wish you can be here all the time

Страница: 1

Сообщений 1 страница 3 из 3

Поделиться12021-08-23 18:58:26

Автор: Zeus
Администратор
Сообщений: 2
Уважение: +0

Поделиться22021-08-23 18:59:34

Автор: Zeus
Администратор
Сообщений: 2
Уважение: +0

s o m a n y t h o u g h t g o t h r o u g h m y m i n d // w i s h y o u c a n b e h e r e a l l t h e t i m e
c a u s e I ' m l o s t w i h o u t y o u
a n d i c a n ' t j u s t d o u b t y o u

[indent] знаешь, мне так сложно поверить в то, что все случившееся однажды - произошло с нами на самом деле. иногда мне кажется, что жизнь, точнее то, во что она превратилась, это сон, ужасно долгий и надоедливый, похожий на зуд или раздражение, сон, от которого никто не в силах пробудиться, и я так хочу, чтобы это оказалось правдой, потому что этот мир - он не для меня. груз ответственности, возложенный самой судьбой, никуда не делся, он продолжает давить на плечи, продолжает неподъемным камнем тянуть к земле, а осознание, что он - только мой крест, только моя обязанность, практически сводят с ума, и только твоя извечная поддержка, только твоя мягкий взгляд и улыбка, полная ласки, полная неземной, нечеловеческой преданности заставляет двигаться вперед и не позволяет слабовольным мыслям кружить коршунами в голове. я мог бы разделить свое существование на две неравноценные половины, и самое забавное, что тонкая граница между нами, толщиной с практически невидимую золотую нить, пролегла не тогда, когда рухнул олимп и даже не тогда, когда аполлон и артемида кинулись в неизвестность. это математическое деление породило части тогда, когда ты вложила свою узкую теплую ладонь в мою, когда опустила послушно голову, прикрывая глаза, когда тяжелый золотой лавровый венок возлег на твою голову, покрывая собранные в тугую плотную косу светлые волосы. ты не сомневалась, не просила времени подумать, не ставила никаких условий, не отрицала возможности стать моей супругой, едва получила приглашение - лишенное романтики и какой-либо очаровательности, потому что было сделано оно наспех, так, будто другого шанса у меня может и не быть. я помню тот день так четко, будто попрощался с ним только вчера, будто прожил его накануне, и он продолжает греть душу как практически единственное живое напоминание о том, что и между нами когда-то однажды все было хорошо. война с титанами не обошла стороной ни одного из олимпийцев, разве что, хрупких и нежных, совсем юных, беззащитных, лишенных титанических сил, физической подготовки и бесстрашия дев: ни артемида, ни афродита, ни персефона, ни деметра, ни даже ты не участвовали в ней, оставленные на попечение нимф и муз, потому что даже сатиры, даже минотавры и кентавры, взбушевавшиеся, вставшие против воли чудовищ, пополнили наши ряды. исключение составляла афина: в своих золотых доспехах, в шлеме с высоким конским хвостом, щитом за пазухой и копьем, не знающем промаха - но мы не нуждались ни в ее силе, ни в отваге, главным ее оружием был холодный и трезвый рассудок, способность не поддаваться эмоциям и оставаться спокойной даже в самой критической ситуации. она не пугалась крови, разворошенных тел, рваных ран и внутренностей, устилающих землю вязким жидким покровом; она не воротила нос от стоячего мерзкого запаха крови, черной - титанической и золотой - божественной. она могла за себя постоять и не нуждалась в защите, но я видел, каждый раз замечал, как аид - покрытый грязью и пеплом, непривычно бледный порывался кинуться к ней с обнаженным клинком каждый раз, и каждый раз отступал, расслабленно выдыхая, потом что она не робела и расправлялась с теми, кто пытался ей навредить. я хотел, чтобы все закончилось как можно скорее. хотел, чтобы кронос - родной отец, прирожденный монстр, не знающий ни пощады, ни милости, ни жалости сложил оружие или голову - это уже не имело никакой разницы. и дело ведь было даже не во власти: я не стремился занимать его место, я просто хотел, как и мои братья, верно следующие с детства по пятам, стоящие по правую и по левую руку, свободы и мира для всех живых существ. пока титаны были живы, пока они свободно разгуливали по олимпу и имели возможность спускаться на землю, никто не был в безопасности, и мириться с этим было достаточно сложно. только поэтому каждый из нас готов был идти до конца: и арес, упивающийся в своей стихии, и аполлон, меткий стрелок, которых доселе не видел свет, и посейдон, не дающий утихнуть ни морям, ни океанам и заставляющий буйство пучин утягивать титанов на самое дно; и даже гермес, обычно безобидный, и дионис, слишком легкомысленный порой, и прихрамывающий гефест, выковавший в своей кузне оружие для каждого: в те незапамятные времена я почувствовал настоящее единение с теми, кого позже буду считать названными братьями; с теми, кто в последствии выберет меня своим царем. когда праотцы были загнаны в клетку, заперты и отправлены в тартарары, мы вернулись на олимп, освобожденный от гнета и грязи, от давления и сплошной, абсолютной диктатуры. и я не мог подумать на самом деле, что первое, о чем я задумаюсь, будет брак. встреча после возвращения была томительно-сладкой. казалось, олимпийцы стали ближе друг другу, хотя, казалось бы, куда еще ближе? артемида сжимала ладонями щеки перепачканного аполлона в изорванных одеждах и целовала, перепуганная и слабая от переживаний куда придется, пока он смеялся и щурил глаза; афродита - тогда замужняя - с робостью ухаживала за гефестом; аид не сводил взгляда с афины, все ждал от нее какого-то шага, какого-то действа, и она не лишила его маленького счастья: пожала крепко руки, а когда он потянулся ближе, надеясь на объятия, все же отступила; я пытался избежать женского внимания, не хотел тратить время на чужие ласки, но деметра опередила меня, шепча что-то успокаивающее, будто я нуждался в этом; оглаживала складки хитона и пыталась высвободить из руки колчан с молниями, а все, что мог я - смотреть на тебя. ты стояла на ступенях, на самой последней, если быть точнее; твои волосы, как всегда, были прекрасно, я бы даже сказал - идеально - уложены, твоя одежда - безупречно чистая, на твоих руках и шее сверкали золотом украшения, и ничто не выдавало твоих переживаний, кроме твоей напряженной позы: того, как ты прижимала руку к груди, будто пыталась успокоить сердцебиение; того, как задерживала на каждом вернувшемся взгляд; того, как выискивала глазами кого-то, кто мог бы нуждаться в помощи, и ты нашла. ты нашла ареса, волком глядящего на гефеста, на ту, что ему самому никогда не принадлежала; ты не пыталась украсть внимание молодого бога, годящегося в младшие братья, но ты подарила ему умиротворение и успокоение своей улыбкой хотя бы на короткий срок, и тогда - в ту самую секунду, в тот проклятый миг я понял вдруг, что хочу так же. ощутил жуткую потребность в тебе, в твоем бархатистом низком голосе, в твоей улыбке, в возможности дышать твоим ароматом и держаться за тебя ладонями, как за соломинку, за последнюю возможность выжить. я поймал себя на мысли, что завидую: я позабыл о деметре со всем; она начала раздражать, пока висела на моих плечах и утыкалась лицом в шею; она раздражала, пока ворковала что-то о своих переживаниях, пока глотала собственные непрошенные слезы и не торопилась отстраняться. а я даже не слушал, не смотрел, не пытался приобнять и утешить, успокоить и попросить, наконец, прекратить это все, но не мог, потому что ты без особых усилий загипнотизировала меня, и если предназначенные судьбой друг другу люди, боги, прочие твари и существовали, то мы с тобой - я понял это четко, принял легко - были одними из них. я порвал с богиней плодородия в тот же вечер: не позволил ей составить компанию в купальне, пока отмывался от чужой и от своей крови, не пустил в свои покои, чтобы помогла с одеждой, чтобы высушила мягкостью пальцев волосы, не сел за столом рядом с ней и не пригласил позже, едва был коронован, на пустующий трон. я отвергал ее раз за разом, хоть и не надеялся, что она поймет все без слов. поговорить нужно было обязательно, хотя бы из уважения к тому, что между нами было и к тому, что могло бы сложиться при других, более благоприятных обстоятельствах, и этот разговор я не откладывал в долгий ящик: не позволил захмелеть от сладости вина ни себе, ни ей, когда вывел на узкий балкон, на свежий воздух под купол звездного неба. деметра, кажется, все понимала: она поджимала губы, держала спину прямой и не смотрела в глаза, постоянно отворачиваясь, благо разница в росте позволяла ей прятать взгляд. я не пытался завладеть ее вниманием и позволял прятаться от меня, закрываться в защитный кокон и старался быть предельно мягким, пока обхватывал ладонями не ее узкие тонкие плечи, а широкие мраморные перила; богиня слушала молча, держала руки, сцепленные в замок, строго перед собой, молчала и не выдавала ни единого звука, ни единого шороха, а когда я закончил свой монолог, когда обронил ничтожное в своей значимости и без всяких сомнений болезненное, возможно даже унизительное 'прошу, пойми меня и прости, если любишь' - жестокое в своей правдивости, - ее уже не было рядом. ее не было и в зале, и во дворце: обернувшись обратно, я увидел, как она торопливо спускалась по ступеням, покидая двор, не оборачиваясь и не реагируя на отклики того, кто верно следовал по пятам. в нем, к своему удивлению, я узнал младшего брата. посейдон, казалось, был чуть более внимателен, потому что он, почувствовал взгляд, вскинул голову, обернувшись, смерил недовольным - глаза вспыхнули неестественной лазурью, так было, когда он приходил в гнев - и кинулся дальше, чтобы не отстать и нагнать. к счастью, никто не заметил их пропажи, а может, все только делали вид, что ничего не изменилось. боги продолжали пить, танцевать и веселиться, радуясь победе и началу новой эры, боги поднимали кубки в мою честь, смеялись громко, резвились, как дети, а я вновь - это стало постоянством в моей жизни - смотрел только на тебя. ты не поддавалась всеобщему безумию и держала себя в руках, увлеченная виноградом. когда я знал свое место за столом, ты оказалась ближе, чем я думал: нас разделяло блюдо с остатками ягненка и высокое пламя свечи. ты наслаждалась ягодами винограда, отрывала каждое от кисточки тонкими пальцами и неторопливо отправляла в рот, обхватывая розовыми, наверняка - чувственными - губами, и в этой невинной трапезе было столько красоты, столько невозмутимого соблазна, что я не силился посвятить себя кому-то еще, и продолжал, гера, боги мне свидетели, любоваться одной тобой. ты должны была быть еще ближе, должна была сидеть не на противоположной стороне стола, а по правую от меня руку, так, чтобы в любой момент я мог сжать твою ладонь, не сомневаясь в твоем присутствии рядом, и стоит ли говорить, что я даже не дождался утра, объявив тебя своей царицей тогда, когда к этому никто - даже ты сама - не был готов? и ты, впрочем, как и всегда, не разочаровала. ты улыбнулась скромно и лукаво, позволила поцеловать - но только в щеку, позволила проводить - но только до двери в твои покои, которую закрыла перед моим лицом. мы не виделись до тех пор, пока солнце не оказалось в зените. трудностей, с которыми нужно было разобраться как можно скорее, было гораздо больше, чем я ожидал, и пришлось забыть о праздничном бытие. посейдон и аид не покидали в сложный час, и пусть первый косился недобро, второй на этом нисколько не зацикливался. объезжая владения и свободные земли, разделяя территории между стадами артемиды и поселениями кентавров, отдаляя минотавров от сатиров, я провел весь день, но о тебе думать так и не перестал. мы не виделись с ночи, ты завтракала с богинями - так сказал гермес, будто мимоходом, сверкая задорной улыбкой. никто не вспоминал мои слова, никто, возможно, не воспринял их всерьез, и это злило: я не был пьян и даже захмелеть не успел, я был честен в своем решении с самим собой и всеми остальными, и я был готов заставить каждого перестать сомневаться в твердости намерений. я вырывал тебя из компании афины и юной персефоны нагло к вечеру, едва вернулся во дворец; даже не сменил пыльные от дороги и быстрой скачки одежды, чтобы спросить - в очередной раз, спокойно, трезво, рассудительно - о твоем согласии разделить со мной жизнь до скончания веков, и я ждал чего угодно. условия, требований, своеобразного шантажа, сказочный небывалых запросов, но ты не избрала этот путь. ты улыбнулась, склоняя голову вбок, и в твоем взгляде, более не робком, читалась уверенность в принятом решении, и уже после, за ужином, опоздав к трапезе - уверен, ты привлекла внимание специально, чтобы этот момент вошел в память каждого - не прошагав, а проплыв, словно выдуманная людьми птица с изумрудами вместо глаз и огнем в переплетенье перьев, села не среди подруг, а рядом - приняла мою руку в попытке помочь, позволила задвинуть за тобой стул и вскоре - прошло не больше недели - возложить на твою голову тот самый венок.

[indent] ты перестала приезжать в аэропорт настолько давно, что я и не вспомню, когда видел тебя в зале ожидания в последний раз. возможно, этого вообще никогда не было, и мое воспаленное сознание только пытается утешить себя выдуманными образами и картинками. во всяком случае, сегодняшний день не стал исключением, потому что тебя, как обычно, нет даже на парковке, у самого выхода из здания аэропорта, но я все равно останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам, вдруг ты решила приехать, но опаздываешь - тебя нет ни слева, ни справа, и на территорию не въезжает ни одна машины, все, наоборот, стараются покинуть зоны ожидания как можно скорее, пока счетчик не начал отсчитывать круглые суммы за простой. я встряхиваю правой рукой, так, чтобы болтающиеся на запястье часы развернулись циферблатом, и прослеживаю за временем. в условии пробок я доберусь до дома не раньше, чем через полтора часа, но даже этого мне на хватит, чтобы привести все мысли в порядок. я забираю машину с платного паркинга, благо. багаж у меня в этот раз скудный: деловая поездка в сан-франциско не потребовала затяжного нахождения там и я управился за пару дней с несколькими костюмами в чехлах и небольшой кожаной сумкой со всем самым необходимым: гаджеты, без которых в современном мире никуда, и средства личной гигиены. машина приветливо вспыхивает коротко яркими габаритными огнями, снимаясь с сигнализации по щелчку, заводится от нажатия кнопки и, размеренно зарычав проснувшимся от долгого сна двигателем, едет по заранее проложенному навигатором маршруту. в пятницу пробки на дорогах нью-йорка дольше и длиннее, чем обычно; я не сообразил сразу и не заехал никуда, чтобы захватить с собой что-нибудь перекусить, и теперь наслаждался ощущением того, как желудок медленно прилипает к позвоночнику морской звездой и тяжело, низко стонет. кушать хочет нестерпимо и в другой раз - скорее даже, в другой жизни - я бы набрал тебя или, на крайний случая, сообщение, но тоже - тебе, с предупреждением о том, что задержусь и о том, что уже в пути, а ты бы накрыла ужин в лучших своих умениях, с горячим мясом, свежими овощами на гарнир, терпким вином и своими сладкими поцелуями - на десерт, но я попросту не имею на это никакого права, и мне не хватает наглости, чтобы это сделать. наш брак ведь давно перестал быть таковым, от него осталась лишь жалкая оболочка, заключающаяся в слове из нескольких букв, и никто в этом не виноват, кроме меня. я уничтожил все собственными руками, эгоизмом, которому не смог воспротивиться, и цинизмом. ты же лишь стала жертвой моего больного тщедушия, но все равно умудрилась продержаться так долго. в пробке время тянется еще медленнее, и я переключаю все внимание на выключенный до этого мобильный телефон. там несколько сообщений от секретаря, уведомление о новой публикации из инстаграмма гебы - я не подписан на родную дочь, но слежу за ней издалека, чтобы хотя бы так участвовать в жизни первого ребенка, отношения с которым уничтожены точно так же, как с тобой, родная; на фото - она сама, держит за руку кого-то, сидя на краю утеса, и мне не сложно догадаться, что в своем путешествии она выбрала в компаньоны только одного мужчину, считаться с которым я не научился, хоть и должен был. в мессенджере сообщения от посейдона о его планах уехать куда-нибудь развеяться после смерти амфитриты, и что-то мне подсказывало, что уезжать он собирался не в одиночестве. после нашего расставания, мой брат и деметра сблизились; так сильно, что компании олимпийцев она предпочитала морское побережье, и даже жила она не среди богинь, а на одном из греческих островов, там, где своей дворец ей уступил повелитель морей и океанов. я думал, что между ними что-то большее, чем дружбу, предполагал, что они состоят в любовной связи и все это - дворец, уединение - только для того, чтобы скрываться от внимания остальных и прятаться от пристальных взглядов, но все оказалось куда более сложным и то, как разрывался брат между законной супругой и той, кого полюбил всем сердцем, сердце ныло у меня самого в бессилии хоть как-то помочь. хотя, это даже смешно - чем мог помочь им кто-то вроде меня? у меня у самого все рушится неконтролируемо и безостановочно. я решаю ответить на сообщение посейдона позже и листаю ленту диалогов дальше: кроме него не писал больше никто, да и я не ждал ни от кого, на самом деле, но надеялся увидеть хоть что-то от тебя. в реальности - абсолютная пустота. залипать в небольшой плоский экран скучно, и интерес к телефону пропадает даже быстрее, чем появился. я откидываю его на соседнее сидение и нажимаю на педаль едва заметно, чтобы автомобиль с глухим рокотом сдвинулся хотя бы на пару сантиметров. в бок что-то начинает неприятно колоть острым углом и я лезу во внутренний карман двубортного пиджака, натыкаюсь пальцами на знакомую коробочку и выуживаю ее, чтобы в очередной раз рассмотреть. это - футляр, ровный четкий квадрат с острыми углами, обитый синим бархатом - под стать твоим глазам. крышка мягко открывается, под ней, на крохотной подушечке, две тонкие длинные сережки, похожие больше на нити. они, разумеется, в бриллиантах: я никогда не мелочился, выбирая подарки, но никогда и не угадывал. большинство из того, что я привозил, оставалось пылиться на твоем столике в тех же футлярах. и элегантные ожерелья, и простенькие цепочки, и изысканные браслеты, и усыпанные камнями кольца, и подвески, и броши, и серьги - ты игнорировала презенты, преподнесенные мной, но с удовольствием носила то, что дарили другие. я не пытался спросить, в чем дело; боялся твоего ответа, если быть честным. боялся услышать, что тебе от меня ничего не нужно, особенно - все эти украшения, и потому продолжал привозить что-то из каждой поездки молча, продолжал оставлять на прикроватной тумбочке с твоей стороны кровати коробочки, ожидая, что тебе понравится хоть что-нибудь, но каждый раз - безутешно. ты научилась игнорировать меня и мое внимание, а я не научился с этим справляться, и я уверен, гера - никогда не научусь. точно так же, как не научусь быть по-настоящему сильным. вся моя смелость, вся моя храбрость - они в тебе, в твоей безукоризненной поддержке, сомневаться в которой не приходилось никогда, но сейчас я не имею ничего из этого и страх живет во мне на постоянной основе. страх того, что ты больше не нуждаешься во мне так, как я в тебе, что ты уйдешь, не привязанная обязательствами и ни чем-либо еще. я не буду тебя удерживать, но и оставить не смогу. не смирюсь с осознанием, что ты в этом мире - больше не моя, что ты нашла кого-то или найдешь, кто напомнит тебе, что значит быть любимой женщиной, в то время как я все это только уничтожил. глупо было бы пытаться искать самому себе оправдания: я действительно заслужил твое порицание и этот немой укор на самом дне глаз. ты никогда ведь не повышала голос, а один случай, ставший исключением, а не закономерностью, был вполне обоснованным и заслуженным, и я скорее удивился твоему спокойствию, нежели той реакции, которая последовала. чаще ты предпочитала скрывать свое недовольство и наказывала меня игнорированием, но сама долго не справлялась: млела и оттаивала, стоило мне только прижать к себе против воли или устроить голову на твоих коленях в беспомощной слабости перед душевными тяготами. но тот раз - еще тогда, когда олимпу ничего не угрожало, но когда видения аполлона становились ярче, красочнее и безумнее, мы впервые поссорились. я не справлялся, нуждался, по обыкновению, в твоей поддержке практически в каждом вопросе, будто позабыв о том, что у тебя - как и у всех тех, кто меня окружает - есть собственное мнение, ведь я привык, так привык к тому, что боги слепо заглядывали мне в рот, внимали каждому слову, принимали любое решение как прописную истину и не смели перечить, лишь бы избежать гнева, направленного на них, и ответственности, которая на их плечи может быть возложена. когда я занимал трон, когда позволил одному брату завладеть морскими просторами, а другого насильно сослал в преисподнюю - ты молчала. ты покорно смирялась, уверенная, что я поступаю разумно, и я свято в это верил. думал, что так будет лучше для всех: посейдон чувствовал себя в воде лучше, чем на суше, его тянуло к побережью, и его место действительно было там, но аид - он был силен, возможно даже сильнее чем я и кто-либо еще, стержень, устроенный внутри него, не дрожал, не прогибался, не разрушался: он никогда не опускал головы в уважении, никогда не соглашался, если имел свое непредвзятое мнение и позволял себе то, о чем другие даже не додумывались, уверенный, что ему за это ничего не будет. и не было: я считался с братьями, воспринимал их как ровню себе и не допускал мысли о том, что когда-нибудь это испортится. воля аида и преданность посейдона делали меня еще более непоколебимым и я думал, что отправляя аида в подземное царство, оказываю ему услугу, делюсь властью, которая мне оказалась не по надобности, и его отказ, его попытки воспротивиться, расправить плечи и показать зубы мне не понравились. я позволял ему возражать, но лишь тогда, когда мы были наедине. в тот же вечер аид перешел границы прилюдно, не смущаясь присутствия олимпийцев, устроил самый настоящий спектакль, будто ждал, что кто-то вообще захочет его поддержать и посмеет сказать хоть слово. его взгляд бегал от одного лица к другому, ища поддержки, потому что он считал, что был прав, что говорил правду в защите самого себя, но это не срабатывало, и один за другим, боги отводили взгляды, за исключением диониса - они спелись слишком хорошо и это даже удивляло, поскольку общего у них, казалось, на первый взгляд, в принципе ничего не может быть. аид не выстоял, не справился, не смог переубедить и тогда все изменилось по-настоящему, но твое мнение по-прежнему волновало меня значительно больше, чем остальные, я боялся обернуться через плечо и увидеть осуждение, отражающееся на твоем лице, но ты лишь поджимала губы и нежно оглаживала короткие волоски на затылке. ты не лезла и тогда, когда аполлон стал появляться во дворце чаще обычного со своими видениями и предсказаниями, предпочитала отмалчиваться и успокаивала артемиду всякий раз, когда она посещала тебя и составляла тебе компанию в твоих прогулках. пока я принимал решения и рубил, чаще всего, сгоряча, ты латала чужие раны, обволакивала заботой и успокаивала, спускала все на тормозах и давала понять всем и каждому, что все обязательно наладится, что все, что ни делается - к лучшему. ты защищала меня и мою волю, находила такие слова, которые позволяли мне не видеть ненависть в чужих глазах и стала справедливостью, о которой только могла бы мечтать фемида. и только когда дело коснулось нашей собственной семьи, ты вмешалась. геба росла прекрасным ребенком: улыбчивый, забавная, очаровательная и умудрившаяся стать любимицей всем богам; я не чаял в ней души и не мог перестать проводить время с ней и с тобой. подарив мне дочь, ты вновь сделала меня самым счастливым существом во всем мире, и я был безумно тебе благодарен за нее; ты стала прекрасной матерью, заботливой и справедливой, и я знал, что ты не позволишь ни мне, ни себе ее избаловать, но сделаешь все для ее благополучия, и я собирался делать тоже самое. именно поэтому, едва геба достигла юности, ее путешествия на землю, к людям, становились чаще, я начал переживать. ты не подавала виду либо не относилась к этому настолько серьезно, и только пожимала плечами на каждое мое возмущение. дело было в чем-то другом, ты не просто так сохраняла хладнокровие даже в этой ситуации и, по всей видимости, была в курсе всей ситуации изначально. я начинал злиться, хоть и понимал, что не имею на это право: в последнее время наши отношения переживали сложности, а твое доверие ко мне тончало и измельчалось. мы все реже проводили время вместе: ты предпочитала уединение с богинями, в то время как я находил утешение в объятиях земных женщин. они были красивыми: тонкими, хрупкими, с густыми и пышными волосами, загорелые, громкоголосые, роковые и самолюбивые. я не задерживался в объятиях одной и сразу же предпочитал нырять в постель другой, утомленный всеми обязательствами. я не сомневался в том, что ты в курсе всего происходящего, отчасти даже надеялся, что однажды ты устроишь самый настоящий скандал, уязвленная и оскорбленная неверностью, но ты молчала и делала вид, словно все в порядке. и это злило меня, милая, ты даже не представляешь, насколько сильно; мне начинало казаться, что тебе все равно. что ты охладела, а может быть даже никогда и не любила меня так же сильно, как я тебя. начинало казаться, что я для тебя - всего лишь выгодная партия и, родив ребенка, ты забыла обо всем на свете, и обо в том числе. я так хотел заставить тебя испытывать хоть какие-то эмоции, пропадал сутками, предвкушая близкую встречу, но все было тщетно, и чем глубже я погрязал в своих изменах, тем дальше ты становилась от меня. я собственными руками отталкивал тебя, доставлял боль, предавал из раза в раз, не осознавая этого, а тебе не хватало смелости и уверенности поставить на всем этом точку, но стоило только гебе однажды рассказать о том, почему ее так тянут на землю, а мне - резко и жестко осечь ее, как ты вступилась. заслонила собой дочь, будто я позволил бы себе поднять на нее руку, сжала ее ладонь в своей и, расправляя узкие плечи и держа спиной прямой, подобно стреле, выдвинула бескомпромиссное условие, готовая идти до конца и не готовая уступать. твое терпение было на исходе и ты не выдержала, ты позволила себе загореться праведным огнем и высказать все, что думаешь и даже пригрозить своим уходом. ты требовала отпустить дочь, позволить ей жить счастливо с тем, кого она так любит, смириться с ним и даровать заслуженное бессмертие хотя бы ради нее, не то - наше расставание, которому стоило бы произойти уже давно. геба плакала: не пыталась утирать текущие тонкими дорожками слезы, шмыгала тихонько носом и пряталась за спиной матери, как за надежной стеной, спасенная и защищенная, а едва я потянулся к ней навстречу, чтобы обнять, чтобы извиниться за резкость в словах и высказываниях, отпрянула. отскочила, избегая прикосновения, словно испытывала от этого омерзение, и разбила мое сердце. я понимал, осознавал свою вину перед ней, и перед тобой тоже, но не представлял, как можно исправить то, что уже совершено. после того случая мы долго не разговаривали. ты присоединялась за обедом и ужином, но избегала во все остальное время, коротая часы с более приятной компанией. геба пропадала на земле, практически не возвращаясь, и я почувствовал себя тогда по-настоящему одиноким. я не мог ни на чем сосредоточиться, не мог нормально думать, не мог спать и есть, не мог концентрироваться ни на чем и вызывал настоящее переживание у олимпийцев, не остающихся равнодушными, пока ты не сжалилась и не вернулась в наши общие покои, пока не юркнула под тонкую простынь, аккурат за моей обнаженной спиной, пока не прильнула к ней грудью, такой же обнаженной, и не ткнулась губами в выпирающий на шее позвонок. только тогда я позволил себе расслабиться, сдуться в твоих объятиях, дарящих надежду на то, что для нас еще не все потеряно.

[indent] я добираюсь до дома, как и планировал, практически за полтора часа. в окнах не горит свет, ворота закрыты и перед гаражными воротами на подъездной дорожке нет ни одной машины. загородная тишина практически оглушает: трасса примерно в пятнадцати километрах через лес, и поблизости нет ни единой живой души, даже соседей - этот деревянный дом в округе один, и наверное, именно поэтому на него пал наш выбор. фонари на высоком заборе все же горят, а значит, ты должна быть дома. я паркуюсь в гараже, на свободном месте, оставляю свой автомобиль рядом с твоим - уже заведенным и прогревающимся, и кидаю взгляд на наручные часы, будто что-то могло поменяться, и с удивлением заставляю себя не медлить и пройти в дом. выезжать куда-то - немного поздно, и мне интересно, куда ты собралась в столь поздний час. темно и в просторном холле, и в коридоре до столовой, смежной с кухней, и в зале, и даже над лестницей, благо, запутаться в этом доме невозможно и убиться, даже при всем желании, тоже. я ослабляю узел галстука и стаскиваю его с шеи, чтобы не мешался и не душил, атмосфера в помещении справляется с этим и без него; провожу ладонью по уложенным, поддернутым сединой волосам, и уничтожая ровный пробор, и поднимаюсь наверх, все еще игнорируя голод и усталость. под дверью, ведущей в нашу спальню, тянется тонкая полоска света, и я следую за ней, как дети в сказках за хлебными крошками. надавливаю на продолговатую ручку и толкаю от себя. ты стоишь перед зеркалом в тонком коротком халате, перед высоким зеркалом, и прикладываешь одно платье за другим к телу, пытаясь выбрать что-то одно. твои волосы высоко убраны, по обыкновению - я давно не видел их распущенными; и в комнате стоит не приторный аромат духов, отдающих лесной свежестью. на заправленной постели разложено несколько комплектов нижнего белья, видимо, каждый из них предназначен под какое-то определенное платье; у ножек кровати стоят пары туфель на каблуках, которым ты отдаешь предпочтение, вместо удобной обуви на низком ходу. и ты - ты даже не оборачиваешься. я решаю не зацикливаться на этом. снимаю серый двубортный пиджак и перекидываю его через спинку невысокого мягкого кресла, подхожу к тебе ближе, со спины, чтобы обозначить свое присутствии, и обнимаю поперек плоского живота. опускаю подбородок на твое оголенное сползшим рукавом халата плечо, а ладонями собираю складки холодной атласной материи, но даже сейчас ты не обращаешь никакого внимания на мое присутствие и продолжаешь разглядывать свое отражение так, словно меня вовсе нет. - я соскучился, - почти шепотом, в самое ушко, чтобы тут же поцеловать в чувствительное место за ним. ты вздрагиваешь, отклоняешься и это - это уже перебор. я делаю пару шагов назад, но не для того, чтобы увеличить между нами расстояние, а чтобы усесться на свободный край постели и утянуть тебя следом, прямиков на колени. ты не брыкаешься, податливо устраиваешься, перекидывая через мои бедра свои стройные светлокожие ноги, но в глаза так и не смотришь, а я испытываю стойкое ощущение, будто разговариваю со стеной. - гера, посмотри на меня, - ты продолжаешь сжимать пальцами ткань платья, которое до этого придирчиво рассматривала перед зеркалом и так и не успела выпустить. я подхватываю твое лицо за подбородок, чтобы развернуть к себе, и не сдерживаюсь, не могу отказать в маленькой, практически крохотной прихоти: в поцелуе. пытаюсь быть не напористым и, надавливая большим пальцем на нижнюю губу, вынуждаю тебя открыть рот, и это все, что ты делаешь. не противишься, но и не отвечаешь, словно тебе совершенно точно все равно, что сейчас между нами происходит. удовольствия от этого мало, и как бы я ни пытался сминать твои увлажненные бальзамом губы, как бы не старался аккуратно касаться твоего языка своим, делая поцелуй более влажным, ты не реагируешь. и я не туп, я не слеп, чтобы понять, в чем дело. я отодвигаюсь, отпускаю твое лицо, не касаюсь его больше и опускаю широкую ладонь на твое обнаженное колено. веду им снизу вверх, по бедру, к внутренней его части, до самой кромки халата, а потом обратно - вниз, не намекая на что-то и не пытаясь возбудить. скорее, пытаясь расположить к себе, расслабить и успокоить. выходит, откровенно говоря, так себе, но я все равно не сдаюсь. - скажи мне, куда ты собираешься? - и для чего стараешься выглядеть настолько хорошо? ты ведь редко пытаешься впечатлить кого-то своим внешним видом, люди тебя практически не интересуют, их век так краток, а боги итак впечатлены тобой с самой древности и считают тебя эталоном во всех сферах и областях жизни. возможно, конечно, что-то успело измениться.

[indent] мы покидали олимп в числе последних. я не хотел делать этого до последнего и искал любые лазейки. против судьбы идти бесполезно, сплетенное мойрами полотно не разорвать и даже боги не в силах избежать того, что предначертано. аполлон смирился с этим практически сразу, он ушел легко и быстро, и его побег заставил олимпийцев сомневаться в правильности решения не торопиться никуда. напряжение нарастало и практически каждый день я сталкивался с одним из них, чтобы успокоить, заставить собраться, чтобы утешить и дать надежду на спасение. к сожалению, это не срабатывало. я не находил ответов на чужие вопросы и паника, зарождающаяся в окружающих, крепчала и разрасталась по часам и минутам. афродита исчезла внезапно, и арес кинулся за ней тот час же, игнорируя требования не торопиться и дать шанс перебороть страх - и ей, и себе самому; посейдон практически ничего не терял, он был к людям и земле ближе всех остальных, привык к ним и практически не появлялся на олимпе, чтобы тосковать по нему и своему дому. афина уходила перед нами: она держалась лучше всех, и только переживания о младшей сестре терзали ее холодное сердце и заставляли рассудок биться в агонии. она приходила ко мне за помощью, просила пойти против воли аида и вернуть персефону, но что я мог? аид - верховный бог, его воля - закон, и если он поступил так - не мне его осуждать. я знал, что сестры обязательно еще встретятся, понимал прекрасно, что мой брат последует за богиней мудрости куда угодно, и не будет сторожить свою обитель, если афина уйдет. мы не поддерживали с ним более никакую связь. я не спускался в подземное царство, брезгуя, а он посещал дворец изредка, только если пребывал в терпимом расположении духа. зато его навещала ты, и именно ты узнала первой о его решении убираться следом за богами в мир людей. ты и сама боялась. не понимала, что происходит и что нас ждет, надвигающиеся перемены чувствовались и осязались, будто имели материальную форму, какое-то конкретное обличие, и это не могло не волновать и уж тем более - не пугать. но порой приходится думать не только о себе. что-то может заставить любое живое существо забыть о собственных нуждах ради всеобщего блага; я видел, часто замечал, как опускаются грузно твои плечи всякий раз, когда ты оставалась наедине с собой и думала, что это утаивается от моих глаз. твое переживание за других и твой долг заботится о тех, кто тебе поверил, заставлял отодвигать собственный испуг на задний план, и ты справлялась. ты не подавала виду, крепилась и постоянно делала вид. улыбалась, когда того требовала ситуация, организовывала праздники вовремя, спускалась на землю, уединялась с теми, кто хотел побеседовать с глазу на глаз, но ждала. выжидала, если быть точнее, когда я сам окажусь на грани, чтобы вовремя подставить свое плечо. ты не задавала лишних вопросов, не требовала объяснений и сама порой говорила - всему свое время; нет необходимости торопить события и нет необходимости превозносить одно над другим. я восхищался. удивлялся твоей мудрости, смелости, выдержке и твоему бесконечному доверию. я разочаровывал тебя на олимпе, продолжил разочаровывать и на земле: я все так же искал женщин, все так же не отказывал себе в плотских утехах, но неизменно возвращался к тебе, не представляя своей жизни без тебя. я стремился быть рядом тогда, когда это более всего необходимо, и мало думал о том непотребстве, что совершал по отношению к тебе, ведь твое смирение все глубже и глубже утверждало во мне уверенность в том, что ты не потеряла к нашему браку всякий интерес и не оставляешь меня, хотя должна бы, как любая женщина, только из-за обязательств, только для того, чтобы никто не заговорил об этом, а сплетни и слухи обязательно бы пошли. да и к тому же, ты не была обычной женщиной. ты стояла на голову выше богинь и на две - людей. ты бы не потерялась, не пропала бы в одиночестве и, буду откровенным, долго бы сама по себе не находилась. до сих пор ты привлекаешь мужчин своим миловидным лицом и точеной фигурой, вызываешь восхищение мужчин и женщин, а еще потребность быть на тебя похожей, и от этого что-то в груди особенно трепещет, ведь даже наша дочь - геба - так стремится стать твоей копией в принятии решений и осознании жизни и своего места в ней. ты оказываешь на ее влияние, огромное, она - цветок, выращенный под лучами твоей любви и ненавязчивой опеки, и я бы хотел, чтобы тоже было и с другими детьми, но не имел никакого права на эти надежды, ведь мальчик и девочка - светловолосые, веснушчатые, бессмертные в силу своего полубожественного происхождения и растущие удивительно медленно, были не от тебя. я не мог оставить их после того, как их мать от них отказалась, а ты сама принять не смогла. с таким же холодом, с которым смотрела теперь на меня, относилась и к ним, и я бы отдал все на свете, чтобы это изменилось. я не состоялся как царь: я не уберег свой дом, не спас богов от отчаяния, не удержал их рядом; я не состоялся как муж: я постоянно подводил тебя, будучи недостойным, изменял и даже делал это не по любви к другим и не из-за отсутствия любви к тебе; я не состоялся как отец: мои дети не знают моей нежности, потому что я не научился ее проявлять; она разочарованы во мне, все, как один, и не просто так. моя жизнь, на самом деле, не имеет никакого смысла, ведь я не оправдал абсолютно никаких надежд, и я не понимаю, как кто-то все еще может смотреть на меня с уважением и тем раболепием, что и прежде, и я не сомневаюсь: ты покинешь меня, а потом оставят и все остальные. и я так отчаянно этого боюсь, гера, ведь если ты уйдешь, ставя между нами точку, моя жизнь станет лишь эхом, отголоском былого счастья и умиротворения.

a n d t h e r e ' s e v e r y t h i n g a b o u t y o u
just can't live without you

Поделиться32021-08-29 11:40:39

Автор: Hera
Администратор
Сообщений: 1
Уважение: +0

s a i d y o u ' d n e v e r h u r t m e , b u t h e r e w e a r e
Oh, you swore on every star
h o w c o u l d y o u b e s o r e c k l e s s w i t h m y h e a r t ?

a n c i e n t g r e e c e
[indent] чернее ночи чем эта - не было никогда. тугое, небесное полотно расстилается нескончаемой темнотой, пока остатки былых, ярких звезд, блекло догорают в собственной тени. рожденная из хаоса нюкта, аккуратно и изощренно вкрапляет этот хаос туда, где все еще виднеются очертания повивших пульсаров, не оставляя им ни единого шанса на возрождение. темные тучи затмевают собой надзвездный покров; острые дуги полумесяца едва заметны за дымчатой завесой поднебесья; совсем неосязаемые огоньки, или по крайней мере то, что от них осталось, где-то в дали, предательски подрагивает, вровень моему собственному сердцу: когда-то, даже по ночам, на олимпе было тепло и спокойно, под куполом из рассыпчатого света артемидовской луны, а теперь, оголенные плечи не сокрытые легкой и тонкой тканью хламиса, заметно содрогаются и мерзнут, под самым малейшим дуновением неконтролируемого ветра, а ровно меж ребер, мерзло клубится змеей неисправимая тревога. чувство, которое стало таким обыденным и таким привычным, за последние несколько недель. пальцы неторопливо оглаживают посеревший поручень мраморной балюстрады широкого балкона, пока взгляд неосознанно цепляется за тонкий силуэт вдали: темные подолы столы, вьющиеся под порывами легких движений, едва касаются сухой земли; светлые волосы спрятаны под аккуратно уложенной паллой, которую деметра непрестанно поправляет и натягивает, явно не чувствуя себя то ли комфортно, то ли в безопасности вблизи замка, который некогда был ее домом. она мягко и предельно нежно оглаживает шеи белоснежных лошадей из упряжки посейдона: впутывает пальцы в пушистые гривы, напоминающие морскую пену и пытается усмирить беспокойство животных, явно не способная унять свое собственное волнение и свои опасения, постоянно оглядываясь, в надежде увидеть в темноте лицо того, кто сможет, в очередной раз, избавить от всего, что так нещадно крошит изнутри. время тянется болезненно долго: тотальная тишина кажется такой оглушительной и я, не дожидаясь пока она заметит меня, увожу свой взгляд в сторону. глаза цепляются за все вокруг: ставшее чуждым; ставшее напоминанием того, что олимп угасает; олимп усыхает и погибает и мы с тобой, неосознанно, вместе с ним. ты, кажется, до сих пор не веришь в происходящее; отказываешься смотреть правде в глаза и ищешь; уничтожаешь себя бесконечными размышлениями; практически не смыкаешь глаза по ночам и вечно смотришь куда-то перед собой, сжимая ладони в кулаки от собственной беспомощности. ты пытаешься найти выход: только вот его нет. судьба предрешена заранее; будущее невозможно изменить, ведь под каким бы креном мы не ступили, рано или поздно, мы все равно окажемся перед тем, что нам предначертано чем-то свыше. и мне так тяжело видеть тебя таким: мое сердце мучительно сжимается до размеров атома и обливается кровью; нещадно отдает истошной болью в груди, стоит только уцепиться за твой растерянный взгляд; стоит только приметить тебя, в очередной раз, в компании своего одиночества: ты губишь и травишь себя упреками; винишь себя за то, что не смог сделать; коришь за то, что тебе не подвластно. взгляд снова скользит в сторону деметры, которая еле заметно вздрагивает, когда из тени вырывается посейдон. его рука аккуратно ложится на ее талию; он прислоняется лбом к ее лбу, прижимая к себе и о чем-то говорит, а она, в ответ, торопливо кивает. он приезжал для того, чтобы поговорить с тобой; для того, чтобы позвать покинуть олимп вместе с ним, потому что больше никого не осталось. я знала что ты откажешь; знала, что не сможешь так быстро распрощаться с местом, которое всегда было больше чем просто домом; знала, что завтрашнее утро, мы встретим под мерзлыми лучами олимпийского солнца, лишенного аполлоновской руки. твой брат уже однажды спускался: заботливо увел с собой амфитриту и ее семью. он забрал власть силой, но продолжал заботиться о людях, предельно важных для его супруги. мы знали что он вернется, потому что больше всего на свете, его тревожила судьба деметры и оставить ее здесь, когда все рушилось и ломалось - он не мог. он опекал и защищал ее похлеще жизни; его привязанность к ней, видна невооруженным взглядом и особенно сейчас, когда он рывком, но все еще так нежно и бережливо отрывает ее от земли, чтобы помочь забраться на более хилого жеребца. деметра перебирает поводья пальцами и терпеливо дожидается, пока посейдон и сам, натягивая узды, сдвинется с места, бросая короткий и последний взгляд на замок. я устало закрываю глаза; поднимаю голову к небу и пытаюсь унять сбитое дыхание; пытаюсь подавить зачатки зарождающейся во мне слабости, потому что я не могу; не имею никакого права проявить ее сейчас перед тобой. не тогда, когда ты нуждаешься в моей поддержке больше, чем когда-либо до этого.

[indent] широкие коридоры кажутся предельно пустыми и холодными; некогда сияющее под лучистыми бликами, золото, тлеет и блекнет, утянутое в кромешную темноту; жизнь медленно иссякла и пустота, вязко и прилипчиво вбирает в себя все больше и больше живого. мои шаги эхом бьются о стены; ощущаются тяжелыми и неуверенными, пока страх рассыпчато сквозит в каждой клеточке внутри меня. либо по координатам; либо по созвездиям внутри души, добирается до самого сердца и режет - колит - ломает его, а я ничего не могу поделать, смирившись с неизбежностью происходящего. тело болью крошится пополам и я сжимаю губы все сильнее, пытаясь задержать все это внутри самой себя; лишь бы не выдавить хотя бы один предательский всхлип, после которого, боюсь, не сдержусь. наша спальня, кажется единственным местом, где все еще сохранилась жизнь: свет подрагивает в маленькой щели приоткрытой двери и я останавливаюсь всего на мгновение, прислушиваясь, чтобы в ответ получить лишь душераздирающую тишину, разодранную лишь потрескиванием деревянных брусьев в камине. я толкаю дверь неуверенно и она податливо раскрывается, не издавая ни звука. я вхожу внутрь, прижимаясь к ней спиной, пока не слышу отчетливое щелканье. мы здесь одни; совершенно одни и закрывать двери нет никакой необходимости, но я, отчего-то, так хочу поддержать эту интимность между нами двумя. лишенную похоти; лишенную желания, зато переполненную нежностью и заботой, которыми хочу унять твою боль. ты не двигаешься; не реагируешь никак не меня: заламываешь пальцы за спиной, крепко сжимая; выпрямляешь спину натянутой струной и продолжаешь смотреть куда-то вдаль, не решаясь вышагнуть вперед на небольшой балкон. отсюда, кажется, открывается вид на весь олимп - мне не впервой видеть тебя на этом месте, но никогда до этого, оглядывая собственное царство, ты не выглядел так напряженно. я слышу как ты тяжело дышишь, явно переваривая свой последний разговор с посейдоном: по ощущениям, стоит лишь прислушаться, и я услышу как бьется твое сердце. заполошно; пропуская слишком много ударов; кроша ребристую клетку широкой груди. твои волосы аккуратно уложены назад; высокие плечи, спрятанные за плотным хламисом, расшитым золотыми нитями, выдают твою неестественную обеспокоенность, которую ты всегда пытался скрыть; и ты практически не двигаешься: лишь вздымающаяся грудь, под напором каждого вдоха и каждого выдоха, дает знать что ты не плод моего воображения. я аккуратно прохожу вперед; стягиваю с себя драпированный фарс и неторопливо откладываю его на небольшую банкетку у изножья кровати, продолжая дорогу к тебе. я приближаюсь неторопливо, а ты не смотришь, но я знаю - чувствуешь; останавливаюсь у твоей спины и руками обхватываю твое тело предельно нежно, прижимаясь к тебе вплотную. мои ладони неторопливо оглаживают твой торс, словно пытаясь успокоить; унять это напряжение и облегчить ношу, которую ты возложил на свои плечи. носом утыкаюсь в твою шею, прикрываю глаза и практически не дышу, боясь причинить дискомфорт своим горячим дыханием, и лишь когда воздуха в легких больше не хватает, я прерывисто выдыхаю, аккуратно касаясь губами выпирающего позвонка на шее. ты позволяешь себе расслабиться; реагируешь на мои прикосновения также как и обычно, прижимаясь плотнее и руками ловя мои ладони. в нашем тепле всегда было больше, чем тысяча ненужных слов; в твоей любви, всегда было больше чем то, о чем я могла только мечтать. ты тяжело вздыхаешь, отпускаешь глаза, после чего поворачиваешься ко мне лицом: мое сердце грузно откликается беспомощностью, когда я ловлю твой взгляд. я отпускаю голову; упираюсь лбом о твое плечо и закрываю глаза на несколько мгновений, пытаясь усмирить подбивающие слезы, после чего отталкиваюсь совсем немного и коротко улыбаюсь: — не вини себя в том, над чем ты не властен. — говорю почти шепотом, но в этой убийственной тишине, даже он кажется оглушающим. — перед тобой, покорно преклоняют головы все. тебя единогласно провозгласили царем. тебя слушается даже небо, любовь моя и ты бог - ведающий всем миром. твоя сила и мудрость не имеют пределов и границ, но даже ты, не можешь усмирить неизбежность судьбы. и никто и никогда, слышишь? - не посмел бы тебя в этом упрекнуть. — моя ладонь полюбовно оглаживает твое лицо и пальцы бережно касаются щеки, вынуждая тебя смотреть прямиком в мои глаза. твой взгляд и есть то самое небо, которое слушается лишь тебя одного: когда ты злишься, зрачки искрятся обликами самых зверских ураганов; когда ты счастлив, радужка блестит, словно солнце проникает даже внутрь тебя; сейчас - он расфокусирован; не может зацепиться ни на что, поэтому я настойчиво направляю тебя своей ладонью; вынуждаю сконцентрироваться на моих глазах и на моих словах, потому что иначе - мне не унять катаклизмы, которые доводят тебя до переломной точки. когда ты наконец-то смотришь ясно и осознанно, продолжая молчать; пальцы соскальзывают с твоей щеки и оказываются ниже, ровно как и мой взгляд, следующий за ними по пятам. я цепляюсь за позолоченную фибулу и расстегиваю ее, неторопливыми движениями высвобождая тебя от верхних слоев одежды. — они не сбежали, зевс. они боятся и они ищут спасение там, где будет безопаснее. это инстинкт, которому следуют все. — ты хмуришься, вслушиваясь в мои слова; снова пытаешься увести свой взгляд в сторону, а я не позволяю. — но никто из них не отвернулся от тебя. мы последуем за ними и они смиренно примут тебя. они ждут тебя там, они нуждаются в тебе ничуть не меньше, чем нуждались до этого. возможно сейчас, даже больше. — страх каждого из богов, который спустился на землю - объясним; страх аполлона - он разумен; страх - неподвластен нам также, как и судьба. ты ведь тоже боишься, душа моя; я знаю, я чувствую это, ведь ровным счетом также, боюсь и я. боюсь будущего; боюсь перемен; боюсь всего того, что ждет нас дальше, но больше всего на свете, я боюсь потерять тебя, так что не позволь этому случиться. уходя, каждый из них приходил к тебе в последний раз и ты, зная, что это самое разумное из всех решений - отпускал. я знаю, что ты думаешь об этом каждую ночь. о том, как дрожала афродита, заливаясь слезами и мотая головой, когда ты попросил ее повременить. твое сердце разрывалось не меньше моего, когда я отпрянула от тебя, чтобы спуститься с пьедестала к ней и обнять, позволяя размякнуть и упасть на колени, прижимая ее голову к своей груди и нашептывая ей о том, что с ней ничего не случится. и ты отправил гефеста следом, чтобы сдержать данное ей обещание. я помню как столбом держался дионис, когда оповестил тебя о том, что покидает нас: отношения между вами были предельно натянуты, но он всегда проявлял свое уважение к тебе и ты, задумчиво, кивал, проговаривая что если ему понадобится помощь - ты никогда не откажешь. никто не ушел молча; никто не покинул нас, не преклонив голову перед тобой в последний раз. потому что ты не был жесток: справедливость, беспристрастие, рассудительность - этого всегда было больше в каждом твоем решении. ты никогда не думал о себе и каждый раз, делал то, что было бы возвышенным и непомерным благом для остальных. и даже эгоизм, рожденный под предводительством каждого из своих внутренних демонов, не позволял усомниться в том, что ты всегда поступаешь правильно, тлея смирением перед твоим величеством. — мы покинем олимп тогда, когда ты будешь к этому готов. — позволяю теплу просочиться в голос и он, инстинктивно, дрожит в самом конце. ты хочешь что-то сказать, а я не позволяю; мотаю головой и снова прижимаюсь, целуя невпопад то в шею; то в щеку, поднимая голову выше; то в ключицу, отпуская ее же, послушно, перед тобой. однажды, ты не сдержался; сказал, что если я того хочу - я могу последовать за нашей дочерью и уйти; ты сказал, что прикажешь своему брату меня сопроводить на землю, потому что и сам знал, что там - нам всем будет безопаснее. мои глаза вспыхнули праведным гневом, когда я позволила себе быть холодной с тобой лишь на одно мгновение, ставя тебя перед общеизвестным фактом: либо вместе, либо никак. — я буду рядом всегда, зевс, и ничего не способно это изменить. — я чувствую, теперь уже, твои ладони на моих щеках; ты мягко целуешь меня в лоб и замираешь, растягивая слишком редкий момент умиротворения и спокойствия, в котором мы, так податливо, тонем и тлеем сейчас. впервые, кажется, за долгое время, я позволяю себе обмякнуть в твоих руках; закрываю глаза и чувствую, как неприсущие мне, солоноватые и горячие слезы набухают в уголках глаз и тонкими дорожками скользят по щекам. я прижимаюсь сильнее, пока твои руки обвивают мое тело; пытаюсь спрятать эту предательскую слабость от твоих зорких глаз и снова - и снова - и снова тычусь губами и носом в твою шею и в твое плечо, полушепотом отвечая на то тепло, которое сейчас, в отместку, даришь мне ты. — я никогда тебя не оставлю. — никогда, слышишь? потому что если тебя не будет рядом - как вообще я способна буду существовать? потому что если ты вдруг исчезнешь - забери с собой, подаренную мне свыше, вечность. без тебя, она лишена любой ценности и без тебя, любовь моя, я в ней больше не нуждаюсь.

n e w y o r k / / / n o w
[indent] иногда, становится так трудно поверить в то, что наше с тобой прошлое: не плод моего воспалившегося и больного воображения. иногда, так сложно становится убедить себя в том, что твоя любовь была реальной и что я не выдумала ее, пытаясь спасти свое страждущее сердце. и, знаешь, все чаще и чаще, я нахожу утешение именно в этих иллюзиях; прячусь и скрываюсь в коконе из этих размышлений; нахожу убежище и своей спасение в том, что причиняет так много боли: но никогда, понимаешь, никогда, не достигает того предела, к которому ты меня, пусть и неосознанно; пусть и нехотя, но подвел. ты клялся на каждой из звезд, пока люди соткали из них созвездия; ты говорил о своих чувствах так трепетно, усыпляя мою бдительность жадными и голодными ласками, что граничили с нежностью и самозабвением; ты извинялся, путаясь в собственных словах проговоренных второпях и сжимал мои руки, глядя в глаза: пока в твоих собственных, тлела дымка из отчаяния и безнадежности. я думала, полыхавшее пламя продолжало теплиться, искорками цепляясь за малейшие щепки одной единой возможности загореться заново: заместо этого, ты украл мое собственное пламя, лишь потому что твое угасло. я часто думала о том, когда впервые осознала свои чувства к тебе и никогда не находила праведный ответ на этот вопрос. в конечном итоге, я смирилась с мыслью о том, что моя любовь к тебе: неотъемлемая часть меня, без которой я не способна функционировать и существовать; она была возложена в меня с самого начала и там она будет теплиться до скончания веков. я смирилась. я приняла это, зевс. я любила каждую секунду и ни на мгновение не переставала. ты был еще совсем молодым: в твои кучерявые волосы был вплетен лавровый венок, вместо уже привычной, подступающей седины; а глаза блестели от такого простого и беззаботного счастья, еще нетронутые мимическими морщинами, родившимися под пороком времени и того бремени, что ты сам на себя возложил. ты был совсем юн; нетронутый тяготами и тревогами, еще до войны с титанами и до твоего правления, но уже тогда, преисполненный мудростью и такой взрослой осознанностью в каждом действии; в каждом слове. сколько я себя помню, я всегда смотрела на тебя с восхищением; не отрывая глаз и с любопытством рассматривая тогда, когда ты даже не останавливал на мне свой взор. ты звонко смеялся, окруженный своими братьями, а на твоих коленях вначале восседали нимфы, влюбленные в твой непоколебимый, и уже тогда, такой царский дух. позже, вокруг тебя начала ворковать деметра: она безумно красивая, не так ли? ее светлые волосы, волнистыми локонами спадали на плечи и спину; тонкие губы расплывались в какой-то хитрой улыбке, преследуемые таким же прищуром оливковых глаз и я не удивлена, что из всех богинь, тебя привлекла именно она. когда кровопролитие стало неизбежным; когда за тобой и твоими братьями последовали все; когда исход этой битвы пугал больше, чем кровавые жертвы, возведенные на алтарь великой цели и искомого нами всеми, мира - все мы знали, что по возвращению, узды правления воздадутся в твои руки. никто не сомневался в твоем превосходстве; в твоей мудрости; в твоей величественной власти и в том, что только тебе подвластна сила, которую тебе подарили всеобщим решением. не было ни одного существа на всем олимпе и за ее пределами, который усомнился бы в том, что ты, любовь моя - верховный бог; что ты - король и не было никого, кто не преклонился бы перед тобой в тот день. я, отчего-то, слушая перешептывания богинь, не сомневалась в том, что деметра станет твоей царицей и правда в том, что я не ревновала. не злилась; не завидовала и не давилась желчью, в желании затмить ее собой. я любила тебя иначе; любила тебя всем сердцем; любила тебе желанием дать тебе все, чтобы переполнить счастьем, даже если не буду никогда рядом. и лишь в тот день, я заметила что ты, в ответ, смотрел на меня по-другому. о вашем расставании с деметрой ходило много слухов: ни от кого не утаилась эта новость, но от всех утаилась правда того, что произошло между вами. в тот же вечер, богиня плодородия покинула олимп: все думали на время, но, как оказалось позже, навсегда. ее исчезновение не осталось незаметным и пусть она никогда не была болтлива: она была предельно ласкова и добра со всеми и ее не хватало. все знали о причине, по которой она покинула нас; все знали, что она коротает свою вечность на каком-то из островов, но в силу того, что причиной ее побега был ты, никто даже не осмеливался попытаться ее вернуть. как иронично, чуть ли не самая почитаемая, людьми, богиня, жила изгнанная своими чувствами, поодаль от тех, с кем когда-то была близка. она молилась по ночам в элевсине и возвращалась днем в один из дворцов посейдона. твой брат стал ее единственным утешением, ровным счетом также, как в свое время, ты стал моим. в тот же вечер, ты задумчиво улыбался, натыкаясь на мой ответный взгляд, пока все громко восхваляли тебя; поднимали бокалы и пили вино в честь долгожданной победы; громко смеялись и танцевали, предвкушая мир и спокойствие, по которым мы все так истосковались. я отчетливо помню как ты опустошил свой бокал полностью, прежде чем подняться со своего места, привлекая внимание всех, кто собрался там; ты не захмелел, но выглядел расслабленным и счастливым; ты выглядел переполненным и беззаботным, когда смотрел прямиком в мои глаза и объявил меня своей царицей. вот так просто: без ухаживаний и признаний; без украденных поцелуев под старинными кипарисами и без смущения в настойчивом внимании. и я согласилась. согласилась и в тот вечер, пока персефона и афродита звонко смеялись и щебетали в голос за моей спиной; согласилась и на следующий день, когда никто даже не вспоминал о твоих вчерашних словах, в то время как ты выкрал меня из компании других богинь для того, чтобы убедиться в моем неизменном решении. это глупо; неподобающе и поспешно для нас двоих, но я была влюблена в тебя, зевс. так наивно и так по-настоящему, что приняла твое предложение. позволила поцеловать; позволила доказать мне свою любовь, не отводя в смущении взгляд даже той ночью, когда оголилась перед тобой впервой и в то утро, когда проснулась в твоих объятьях впервые за тысячи подобных утр, который ждали нас впереди. моя любовь к тебе не знала границ: я робела под твоими прикосновениями и таяла под твоими поцелуями. я стала для тебя той, кем должна была: верной женой, которая никогда не позволила бы себе даже посмотреть в сторону другого мужчины; вечной опорой и поддержкой, слепо выуживая правду из каждого твоего слова и свято веря в правильность каждого твоего решения. я знала; понимала лучше чем все остальные, что даже твою демонстративную черствость, перед лицом самых трудных выборов, можно было оправдать. ты никогда не думал о себе; всегда, главным приоритетом в твоей жизни, были олимпийцы. я мягко оглаживала твое плечо, пока ты сидел на троне, а я стояла позади тебя, во время самых мучительных дней за все твое правление; я путала пальцы в твоих волосах и усмиряла твой, пусть и праведный, но изредка полыхающий гнев, не позволяя тебе перейти черту, о чем ты мог бы сожалеть; я оправдывала тебя за твоей спиной, повышая голос и не позволяя никому поставить под сомнение правильность твоих слов. я утешала тебя и остальных, когда было больно; я готова была рассеять любые опасения и унять даже малейшее, вспыхнувшее беспокойство. я столько раз, пока ты не смотрел, тушила пожары, причиной которых был ты; клянусь всеми богами, зевс, я делала все, перенимая удар на cебя и тушуясь там, где ты никогда бы не сумел, в силу своей гордости и удушливого тщеславия. ты брезговал и не спускался к собственному брату, которого сослал в царство мертвых: но к аиду спускалась я, каждый раз замаливая твои грехи и пытаясь его расположить к тебе, потому что никто и никогда, не волновался за тебя так, как это делала я. я стала твоим верным слушателем и той, в объятьях которой ты всегда мог найти тепло; ласку и спокойствие; я стала матерью твоей дочери и я правда пыталась стать для тебя всем. наивно было думать, что я могу заменить собой целый мир тому, кому этот мир, и без того, всецело подвластен. и я не сумела, пусть и желала, так неистово, не жалея собственное сердце. оно твое, родной: только вот в нем, не заточена вся твоя вселенная. мое сердце, лишь маленькая ее часть; хрупкая деталь - почти незаметная и, кажется, уже совсем ненужная.

i s t i l l h a v e t h e l e t t e r y o u w r o t e
When you told me that i was the only girl
y o u ' d e v e r w a n t i n y o u r l i f e

[indent] ты не спускался на землю без крайней необходимости; не покидал олимп даже во время диасий и крайне редко навещал свои храмы, сопутствуя смертным в молитвах тебе. ты игнорировал нужду быть ближе к людям; окунался головой в свои заботы и предпочитал коротать свое свободное время в компании других богов - вечера, в моей. я все предупредительные знаки пропустила мимо глаз; упустила тот момент, когда все резко изменилось и не заметила, когда потеряла тебя. я не знаю что сделала не так; не знаю чего тебе не хватало, зевс, но прошло совсем немного, с момента рождения гебы, когда ты изменился. все, в нашем браке, изменилось. ты стал все чаще покидать пределы дома; говорил что хочешь навестить свой храм в олимпии или в афинах; ссылался на важные дела и составлял компанию другим богам, все чаще отмалчиваясь и не утруждая себе давать мне однозначные ответы. я до последнего не хотела верить в факт твоей неверности, но слухи расползаются быстро по олимпу и мне не нужно было прислушиваться или выуживать информацию у болтливых нимф и муз: они сами все рассказывали, бросая на меня сочувствующие взгляды полные жалости. все вокруг знали о том, что ты мне изменяешь: другие богини щепетильно игнорировали твое имя в разговорах, если я была рядом с ними; никогда не давили на больное и в отместку за мою заботу, пытались заботиться обо мне, отвлекая и успокаивая, но эта жалость медленно перетекла даже в их взгляды. эта сердобольность преследовала меня куда бы я не пошла и боже, зевс, это было так унизительно: когда каждая душа вокруг нас знает о том, что ты провел очередную ночь в чужой постели; что ты целовал губы какой-то смертной девушки и ласками срывал стоны с ее губ до самого рассвета; это уничижительно, видеть как все вокруг прячут глаза; боятся посмотреть прямо и даже заговорить, потому что страшились того, что этим ты меня сломаешь окончательно. я не глупая; знала о каждой ночи, которую ты провел с другой и это было так больно. мне правда казалось что я не справлюсь, когда оставалась в полном одиночестве в нашей спальне, обхватывая себя руками и пытаясь перевести дыхание; стараясь не шуметь, лишь бы не разбудить нашу дочь. я не позволяла себе никогда проявлять хотя бы толику своей слабости перед тобой: по какой-то причине ждала, что ты откажешься от своего нового увлечения; что глядя в мои глаза, не затопчешь больше в ногах нашу любовь; верила, что скандалы не приведут ни к чему хорошему и не планировала их устраивать, горделиво взымая подбородок кверху каждый раз, когда ты бросал на меня свой взгляд; не воротила носом, когда ты выпрашивал у меня ласку и не отказывала, когда ты прижимал меня ближе и когда, под покровом очередной ночи, напоминал мне о причине, по которой мое сердце вверено тебе одному. вначале, я боялась разрушить то, что мы выстраивали годами; позже, отказывала себе в желании уйти или вывести тебя на разговор, из простого желания дать гебе предельно счастливое и беззаботное детство, а потом и юность. мое хладнокровие; мое терпение и попытки дать себе время чтобы кровоточащие раны в глуби грудной клетки затянулись - лишь усугубили все. ты начал пропадать сутками; не возвращался на олимп днями напролет, кочуя из одной постели в другую и я не справлялась. вечно просила афину или артемиду составить мне компанию, лишь бы не сойти с ума от гложущей меня боли: ты подорвал доверие и никогда не сожалел об этом; ты сожрал мою любовь без остатка и копал еще глубже, оставляя следом ссадины и гематомы, незаживающие никогда. тебе ведь не впервой пачкать руки в крови: тебе не впервой видеть, как сердце, вырванное из грудной клетки, перестает биться. я пыталась увлечь себя делами; пыталась занять свое время пустыми разговорами и бесконечными прогулками; уделяла дочери все свое время, лишь бы не думать о тебе; лишь бы не злиться на саму себя за то, что прощаю каждый раз, стоит тебе только вернуться; лишь бы не ненавидеть себя за то, что никогда не чувствую к тебе отвращение, когда ты касаешься меня; когда целуешь; когда присваиваешь себе то, что и без того, уже как вечность, принадлежит лишь тебе одному. ты смотрел выжидающе; словно ждал, пока я вымолвлю хоть какую-то претензию, но я никогда не храбрилась достаточно, чтобы поставить тебя перед выбором. только вот все стало другим: мое, некогда полное доверие к тебе, истлевало на глазах - я почти не разговаривала с тобой, когда мы оставались наедине; позволяла себе лишь покорно слушать и неоднозначно реагировать на твои высказывания, но более никогда не впуская тебя внутрь того, что тревожит меня; я все реже позволяла тебе касаться меня и настойчиво поддерживала дистанцию между нами - к счастью, ты понимал намеки и не лез, пусть я и ожидала другого. ожидала извинений; ожидала покаяния - только вот, ты на это не способен. ты собственного брата обрек на несчастье, и за сотни прошедших лет, не соизволил даже проявить сожаление - почему я ждала, что стану исключением? почему думала, что ты усмиришь свою гордость и сделаешь хоть что-нибудь для того, чтобы залатать все то, что самолично разбил внутри меня? но ты зашел дальше: тебе не хватило моего подорванного доверия, которое я усмиряла, продолжая поддерживать и защищать тебя, даже если ты, прости за правду, никогда того не стоил. ты решил, метко и учтиво, ранить еще и собственную дочь. ты был вездесущ - но в погоне за собственным удовлетворением и давясь своим тщеславием и эгоизмом, ты не заметил, как геба, которую ты холил и лелеял на протяжении десятков лет - выросла; как ребенок, которого ты привык держать под контролем - обзавелся собственной жизнью, а ты не готов был делить ее с кем-то другим. ее любовь к гераклу была чистой и светлой, напоминающая мне мою собственную, некогда предельно сильную, любовь к тебе: она сверкала от счастья, когда сидела передо мной, нежно отпустил голову на мои колени, пока я переплетала пальцы в ее густых и светлых волосах, а она рассказывала мне о том, кто заставляет ее сердце биться чаще. она никогда не покидала олимп без моего ведома и зачастую, я просила других за ней приглядывать: дионису нравилось спускаться на землю, а нашей дочери нравилась его компания; афродита никогда не отказывала мне в маленькой просьбе, увлеченная зарождающейся любовью, но ты был так чертовски слеп. ты был ослеплен своим самолюбием; ты так сфокусировался на попытках разодрать и разорвать мое сердце на куски и клочья, что не уследил, и когда она попыталась открыться перед тобой, ты загорелся в неприсущем тебе гневе; стоило мне лишь обмолвиться о том, почему она так часто пропадает, как ты тут же решил вмешаться. и это был единственный раз, когда я позволила себе обозлиться на тебя в ответ. ты мог тысячу раз делать больно мне и я позволила бы тебе, но никогда; никогда во всей своей жизни, клянусь богами, зевс, я не позволила бы тебе причинить такую боль нашей гебе. я готова была поставить на кон все: мне ведь, по правде говоря, нечего было уже терять, не так ли? выдвинула бескомпромиссный ультиматум и поставила тебя перед выбором: либо ты отпускаешь дочь и даруешь бессмертие тому, кому она вверила свое сердце, либо я ухожу от тебя, и на одно лишь мгновение, я подумала, что ты выберешь второе - разве ты не этого добивался? разве не этого хотел, обрекая наш брак своей неверностью? ты согласился; ты отпустил ее, а она даже не смогла посмотреть в сторону собственного отца, испуганная и разочарованная до предела, вырывая свою тонкую ладонь из моей хватки лишь для того, чтобы убежать из дома. я кинулась следом, не способная даже посмотреть на тебя, от того, как тягостно ощущалась моя любовь к тебе внутри меня самой. я тут же попросила гермеса последовать за ней; сопроводить до геракла и вернуться лишь тогда, когда она будет в безопасности рядом с ним и он не отказал. я готова была на все ради остальных богов; всегда считалась с тем, что ранило их глубже всего и они платили мне тем же. никогда до этого, я не ночевала в одиночестве: всегда возвращалась к тебе и в твои объятья, но только не после этого. я виделась с тобой лишь за столом, но никогда не позволяла себе обмолвиться хотя бы словом, игнорируя и твои слова и твои взгляды; я покидала дворец как только выпадала возможность, проводя время с компании куда приятнее, чем твоя и возвращалась лишь ближе к ночи, упорно игнорируя наши покои и выбирая одну из гостевых спален, которую запирала изнутри, даже если знала - никакой замок тебя не остановит. но ты и не пытался прийти; не пытался извиниться и загладить свою вину, как и всегда до этого. и я сдалась; затосковала по тебе спустя почти две недели и вернулась под покровом ночи, прижимаясь к тебе и шепотом убеждая что все в порядке. я думала, что теперь, все будет иначе. я верила, что у нас все будет нормально. помнишь, я обещала, что никогда тебя не оставлю?

[indent] покинув олимп и спустившись на землю, все действительно изменилось. было сложно привыкнуть к новой жизни: но у нас с тобой не было другого выбора. даже тут, боги видели в тебе лидера и своего царя; даже тут, они следовали за тобой по пятам и твой авторитет остался неизменным и неоспоримым фактом, который все принимали с достоинством. на земле, ты быстро смирился с тем, что твой долг, все еще: защищать и оберегать других, даже если мы теперь предельно далеки от дома. это вынудило тебя взять себя в руки; собраться и расправить плечи, а я была рядом с тобой для того, чтобы поддерживать; чтобы помогать и чтобы никогда не отпускать твою ладонь; чтобы подставить свое плечо и чтобы перенять тяготы, которые непосильны тебе одному; которые я обещала, до скончания веков, разделить с тобой. я не отходила от тебя ни на шаг; следовала тенью и помогала; не позволяла тебе ослабнуть или оспорить надобность и важность самого себя; не позволяла даже поставить под сомнение тот факт, что мы все, в тебе нуждались. и в ответ, ты поддерживал меня; помогал привыкнуть к новым окружениям, которые менялись с завидной регулярностью; зная все мои слабости, вселял в мою душу еще больше любви к тебе; ты не позволял, в отместку, мне самой, хотя бы на секунду, но усомниться в том, что мы все выстоим и я позволила себе расслабиться; в очередной раз ты усыпил мою бдительность, прежде чем сделать еще больнее, чем когда-либо до этого. от твоей верности; твоей любви и твоего раскаяния - незамысловатого и лишенного всяких слов, - не осталось ничего. ты снова и снова изменял, неизменно смотря в мои глаза без капли сожаления; ты отдавал предпочтение другим, а потом возвращался ко мне. я ведь была удобной, не так ли? никогда не ругалась; никогда ни в чем не упрекала и ни в чем не отказывала. млела под твоим теплом и позволяла тебе кружить мне голову пьянящим шепотом, который разносился дрожью вдоль кожи; я всегда давала тебе то, чего ты хотел, никогда не требуя ничего взамен и ты этим пользовался. ты боишься одиночества; тебя убивает одно лишь только осознание, что ты останешься один на один с собой; тебя непрестанно мучают дурные сны по ночам и тяготящие мысли в дневное время суток; ты так и не простил себя; винишь и сожалеешь о прошлом, не способный его отпустить; ты боишься посмотреть правде в глаза и боишься, любовь моя, так страшишься жизни, где рядом с тобой не останется никого, поэтому не отпускаешь. поэтому не уходишь, пусть твои чувства и угасли давным-давно, а я слишком люблю тебя, чтобы обрекать тебя жестокостью на то, что является твоей единственной, а значит и главной, слабостью. чем чаще ты пропадал - тем сильнее я зарывалась в себя; чем чаще изменял - тем больше я отдалялась от тебя, потому что я устала, зевс. так безумно устала от своего слепого раболепия; устала прощать тебе все и устала закрывать глаза на то, что тупой болью бьет по самым уязвимым и чувствительным местам. я устала слепо верить в твою любовь, которой просто нет и во мне больше не осталось никаких сил притворяться. на протяжении столетий, я храбрилась; я сжимала ладони в кулаки и поджимала губы, потому что не имела никакого права быть, хотя бы на капельку, но слабее тебя. на протяжении веков, я держала в себе свои слезы и эту ломоту, не позволяя ей вырваться наружу и так долго, я вынуждала себя ступать на горло собственной гордыне. я ревновала; я извивалась и уничтожала себя этой жгучей ревностью, от одного только представления, что ты целуешь - ты прижимаешь к себе - ты даришь свои ласки и любовь другой; я думала сойду с ума, от одной только мысли, что ты предпочитаешь других и это чувство желчным комом подбивало тошнотой. и от него я устала тоже. знаешь, как тяжело осознавать, что ты перегорела? как нелегко ловить себя на мысли, что уже - все равно? потому что именно к этому ты меня и подвел. я устала нуждаться в тебе больше, чем ты нуждаешься во мне, поэтому я отстранялась; замыкалась в себе, а ты, боже, зевс, как иронично, ты даже не замечал. или по крайней мере делал вид, что не видишь; что не хочешь видеть. твои измены стали чем-то привычным; какой-то неизменной константой, с которой смирилась не только я, но и все остальные боги и это принесло мне облегчение. никто больше не смотрел на меня с жалостью; никто не пытался унять мои тяготы и никто не пытался выкорчевать мое сердце из груди - с этим, ты и сам справлялся с отличием. это, кажется, было единственным что не менялось со стечением веков: надеюсь, игра стоила свеч; надеюсь, окончательное уничтожение меня - было той самой целью, к которой ты стремился. на место всей этой мешанины из чувств пришло равнодушие - им я пыталась заменить все то, что не давало покоя на протяжении долгих лет. я предпочитала тебе - компании кого угодно; я избегала тебя так, как только умела и увертливо уходила от твоих ласк, потому что какой в них прок, если я не вызываю у тебя более никаких чувств? в твоих поцелуях больше нет вкуса любви и твои прикосновения больше не веют ничем, кроме твоего, ответного, холода. я ждала; так ждала что ты решишь хоть что-нибудь изменить, но ты и сожаление, это антонимы, не сопоставимые в одном только предложении. я и сама ослепла от величия собственных чувств к тебе: может быть аид был прав, когда говорил, сквозь зубы, о твоей кровожадности? может быть афина была права, когда мимолетом, обмолвилась о твоем эгоизме? может быть аполлон не врал, когда проклинал твое жестокосердие. есть ли оно вообще у тебя, или ты вырвал его за ненадобностью, становясь бессердечным и бездушным даже по отношению ко мне? потому что ты, в определенный момент, перегнул черту: когда не удосужился даже поговорить; посоветоваться со мной и привел в дом своих детей. их мать - очередная женщина, которая без раздумий раздвинула ноги перед тобой, отказалась от них, когда осознала что это не просто дети - а полубоги, а ты - тебе самому не тошно от своей наигранной сердобольности? - притащил их домой, решив что станешь для них хорошим отцом. тебе не хватало гебы, которая даже не навещает нас, потому что боится посмотреть в твои глаза спустя столько лет? думаешь, даровав им жалкое подобие семьи - исправишь свои ошибки? эти дети - еще совсем маленькие; светловолосые, перенявшие от тебя почти все внешние качества, - не виноваты в том, что ты их отец и я не должна мстить им за твои ошибки, в которых виноват лишь ты один, но они - стали прямым напоминанием твоей неверности. прямым напоминанием той нескончаемой боли, которая вспыхнула с новой силой, в моей груди, в тот самый день, когда я лишь растерянно помотала головой и холодно выдавила одно простое: это не мои дети, в ответ на твою просьбу. очередную твою просьбу, преисполнив которую, я не получила бы ничего. ты лишь в очередной раз бы сжал мое сердце в своих руках, наслаждаясь тем, как оно хрустит, ломаясь; ты лишь в очередной раз потянулся бы за моим прикосновением, а когда я оттолкну, ты не попробуешь уменьшить эту пропасть между нами - ты увеличишь ее, в очередной раз, находя утешение в постели той, которая заманит внешним видом и полной бесхребетностью. моя реакция не вызвала у тебя жалость; не натолкнула тебя на мысль о том, почему я не могу принять твоих детей: ты обозлился; серые глаза громыхали молниями, когда ты поставил меня перед фактом, что они останутся. разве так проявляется любовь, зевс? и я не говорю о любви ко мне - ее нет, я знаю; я не чувствую и не вижу ее; я говорю о любви к детям, которых ты пытаешься спасти, но вместо этого, лишаешь их последней возможности быть нужными. иногда, я правда не понимаю, что держит меня рядом с тобой. иногда, я правда не могу поверить в масштабы той любви к тебе, которая живет во мне и которая не позволяет мне уйти. я должна спасаться сама, но почему тогда, напротив, каждый раз, я пытаюсь спасти тебя? и каждый раз, во имя этого, я жертвую всем и в первую очередь, собой.

e a c h d a y g o e s b y a n d e a c h n i g h t , i c r y
How could you be so reckless?
H o w c o u l d y o u b e s o r e c k l e s s w i t h s o m e o n e ' s h e a r t ?

[indent] экран телефона загорается коротким уведомлением. я поправляю непослушную прядь волос, которая без устали выбивается из высокой прически; скрепляю невидимкой и внимательно разглядываю собственное отражение в зеркале, прежде чем отреагировать. напоминание о том, что ты сегодня возвращаешься: ненужное; совсем уже неважное, ведь я не поеду в аэропорт чтобы встретить; не накрою на стол, заботясь о твоем комфорте и не позволю тебе даже раздеть меня поздним вечером, чтобы снять накопившийся за последние несколько дней, стресс. смахиваю его в сторону; присаживаюсь на край кровати, разглядывая остальные оповещения: несколько сообщений от гебы, с прикрепленными фотографиями из ее последней поездки и я мягко улыбаюсь, отвечая и в обязательном порядке, заканчивая сообщение сердечком; несколько писем на рабочей почте, с которыми нет никакого желания разбираться сегодня; еще одно напоминание о сегодняшнем ужине с афиной и сообщение от последней, с просьбой не задерживаться. я усмехаюсь и отключаю телефон: в последнее время, в ее отношениях с аидом произошел значительный сдвиг и твой брат стал доброжелательнее; идет на контакт с остальными богами и сама афина, кажется, смягчилась. буду откровенна - этот ужин, полностью моя инициатива. мне нужен был предлог чтобы сбежать от тебя сегодня и богиня мудрости, не хуже меня знала почему я решила украсть ее из объятий аида этим вечером. ставлю смартфон на зарядку и трясу запястьем, поправляя тонкий ремешок небольших часов и подмечая, что было бы не плохо поторопиться: дорога до выбранного места займет не меньше часа, то есть примерно столько времени у меня и осталось в запасе. белье разложено на кровати; из шкафа выужены платья и несколько пар туфлей: не знаю почему так трепетно отношусь к выбору одежды сегодня. в последнее время, я потеряла вкус к жизни; потеряла любой интерес ко всему, четко ощущая как иссякла; как выжала из себя все и осталась опустошенной - к счастью, это замечала только я, пряча свое тревожное состояние за усталостью и бессонницей, которая мучает уже не первую неделю, не первый месяц и не первый год. ты беспощадно забрал все, не положив ничего взамен. мы мало разговариваем; я не скрываю того, что пытаюсь тебя избегать и твои поездки; твои вечные совещания в других штатах и городах - мое единственное спасение. ты все реже и реже бываешь дома и если раньше меня это тяготило, потому что каждый раз я знала, что это обернется очередной изменой, теперь я чувствовала облегчение, когда ты собирал вещи и уезжал на несколько дней. ты почти никогда не писал; никогда не звонил и даже это перестало грызть меня изнутри, потому что наши отношения никогда не доходили до такого: я всегда шла на уступки; всегда прощала тебя - но теперь, я просто не могу. тебе не жаль. тебе это не нужно, не так ли? ты каждый раз тащишь домой дорогие подарки: зачастую, украшения, которые молча оставляешь на прикроватной тумбочке и которые я никогда не ношу. ими ты пытаешься искупить свои ошибки - какой в них смысл, если это всего лишь безделушки, которыми ты пытаешься купить меня? ты никогда не говорил о том, что тебе жаль; никогда не говорил о том, что хочешь все исправить; никогда, полушепотом, не выталкивал из себя самое простое: «прости», а это, господи, зевс, это единственное, чего я ждала от тебя на протяжении веков. это единственное, в чем я когда-либо нуждалась. я дергаюсь совсем незаметно, когда слышу как твоя машина, шумя колесами, заезжает на подъездную дорожку; слышу как ты хлопаешь дверью и торопливо заходишь в дом и где-то внизу живота завязывается тугой узел, а то, что мерно бьется выше, скованно очередным приливом невозможной рези. ты не заставляешь себя долго ждать; спустя всего несколько минут, проскальзываешь через приоткрытую дверь, закрывая ее за собой и я подмечаю тебя краем глаза, пока внутри что-то предательски надламывается. я отвожу взгляд в сторону, но все еще цепляюсь за твои взъерошенные, светлые волосы; за закатанные рукава на твоей рубашке, через которые видны твои сильные руки, на которых прорисовываются и выпирают голубоватые венки; верхние пуговицы расстегнуты, и ты пытаешься казаться расслабленным, даже если твои плечи выдают обратное. я делаю вид что не замечаю тебя; не реагирую никак, пока ты подходишь сзади; прислоняешься к моей спине своей грудью и отпускаешь подбородок на мое плечо, прежде чем заговорить шепотом и поцеловать под ухом. я дергаюсь; пытаюсь мягко отстраниться и ты замечаешь, но не позволяешь. делаешь шаг назад, цепляясь за запястье, прежде чем присесть на край кровати и утянуть меня следом. я не противлюсь - я никогда не умела отказывать тебе и это остается неизменным даже сейчас; покорно позволяю тебе усадить меня на свои колени, но не нахожу в себе смелости даже посмотреть на тебя, и по всей видимости, тебя это раздражает. ты выпаливаешь свое требование - я не повинуюсь, но ты все равно делаешь то, чего хочешь. пальцами подхватываешь подбородок, поднимая мое лицо и вынуждая посмотреть тебе прямо в глаза. я стойко сжимаю губы, но ты тут же прислоняешься к ним своими и это я тоже позволяю тебе сделать. разрешаю целовать, но в ответ, не делаю ничего. не целую сама; не пытаюсь углубить его и доставить, тем самым, больше удовольствия. ты сминаешь мои губы, но не получая ничего взамен, отстраняешься; отпускаешь мое лицо, позволяя мне снова увести глаза, но не позволяя встать, потому что твоя рука теперь уже на моей ноге, мягко оглаживает кожу: такая неприсущая тебе нежность, не находишь? ты задаешь вопрос и я с трудом сдерживаю себя, чтобы не выпалить такое желанное: подальше от тебя. неосознанно облизываю увлажненные твоим поцелуем губы; рукой касаюсь твоей ладони, но не чтобы подарить ответную нежность, я для того, чтобы оттолкнуть. я настойчивым движением убираю твою ладонь с моей ноги; аккуратно поправляю подол короткого халата и не позволяя тебе даже среагировать - встаю, откидывая вешалку с платьем на кровать. я инстинктивно делаю шаг назад и скрещиваю руки на груди, будто бы защищая себя; смотрю на тебя сверху вниз и коротко мотаю головой: — для кого ты разыгрываешь этот спектакль, зевс? — голос предательски дрожит, и я устало вздыхаю, прежде чем торопливо начать собирать разбросанные по периметру вещи, лишь бы не натыкаться на твой взгляд; лишь бы не позволить тебе снова ко мне приблизиться. ты слишком умело усыпляешь мою бдительность; ты слишком хорошо знаешь куда надавить; ты слишком далеко заходишь, а я этого больше не хочу. твой вопрос висит в воздухе без ответа: неужели ты ревнуешь? ты - у которого на счету бесчисленное количество измен, ревнуешь меня - которая никогда в этой чертовой жизни не давала тебе ни единого повода усомниться в моей верности? тебе не кажется, что у тебя на это нет никакого права? — у меня на сегодня запланирован ужин и мне нужно поторопиться, потому что я не хочу на него опаздывать. — говорю коротко и сухо, наконец-то привожу в порядок свой голос и свое сердце. становится предельно все равно на одежду: выбираю первое попавшееся платье, которое откладываю в сторону. — если ты голоден, в холодильнике ты найдешь остатки обеда. там же есть бутылка вина, так что новую открывать не придется. — когда остальные вещи снова аккуратно уложены в широком шкафу, я заставляю себя снова развернуться к тебе. волнистые прядки волос выбиваются снова, но мне больше нет никакого дела до них, и я заправляю их за ухо, поддерживая выстроенное расстояние между нами. — я уложила твоих детей спать, больше ничем не могу помочь, так что извини, мне нужно собираться. — я не дожидаюсь твоей реакции, потому что не нуждаюсь ни в каких твоих словах; не нуждаюсь в твоей наигранной нежности и не хочу продолжать притворяться что между нами все нормально. все давно не нормально, разве ты не понимаешь? я беру белье; короткое черное платье, с небольшими золотистыми вкраплениями в зоне декольте и туфли, прежде чем скрыться от тебя в ванной комнате: переодеваться перед тобой нет никакого желания и я не лишаю себя возможности уединиться. я справляюсь предельно быстро, заменяя атласной халат на плотную ткань; застегиваю каблуки и вышагиваю наружу, в желании поскорее убраться из дома. ты встал с кровати; стоишь напротив двери, словно готовясь продолжить со мной несостоявшийся разговор, но я не хочу; во мне просто нет никаких сил что-либо обсуждать с собой. я избегаю нужды даже смотреть на тебя; вытягиваю из шкафа продолговатый, черный клатч, в который торопливо засовываю банковскую карту и телефон, прежде чем остановиться прямиком напротив тебя. ты смотришь растерянно; почти злишься и я удивлена тому, что ты еще не возгорелся, поэтому смягчаю собственный голос, не позволяя тебе, в очередной раз, уменьшить расстояние между нами: — можешь не ждать меня, я не знаю во сколько вернусь. — так, кажется, ты говорил каждый раз, когда уходил из дома; так, кажется, ты говорил каждый раз, когда изменял.

Страница: 1

ignat & bts

Меню навигации

Пользовательские ссылки

Информация о пользователе

wish you can be here all the time

Сообщений 1 страница 3 из 3

Поделиться12021-08-23 18:58:26

Поделиться22021-08-23 18:59:34

Поделиться32021-08-29 11:40:39