие незаметно лишь тогда, когда твоя жизнь полна хоть какого-то смысла или подобия счастья, но стоит только сердцу разбиться на куски, а душе размозжиться и раствориться в межреберье, как оно - оно застывает. не движется абсолютно, только растягивается, подобно резине, чтобы потом вернуться на место. вот, что происходило со мной все эти годы. мне казалось, что все вокруг меня меняется: стремительно и безвозвратно новое сменяет старое, точно так же, как одна эпоха - другую, но я продолжала стоять на месте без возможности сделать хотя бы что-то. я двигалась вперед, двигалась назад, совершала маленькие шаги, один за другим, и все время возвращалась на свое место, словно в зазеркалье, и ничто не способно было это изменить. поэтому, встречи с теми, кто когда-то был мне семьей, стали спасением. я пользовалась любой возможностью и любым шансом наведать хоть кого-нибудь. когда мы оказались на земле (не стоит даже говорить, что аид потащил меня следом за собой, как только афина покинула олимп), отношения между олимпийцами стали менее натянутыми. исчезновение аполлона и афродиты заставило всех их стать ближе и сплоченнее, и даже аид время от времени навещал их, чтобы узнать последние новости и показать, насколько хорошо он все держит под контролем. благодаря его привязанности к моей сестре мы следовали за богами по пятам из страны в страну, срываясь с места моментально, и я посчитала, что это - прекрасная возможность найти тебя. ты ведь оказался среди людей, и я не была в неуверенности, что ты можешь исчезнуть бесследно. как оказалось, зря; одна за другой, мои надежды рушились, точно карточные домики, и я теряла смысл во всех поисках, но не теряла желания добраться до цели, добраться до тебя и убедиться в том, что ты - хотя бы ты - в порядке. только мысли о тебе заставляли меня жить, цепляться за существование, продолжать верить в чудо. я пыталась найти помощи: у ареса, путешествующего по свету в поисках афродиты, у аполлона, держащегося от всех подальше, даже у гермеса. заглядывающего время от времени. я верила, что им удастся узнать хоть что-нибудь, но, возвращаясь каждый раз, они только сокрушенно качали головами из стороны в сторону и поджимали виновато губы. никто из них не приносил хороших вестей, но мои руки не опускались. я заставляла себя набираться терпения, не беспокоясь о том, что еще увижу тебя, и ничего страшного, если ради этого придется потерять так много лет. к сожалению,  я не знала, что время - наш главный враг, ведь аид - он лишил тебя его. забирал, с каждой прожитой жизнью, приближая к забвению, к вечной смерти, и не торопился мне об этом рассказывать. казалось, словно ему приносит удовольствие видеть, как страдает кто-то помимо от него от невозможности быть рядом с любимым. и я понимала, даже тогда понимала его; вот только, у аида была возможность добраться до моей сестры. у меня - нет. я зависела от него полностью, и ничто не было способно это изменить. он старался смягчиться. я осталась единственным бессмертным существом в его окружении, не дающем ему забыться, и он пытался скрасить мое существование. позволял выходить из дома в одиночестве, выполнял все прихоти и воплощал в реальность все материальные желания. он давал свободу, но эта свобода все еще продолжала оставаться эфемерной: я могла навещать верховных богов, но только до тех пор, пока за мной не приедет автомобиль; я могла прогуливаться по городу, но только в компании его людей; я могла засиживаться в оранжерее, но только под тщательным присмотром, больше походящим на надзор. я не принимала никакого участия в жизни всех тем домов, в которых мы жили, всю жизнь обслуживалась кухарками, горничными и садовниками, и не имела никакого представления о самостоятельной жизни. я не нуждалась ни в чем, но только потому, что оказалась по ту сторону от всего мира, и кто-то, очутившись на моем месте, наверняка бы радовался, ведь это не жизнь, а какая-то сказка, но я не могла. я знала, что рано или поздно, но смогу избавиться от этого гнета, и я не представляла, что мне нужно будет делать тогда. как правильно будет вести себя и у кого научиться тому, что нужно делать? из желания окружить меня заботой, аид превратил меня в ребенка, постоянно нуждающегося в присмотре и заботе. и сейчас, именно сейчас я чувствую это как никогда раньше.

                      и за это я не могу перестать на себя злиться. потому что я - обуза. ты не говоришь об этом, разумеется, и возможно даже не думаешь, но я чувствую это. я не способна заниматься чем-то по-настоящему значимым и полезным, не способна помочь, не способна сделать хоть что-то нужное, ведь все, что я умею, возиться с цветами, которые сейчас никому не нужны. и раньше, будем откровенны, никому нужны не были. какой от них прок, какой толк? они не принесут тепла, не накормят и не оденут, они - лишь красота, и то - не вечная. все, что я сейчас могу - не мешаться, и это так неправильно. в моей голове очень много мыслей об этом, и одна - хуже другой, но ни об одной я тебе не расскажу, ведь ты пытался удержать меня на расстоянии, пытался убедить в том, что нам не стоит даже пытаться проживать эту жизнь - твою последнюю жизнь - вместе, но я настаивала, ослепленная мимолетным счастьем. не пойми меня неправильно: я все еще люблю тебя. слишком сильно, слишком трепетно и крепко, но эта любовь не приносит ничего, кроме болезненной осознанности: я мешаю тебе. мешаю спокойно, нормально жить. мечтаю быть расслабленным. мешаю быть довольным. я бы хотела, чтобы все было по-другому, но не знаю, как, и даже не могу представить. наверное, аиду действительно не стоило возвращать тебе память, стоило позволить прожить безмятежно последнюю жизнь, без какого-либо напоминания обо мне. ты бы обзавелся нормальной семьей, возможно - завел бы детей, и ничто не указало бы на твое мифическое прошлое; и я бы, рано или поздно, смогла бы с этим смириться, успокаивая себя тем, что ты ни в чем не нуждался. что мы имеем теперь? вместо того, чтобы выпрашивать бессмертия для тебя, боясь гнева аида, я вымаливала этого самого бессмертия лишить меня, не силясь поднять на зевса взгляд. уверенность в том, что я поступаю правильно, вступала в споры со здравым смыслом, который я отказывалась слушать. это ведь ради нас, верно? это ведь то, о чем мы мечтали, не так ли? ответом - не так. это то, о чем мечтала я. то, что было сокровенным для твоей души, я не знала, но решение приняла за нас обоих. что, если чувства, о которых ты говорил мне - это отголоски памяти? что, если любовь, которую ты вспомнил - это всего лишь воспоминание, и спустя столетия от нее не осталось ровным счетом ничего? может быть это только привычка? что-то похожее на нее отдаленно? я не знала. и не пыталась, не хотела узнавать, потому что боялась услышать правду, ведь нам больше не нужно было стесняться. ты держал меня за руку даже тогда, когда в этом не было необходимости. прижимал к своему боку или широкой груди; целовал, куда придется, чтобы успокоить и избавить от переживаний; обнимал - днем или ночью, в нашей общей постели. ты забрал меня из нью-йорка, помог собрать вещи и перевезти их за город, в небольшой, практически крохотный домик, которого даже на двоих хватало с трудом. он был деревянным, но хорошо утепленным, и я не нуждалась в большем. чем дальше от богов - тем лучше. мне не хотелось видеться ни с кем из них, потому что о моем секрете не знала никто, кроме тебя и зевса. я не рассказывала о том, что теперь - такой же человек, как ты, даже афине, чтобы не заставлять ее переживать и бояться лишний раз, чтобы не мешать ей в ее отношениях с аидом, чтобы не отвлекать от построения собственного счастья. я боялась, что кому-нибудь удастся меня раскрыть, увидеть первые изменения, и ты не спорил. соглашался со всем и обещал поддерживать, быть рядом, и этого должно быть достаточно, но я - я все еще продолжала в чем-то нуждаться. я не отличалась ничем от ребенка в своей беспомощности в своем незнании, но ты все еще был терпелив со мной. я знала, что долго это протянуться не сможет. разумеется, ты не оставишь меня. просто потому, что ты - такой. честный, благородный, не утерявший сострадания. а еще ты наверняка считаешь, что несешь за меня ответственность, и даже если я надоем, начну раздражать и откровенно злить, ты никуда не денешься. от этого - хуже всего. я не хочу тебя привязывать и не хочу заставлять быть рядом всегда, если это будет против твоей воли. несколько раз я даже пыталась заговорить об этом. выходило откровенно плохо, потому что ты не хотел даже слушать, а я не обижалась, но продолжала ждать подходящего момента, не измеряясь в том, что он обязательно наступит. иначе просто и быть не может. именно так - в колебаниях и терзаниях, которые не покидали меня даже по ночам, проходили все наши дни. я делала вид, что все в порядке, чтобы не заставлять тебя переживать, тонула в своем вранье и ничто не могло меня отвлечь. бессонницы стали частным спутником; я ворочалась в твоих крепких объятиях, пряталась лицом в обнаженной, пышущей жаром голой груди, но сон не приходил, зато чаще обычного навещали кошмары. и я - я не жалела. но я не разрушала свою уверенность в том, что пожалеешь. я не сомневалась в тебе, никогда, на самом деле, но это не мешало мне сомневаться в себе самой. в том, что все мои слова, все мои поступки - ошибки, глупые и надоедающие. то время, что я проводила наедине с собой, пока ты находился где угодно, но не дома, я посвящала самокопанию и саморазрушению - своим новым лучшим друзьям, ища изъяны и накручивая себя на пустом месте, а потом, когда за окном наступал вечер, и солнце садилось где-то за горизонтом, я делала старательно дыхательную гимнастику, чтобы успокоиться, чтобы ничто не выдавало моих переживаний, чтобы ты даже подумать не мог о том, что со мной что-то не так, ведь, послушай - это то, чего мы хотели, да? в извращенной форме, ведь двадцать, или тридцать, или сорок лет - это далеко не вечность, а какая-то жалкая копия, никчемная подачка, но я согласна и на нее, ведь ни одному из нас не придется идти дальше в одиночестве. и я, если честно, совершенно не волнуюсь о том, как новость о том, что меня больше нет, воспримет афина: она будет скорбеть и винить себя в том, что не уследила и позволила пойти на такую глупость, но она больше не одна, рядом с ней есть тот, кто поддержит, кто успокоит, кто позволит слабостям вырваться наружу и не попытается ими же воспользоваться ради собственной выгоды; есть тот, кто поможет ей быстро это пережить; тот, кто подарит ей больше счастья и поводов для радости, чем грусти, и это меня по-настоящему успокаивает.

n e w   y o r k   -    f r e e    m o n t h    a g o

                      я не думала, что разница будет настолько велика. мне казалось, что я не замечу особых изменений, когда это произойдет, но была чертовски не права. никто не говорит мне о том, каково это - быть человеком, и я ошибочно воспринимала это как что-то обычное и простое. я не знала, что люди так сильно устают; не подозревала, что их тела и пределы возможностей намного ниже, чем наши, и не рассчитывала, что столкнусь с трудностями моментально. я проспала буквально несколько дней подряд, просыпаясь только для того, чтобы коротко перекусить и попытаться освежиться в душе. выходило так себе, не спали ни плотные перекусы, ни холодная вода. я вновь и вновь возвращалась в постель, игнорируя весь живой мир до тех пор, пока не почувствовала себя более менее отдохнувшей. я игнорировала любые уведомления на телефоне и не отвечала на звонки, даже на твои; вместо этого - вручила дубликат ключей от своей квартиры, чтобы ты имел возможность приезжать в любое время, а не пытаться дождаться ответа в мессенджерах. такой же наивной, как ты, была сестра. афина звонила с завидной регулярностью. ее не устраивали не отвеченные звонки, и в один из дней она приехала, чтобы самолично узнать, в чем дело. пришлось ей открывать: она не переставала звонить в дверь, а когда увидела меня, помятую и всклокоченную, не на шутку перепугалась. боги ведь не уставали. не спали так долго. не нуждались толком в еде, вообще не испытывали острых потребностей и нужд, в отличие от людей, и просто поддерживали образ, чтобы особо не отличаться. я не помню, о чем мы говорили, потому что меня все время клонило в сон, и взбодрилась только тогда, когда она собралась связываться с зевсом, чтобы найти ответы на появившиеся вопросы. мне удалось убедить ей в том, что я в полном порядке, что виной всему - несколько ночей без сна. она не поверила особо, но успокоилась, и отвлеклась на сообщения в своем телефоне, а потом виновато улыбнулась, извинилась и ушла спустя практически пятнадцать минут: оказалось, она приехала не одна, и внизу ее ждал аид. кажется, они опаздывали на какую-то деловую встречу. тогда я поняла, что оставаться в своей квартире - неспокойно. ты приехал чуть позже, через пару часов, и открыл дверь своим ключом, когда я, клюя носом, разглядывала различные варианты в интернете. остановился позади дивана с невысокой спинкой, опустился на него руками, ткнулся подбородком в мой затылок и на вопрос: как ты смотришь на переезд? ответил моментальным согласием. я, если честно, не думала, что ты переедешь вместе со мной и по началу даже боялась предлагать, не сомневаясь в том, что услышу отказ, а ты предложишь не торопиться так, но ты не позволил моим опасениям сбыться. дом был выбран совместными усилиями. в течение буквально одной недели все основное собрано, а квартиры - обе - выставлены на продажу. я знала, что они нам больше не понадобятся: нет смысла держать недвижимость во владении, если никогда не вернешься в нее и не будешь готов кому-то сдавать. в нашем случае второе было бы подозрительным, ведь олимпийцы имеют достаточно влияния в современном мире, чтобы искать какой-то дополнительный теневой заработок. выбор пал на отдаленное от города местечко, находящееся практически в получасе езды от окраины. вокруг - леса и несколько озер, живописная природа и много-много диких животных в недалеко располагающихся заповедных зонах. вокруг - ни души, но развитая инфраструктура. я не сомневалась в правильности выбора этого домика; он оказался уютным, не смотря на свои маленькие габариты, очаровательным и милым. он сразу же пришелся по душе; хотя бы только потому, что бы деревянным, а не каменным или панельным. о нашем переезде я рассказала уже постфактум: не хотела столкнуться с незваными гостями в лице богов, потому что сам этот переезд был попыткой от них сбежать. а еще - возможность быть с тобой наедине намного чаще. я безусловно ценила эту возможность видеть тебя буквально каждый день, эту возможность узнавать тебя заново. никто из нас не пытался сделать вид, что все хорошо, и что все на самом деле замечательно, и что не было этих долгих лет разлуки, но мы не зацикливались на них, а просто старались жить дальше, стараясь заполнить то время, что было нам отведено, новыми воспоминаниями. однажды, перебрав с вином, - оказывается, если ты человек, для того, чтобы опьянеть, много не надо, - я разоткровенничилась, и этот разговор до сих пор живет в моей памяти. я сказала тебе: - я хотела бы разделить вечность с тобой на двоих, потому что одной жизни не хватит, чтобы показать, насколько сильно я люблю тебя, - ты тогда так ничего и не ответил, а я пожалела, что сказала это, потому что услышала саму себя со стороны. это звучало так, будто я уже начинаю жалеть. будто мне не хватает того, от чего я отказалась, будто я виню тебя в этом. чтобы не позволить неправильным мыслям развиться в твоей голове, чтобы заставить тебя расслабиться и забыть об этом, я опустилась на твои колени: ты сидел на кровати в  одних пижамных штанах, опирался спиной о жесткое изголовье и готовился укладываться спать. смотрел отрешенно, будто сквозь меня, и только крепко сжимал челюсти, пока кадык нервно дергался под тонкой натянутой кожей. я готова была сделать все, что угодно, чтобы отвлечь, и в голову не пришло ничего лучше и действеннее, чем ласка. ты поддался моментально навстречу, когда мои губы коснулись сначала щеки, потом - линии челюсти, затем - крепкой длинной шеи и чувствительного местечка под мочкой уха, и вернулись к проигнорированным изначально губам. ты ответил на поцелуй моментально, пытался перехватить контроль, но я не давалась, не уступала и останавливалась каждый раз, когда ты напирал. мне хотелось, чтобы ты понимал: это не просто попытка заставить тебя отвлечься, это - искренность, это чистосердечное признание. именно поэтому, опускаясь поцелуями ниже вдоль твоего горячего тела - от губ к плечам и ключицам, от ключиц к костяшкам пальцев, от них - к груди и плоскому подтянутому животу, я безостановочно, заполошно, как в бреду шептала короткое и терпкое люблю. ты смотрел на меня сверху вниз поплывшим взглядом, горящие теплым янтарем зрачки сверкали в темноте, и я, как загипнотизированная, царапала твою смуглую медовую кожу короткими ногтями, цеплялась за кромку спальных брюк до тех пор, пока ты не поменял нас местами, пока не опрокинул на спину, нависая сверху и накрывая собой, заставляя острыми коленками упереться в бока. это заставляло смущаться: любая интимная близость заставляла смущаться, ведь мы были вместе не так давно, но раньше нас связывало гораздо больше, и сейчас каждое твое прикосновение отдавалось опасным предвкушением. оттягивать было глупо, поэтому никто никого не сдерживал. мы любили друг друга все так же трепетно и крепко, как тысячи лет назад, и доказывали друг другу это по ночам, занимаюсь любовью и предаваясь ласкам, забывая обо всем вокруг, кроме обнаженных тел и оголенных душ.

n e w   y o r k   -    n o w

                      гирлянды практически не выключаются. мигают разноцветными огоньками, умиротворяя и отвлекая. по телевизору идет какой-то рождественский фильм, но я не обращаю никакого внимания, продолжаю пялиться в стену и думать о своем. под боком греется пушистая кошка: она прибилась к нам недавно, пришла к входной двери, уселась у порога и ждала, пока кто-нибудь впустит. ты - впустил; возвращался после очередного рабочего дня и не смог прогнать, а я не была против. она прижилась, поддалась рукам и выучилась быть идеальным домашним питомцем. вот и сейчас, найди ладонь, продолжает настойчиво тычься влажным носом, выпрашивая ласку. ее рыжая шерстка топорщится на загривке, густой хвост плотно обхватывает задние ноги, и она, как-то особенно тяжело выдохнув, погружается в беспокойный сон, пока я продолжаю массировать лобастую голову между ушей. тебя еще нет, и это не удивительно: аид не знает о том, что такое выходные, и заваливает поручениями с пометкой срочно в любое время дня и ночи, не давая забыть о том, кто ты для него. дружба между вами никогда не восстановится, но ты хотя бы чувствуешь себя на своем месте рядом с ним, и меня это радует. отвлекает вибрирующий телефон: в уведомлениях сообщение от афины, в котором она говорит о том, что собирается отмечать рождество где-то за городом: аид снял дом на берегу замерзшего озера, чтобы они имели возможность побыть наедине, и предлагает присоединиться: я понимаю, больше из вежливости, чем из действительного желания отпраздновать вместе, но не обижаюсь: им хочется проводить как можно больше времени друг с другом, к тому же, покидать собственный дом сейчас не никакого желания совершенно. я не отвечаю на ее сообщение, даже не открываю мессенджер, чтобы оно не пометилось двумя галочками, потому что переписываться настроения никакого нет. в рождественскую ночь, на самом деле, кроме чудес не хочется ничего, но я знаю: их не существует. телефон откладывается обратно: ничего интересного там больше нет. я выключаю телевизор, убавляю свет во всех комнатах, кроме кухни: столовой в этом доме нет, и она не к месту; узкий складной стол уже разложен, и принимаюсь за сервировку: ты не любишь, когда я занимаюсь этим самостоятельно, и предпочитаешь разделять все домашние хлопоты на двоих, но мне не сложно, к тому же, хотя бы так я могу чувствовать себя полезной. к сожалению, за все то время, что было мне отдано, я так и не научилась готовить: было как-то не до этого, но зато сейчас, в эпоху интернета, научиться можно абсолютно всему. и я тратила время именно на это - на учебу, и планировала даже в будущем году поступить в колледж. обзавестись документами никакого труда не составляло, и я могла бы выбрать любое место, чтобы получить хороший диплом, но раз уж я теперь - человек, все должно быть по-человечески. правильно и честно настолько, насколько это возможно. я не хотела начинать что-то совершенно новое и планировала заниматься тем, в чем всегда была хороша. ботинка не пользовалась популярностью, но она имела сходство с генетикой, наукой, находящейся на пике развития. я знала, что мне хватит смирения, усидчивости и жизненного опыта, чтобы постичь все тонкости и хитрости, и в последнее время тщательно готовилась к вступительным экзаменам, изучая азы на различных курсах. иногда они проходили дистанционно, и это правда было удобно, иногда приходилось выезжать в город, и это мне тоже нравилось, потому что в такие дни мы проводили еще больше времени вместе: ты откладывал все свои дела, ставя в известность аида, чтобы лично отвезти меня, а потом встретить на парковке перед кампусом, привлекая к себе внимание. это было неизбежно, и мое настроение становилось значительно лучше, потому что ты, по обыкновению весь в черном, всегда смотрел только на меня, не замечая никого вокруг. порой это смущало: я с трудом привыкала к тому, что публичное проявление эмоций - нормальная практика для людей, и если тебе хотелось обнять, поцеловать, взять за руку - ты никогда себе в этом не отказывал, а я не противилась, потому что сама получала от этого удовольствие. после лекций, безумно интересных и увлекательных, ты водил меня куда-нибудь пообедать, потому что успел выучить нью-йорк как свои пять пальцев еще до нашей встречи, в этот раз он был твоим родным городом; ты был хорошим слушателем и уважал мое желание рассказать все то новое, что я узнала, пусть это и не было интересным для тебя самого. я не нуждалась в том, чтобы ты поддерживал диалог, но нуждалась в постоянном внимании, и когда ты давал его, становилась самым счастливым человеком на всей земле, возможно - впервые в жизни. мы редко сидели дома целыми днями, чаще всего предпочитая тратить отведенные нам дни на прогулки или поездки, наслаждаясь компанией друг друга и привыкая к этому заново. ты устраивал свидания, не преследуя цель удивить или впечатлить; я довольствовалась этим, искренне радуясь шансу просто быть рядом, и не важно, где - на выставке современного искусства, в метрополитен-музее, на спектакле в бродвейском театре или центральном парке - я любила искусство, а еще - твою самодовольную улыбку, когда ты понимал, что смог угодить вновь. в такие моменты мне казалось, что нам с тобой принадлежит целый мир, что он открыт и вечен, как и мы, и старалась не думать о том, что так сильно ошибаюсь. иногда мне не хотелось выходить из дома: накатывала апатия, не присущая богам, я грустила без повода и занималась только тем, что постоянно ела, ухаживала за комнатными растениями - зелени в горшочках было очень много и в зале, и в спальне, и даже в ванной на втором этаже - и смотрела глупые сентиментальные фильмы. я не знала причину своей хандры, ведь ничего плохого не происходило. я не рассказывала тебе в сообщениях о том, что предаюсь унынию, но ты будто сам все понимал, будто чувствовал, и старался приезжать пораньше - с тортом, мороженным, вином и готовой разнообразной едой, и мы даже не перебирались на кухню, не ужинали за столом, а обустраивались в зале перед телевизором: ты усаживался на пол по обыкновению, после быстрого освежающего душа и переодевания в домашнее (я никогда не оставляла без внимания, что дома ты избегал черного в своем гардеробе и носил светлое, мягкое и объемное), чтобы прижаться головой к моим коленям и позволять массировать кожу головы свободной рукой. потом, когда я начинала замерзать после холодного сладкого, ты присоединялся на диване, порывался укрыть пледом, но я всегда отказывалась, предпочитая тепло твоего тела, горячего, словно печка, чему-то еще. мы часто засыпали прямо так: ютясь на узкости сидений, прижимаясь друг к другу плотно, не оставляя ни миллиметра зазора, но перед тем как заснуть, убрав предварительно в сторону всю посуду, целовались. неторопливо, не голодно, не жадно, и от этой ласки, от этой нежности, от этой уверенности в твоих движениях, в том, как крепко твои пальцы впивались в бок, или в бедро, подтягивая ближе, чтобы я чувствовала тебя всего, теснее, хотя, казалось бы - куда еще? - сводило все трепетной истомой где в животе. я давно перестала смущаться желаний: и твоих, и своих; давно перестала краснеть, видя тебя обнаженным, во всей природной красоте; давно перестала стыдливо поджимать губы, когда ты говорил о том, что хочешь со мной сделать, и все это доставляло мне наслаждение, потому что я ощущала себя желанной, незаменимой и нужной. поэтому, я никогда ни в чем тебе не отказывала: мне хотелось того же, и не важно, где -  на диване в гостиной, в нашей спальне, в номере какого-нибудь отеля, когда возвращаться из города домой не особо хотелось, потому что было слишком поздно, в душе или прямо на кухне: желание порой накатывало внезапно, без предупреждений и намеков, и устоять не получалось. мне хватало секунды, чтобы подхватить твое настроение, двух - чтобы завестись так же, и жизнь в отдалении от богов и полное отсутствие соседей порой создавало ощущение, что мы - одним в этом мире. наша спальня, на самом деле, одно из самых любимых мест здесь. она не отличалась особой роскошью: двуспальная деревянная кровать, несколько комплектов одинакового белого белья, тяжелые шторы на двустворчатых окнах, старинный шкаф и высокий дубовый комод с прямоугольным зеркалом над ним. полы на втором этаже - деревянные, почти всегда холодят ступни, заставляя быстрее прятаться под тепло пухового одеяла. там нет ни телевизора, ни чего-либо еще; даже из света - только милые бра на прикроватных тумбочках. но мне нравится то спокойствие, которое царит в ней; нравится по ночам ворочаться в твоих объятиях, чувствуя, как ты неизменно утыкаешься носом в затылок, как перехватываешь тяжелой ладонью поперек живота и прижимаешь к своему собственному, словно большая ложка, не позволяя отодвинуться. нравится засыпать с тобой в нее, разговаривая о всяких мелочах вроде того, как прошел день: ты часто рассказываешь о богах, в частности об афине и о том, что она по-настоящему счастлива сейчас; о том, что арес умчался в италию, потому что вышел на след афродиты; о том, что дионис влюбился в смертную и даже о том, что аид все чаще посещает загородный дом зевса, потому что теперь у них есть общие дела и ни громовержец, ни его младший брат не держат больше друг на друга никаких обид. аид возится с близнецами так же, как возился раньше с гебой, а моей сестре больше не приходится принимать чью-то сторону, игнорируя бурлящие внутри чувства. мне не хватает их. я добровольно отказалась от всех этих встреч, но это не умаляет того, что я продолжаю тосковать по ним сейчас так, как не тосковала раньше. я хочу видеться с каждым хотя бы изредка. сейчас, наконец-то, у всех все начало налаживаться, и я бы с радостью стала свидетелем того, как каждый обретает свое счастье так же, как это делаю я. ты строишь планы на ближайшие годы тоже, чаще всего, перед сном: о том, что неплохо было бы отправиться в путешествие по европе, и я не возражаю, потому что могу показаться тебе много удивительного и красивого в тех местах, которых даже нет на путеводителях. мы говорим о многом с тобой, но никогда о том, что непосредственно касается нас самих. никогда не говорим о браке, никогда не говорим о детях. иногда мне хочется: с учетом того, что мы - не вечны, я теплю надежду в груди о том, что однажды смогу назвать тебя своим супругом, смогу стать тебе верной, любимой женой, а потом - матерью твоих детей. так, мы могли бы оставить свой след в этом мире, но я не решаюсь заговорить первой. кто знает, может быть, я тороплюсь? но когда - когда я вижу молодые семейные пары в городе, гуляющие со своей малышней, я непроизвольно тяну руки к груди - там, где зияет ноющая болезненной пульсацией дыра, чтобы хоть как-то ее прикрыть. я не сомневаюсь в том, что ты стал бы прекрасным отцом: защищающим, оберегающим и любящим, а я стала бы хорошей матерью, научилась бы ею быть. так что, вполне возможно, когда-нибудь мы вправду станем родителями - через год, два, через десять лет - я обязательно этого дождусь. и еще, знаешь, мне нравится не только засыпать, но и просыпаться вместе. чаще всего ты встаешь первым, чтобы собраться на работу, и я остаюсь в постели, нежась в рассветном тепле и наблюдая за тобой, кутаясь в одеяло до самого носа. мне хватает того времени, которое ты проводишь в душе на то, чтобы одеться и приготовить завтрак на скорую руку: я все еще не мастер кулинарии, и мои навыки на уровне семилетки, но сварить кофе и сделать омлет получается. я люблю провожать тебя из дома, наблюдать за тем, как ты, накидывая шерстяное пальто на широкие плечи, садишься в машину, припаркованную у дома - здесь нет ни гаража, ни даже забора, а единственной дорогой, ведущей через лес, пользуемся только мы, так что переживать не о чем - и уезжаешь, перед этим обязательно крепко целуя в губы, не позволяя углубить поцелуй, потому что это всегда грозит риском затянуться; потом ты действительно уезжаешь, а я занимаюсь домашними хлопотами - в лучшие дни или размышлениями о не самом светлом будущем - в плохие. такие, как сегодня. и не смотря на то, что сегодня - праздник, я не могу избавиться от горечи, сквозящего во всем. на столе - тарелки на две персоны, два бокала, вилки и ножи, рождественские салфетки и ароматические свечи с цитрусовыми нотками. ваза с намытыми фруктами, несколько досок с нарезками из мяса и сыра, разбавленными оливками и сбрызженными оливковым маслом. бутылка вина, греющаяся после холодильника, и вода в стеклянном прозрачном графике. в духовке запеченные стейки с овощами - рецепт отправила гера, мясо у нее получается не хуже, чем у ее мужа, и перед ним просто невозможно устоять. я не пробовала, и аппетита, если честно, нет никакого, но надеюсь, что есть можно. когда сквозь окна пробираются два размытых желтых луча, я возвращаюсь в теплую гостиную: посторонний свет тут же гаснет, потому что ты, припарковавшись, глушишь двигатель своего автомобиля, и уже буквально через пару мгновений открываешь дверь своим ключом. кошка моментально спрыгивает с дивана, чтобы встретить, обтереться о ноги и оставить свой запах на штанах и руках: ты наклоняешь, отложив в сторону ключи, чтобы почесать между навостренных ушей. она, довольная и получившая заслуженную ласку, уходит в сторону своей лежанки, топчется на подушках и укладывается, прячась за высокими бортиками, а ты, выпрямляясь, проводишь ладонью вдоль лица, чтобы увести назад мешающиеся пряди. волосы отросли, и эта длина безумно тебе идет. я не медлю больше, не могу, не хочу стоять на месте в сторонке, и подхожу ближе, пока ты снимаешь заснеженное пальто. твои губы моментально разъезжаются в улыбке, совершенно очаровательной, и я улыбаюсь в ответ, когда укладываю ладони на предплечья, ощущая твердость мышц под тканью тонкого свитера; ты наклоняешься, и я не медлю, целую моментально, сразу же, не теряя ни секунды, потому что успела соскучиться. ты тут же наступаешь, давишь, обхватываешь ладонью затылок, чтобы прижать еще ближе, пока пальцы второй руки ненавязчиво оглаживают спину. воздуха не хватает, его критически мало, но на это так плевать, пока ты рядом; я сжимаю в пальцах ткань сильнее, натягивая, и практически едва ли не мычу сквозь поцелуй от того, насколько хорошо, насколько чувственно и насколько правильно находиться в твоих руках, стоять в прихожей нашего дома и встречать тебя снежным зимним вечером. ты отстраняешься первым, и вовремя - голова едва не начинает кружиться; - иногда мне кажется, - я цепляю пальцы в замок за своей спиной, чтобы удержаться от соблазна коснуться вновь, - что я никогда не перестану по тебе скучать, - и это - чистая правда. сколько бы времени ни прошло, но мне все равно кажется, будто кто-то сможет вновь тебя у меня забрать. ты отводишь в сторону взгляд, и я делаю тоже самое, обращая внимание на пушистую живую ель. ветви распушились, и теперь от них пахнет хвоей и смолой, запах настолько сильный и концентрированный, что успел пропитать все помещение ненавязчивыми нотками. она уже украшена - мы посвятили этому целое воскресенье, сначала выстаивая в очереди в магазине, закупая игрушки, гирлянды и безделушки, а потом наряжая шарами и разными фигурками. сейчас под ней несколько небольших коробок - подарки, по всей видимости, и часть из них от олимпийцев, доставленные курьерами. никто не решился ехать сюда самостоятельно, и я, на самом деле, благодарна им за это. там есть что-то от сестры, есть от геры и вернувшейся афродиты, есть от ареса и даже артемиды. но, к моему удивлению, ничего нет от аида: он не любил земные праздники и как будто специально игнорировал их существование, однако с учетом того, что сейчас он буквально собирается отмечать сочельник в компании афины, я была уверена, что он что-нибудь приготовит для тебя в память о былой дружбе. коробки, если честно, хочется открыть уже сейчас - там есть еще одна, от меня - тебе; я долго ломала голову о том, что могу подарить, ведь ты, по сути, ни в чем не нуждался. свой дом взамен квартиры в бронксе, свой автомобиль, купленный за наличку, а не в кредит, хороший телефон и несколько пар часов. можно было выбрать что-нибудь из украшений: запонки, зажим для галстука, сам галстук , но ты избегал таких вещей, и дарить что-то подобное было бы огромной глупостью; я думала о часах, однако из всех, что у тебя уже были, ты все равно предпочитал одну пару. я не хотела рисковать с парфюмом, потому что не угадать с ароматом было проще простого, а потом решила выбирать не то, что подороже, а то, что запомнится сильнее, и не нашла варианта лучше, чем фотоальбом и полароидный фотоаппарат к нему. фотографировать у тебя получалось здорово, и проявляющиеся моментально снимки можно хранить не на пробковой доске, а в альбоме. они, эти фотографии - это ведь память, верно? у нас уже много совместных снимков, но все они хранятся в памяти телефонов, а хотелось бы каждый распечатать и иметь возможность держать в руках. я не знаю, понравится ли тебе мой подарок, и поэтому волнуюсь. маскирую за этим волнением все остальные переживания, гораздо более серьезные, и надеюсь, что ты не станешь задавать ненужные сейчас вопросы. за своими размышлениями я и не замечаю, как ты уходишь наверх, в душ или спальню, чтобы переодеться, и иду в сторону кухни. усаживаюсь за стол, предусмотрительно оставив штопор рядом с бутылкой вина, разглаживаю подол своего платья - я купила его буквально на днях, чтобы специально надеть сегодня, в праздник, и даже уложила волосы и нанесла неброский макияж; хочется быть красивой в рождество. ты не заставляешь себя долго ждать и спускаешь быстро. ступеньки тихо скрепят под весом твоего тела, но я не обращаю на это никакого внимания. ты усаживаешься за стол, непривычно молчаливый, и я не могу промолчать, потому что обстановка, царящая вокруг, она не умиротворяющая, а напрягающая. - ты выглядишь задумчивым, - ты не реагируешь никак, никак не отвечаешь, и я пробую вновь, не прикасаясь все еще к своим приборам, - что-то случилось? цербер? - твое поведение заставляет волноваться, обычно ты не ведешь себя - так, а если и ведешь, то у этого всегда есть серьезное объяснение. я цепляю пальцами ножку бокала, когда ты разливаешь вино, и делаю несколько глотков, чтобы смочить горло и расслабиться. мне не нравится эта тишина, но я не могу давить на тебя никоим образом. мне остается только ждать, и именно этим я и собираюсь заниматься.